Вторая Нина - Чарская Лидия Алексеевна - Страница 39

• Предыдущая
• 39/41
• Следующая

И повернувшись спиной к Эмилии, зарылась в подушки, надеясь уснуть.

В ту памятную ночь Перская решительно заявила: «Мы не допустим», и они, действительно, не допустили. Выпускницы всем классом протестовали против «публичного наказания», грозившего мне — их нелюбимой подруге. Марина Волховская, Анна Смирнова, Лиза Белая, все лучшие ученицы класса пошли «умасливать жабу» и просить, чтобы она не давала ходу «истории». И Арно смилостивилась. Даже баронесса Нольден ничего не узнала о случившемся.

Мои отношения с классом не улучшились, однако, после этой истории, девочки по-прежнему недоброжелательно относились ко мне. Впрочем, явных нападок с их стороны не было, возможно, еще и потому, что все были заняты предстоящим чрезвычайным событием, которое обещало всколыхнуть стоячие воды однообразной институтской жизни.

Ежегодно в институте давали блестящий шумный бал. К нему начинали готовиться за два месяца. Коридорная прислуга и сторожа чистили, мыли и скребли во всех углах огромного здания.

В эти два месяца многие девочки отказывались от обедов и завтраков, желая добиться как можно большей стройности. Решительно в стенах института в моде была «интересная бледность», и ради ее достижения иные девочки, не задумываясь, ели мел, сосали лимоны, пили уксус и прочие гадости. Каждое утро они перетягивались «в рюмочку», чтобы «приучить фигуру» и обрести «осиную» талию. «Осиная» талия считалась не меньшим шиком, чем «интересная бледность».

Кавалеры приглашались заранее: это были братья институток, кузены и товарищи братьев, воспитанники старших классов лицея, училища правоведения и военных корпусов.

Студенты университета и специальных институтов тщательно изгонялись из списков приглашенных — за «неблагонадежность», как объясняли нам — по секрету — классные дамы.

— Нина! Нина! Ты не горюй, что у тебя знакомых на балу не будет! — говорила Эмилия, — я брата приглашаю и его товарища. Брат мой красивый, блестящий лицеист, он будет танцевать с тобой, а себе в бальные кавалеры я зову пажа Нику Рубенского.

— Ах, не все ли равно! — поводила я плечами, — я и танцевать не буду. Не хлопочи, пожалуйста! Какое мне дело до вашего бала.

— Ниночка, милая, пожалуйста, не порть ты мне вечера, — плакалась она, — не порть праздника. Владимир — твой кавалер, Ника — мой… Пожалуйста. Я так решила! Душка! Милая! — И Перская бросилась мне на шею.

Наконец наступил этот долгожданный вечер.

Уроков в день бала не было, и мы тотчас же после обеда поднялись в дортуар. Тут-то и началась адская суматоха, длившаяся чуть не целые четыре часа. Девочки до красноты терли мочалками шеи, в кровь царапали зубными щетками десны, немилосердно палили волосы, сооружая какие-то замысловатые прически. Только к восьми часам все были готовы и, торжественные, разрумяненные и счастливые, сошли вниз. Мадемуазель Арно в новом синем платье, с тщательно подвитыми кудельками, недаром пропустила мимо себя весь класс — двух-трех завитых девочек и одну напудренную она вывела «из строя», приказав размочить волосы и умыть лицо. Сконфуженные девочки безропотно подчинились.

Ровно в восемь часов мы выстроились в длинном классном коридоре. Прошло несколько минут томительного ожидания — и вот на горизонте, то есть у дверей библиотеки, в конце коридора, появилась maman в эффектном темно-голубом платье, красивая, величественная, снисходительно улыбающаяся, в сопровождении опекунов, попечителей, учителей и целой толпы приглашенных.

В ту же минуту из зала, с эстрады, устроенной для военного оркестра, понеслись нежные, чарующие звуки модного вальса… Они наполнили все мое существо, мое сердце, мою душу. Не помню, как я очутилась в зале, как заняла указанное место среди подруг, не слышала и не видела, что делалось вокруг… Из забытья меня вернул знакомый голос Перской:

— Нина, представляю тебе моего брата Владимира!

Я подняла голову. Передо мной стоял коротко стриженый румяный лицеист с красивым, но тупым, самодовольным лицом.

— Тур вальса! — произнес он, неестественно, как мне показалось, картавя, и, не дождавшись ответа, обхватил рукой мою талию.

Мы неслись по гладкому паркету. Мелькали лица подруг, «синявок», Арно… Упоительные волны вальса несли меня, баюкали, нежили, ласкали…

Мне казалось, что я снова в Гори, милом далеком Гори… в родном Джаваховском доме, среди друзей, родных, любимых… Мне слышался ропот зурны и стон джианури, чудились любимые лица…

Передо мной, как в тумане, промелькнуло лицо Люды, ее хрупкая фигурка в форменном синем платье. Но что-то заставило меня обернуться. Люда улыбается… смеется. А рядом с ней… Мой Бог! Я грежу или нет? Кто это? Длиннополый бешмет казачьего есаула… тонкая талия истинного кавказца, бледное некрасивое лицо… некрасивое милое лицо, которое я не променяю ни на чье другое!..

— Андро! — завопила я, как безумная.

Все отступило: и бал, и музыка, и чопорно-строгий этикет, и блестящая толпа приглашенных! Я отнюдь не вежливо вырвала свою руку из руки озадаченного лицеиста и бросилась через весь зал к дверям, возле которых стоял он, мой друг, мой брат, Андро!

— Андро! Андро! — воскликнула я, — это не сон? Вы здесь? Вы, Андро? Живой, настоящий Андро в Петербурге, в институте? На балу?

Не веря своему счастью, я не отпускала сильные, загрубелые на военной службе руки князя Андро. Такими я помнила эти руки с детства…

— Андро! Милый Андро! — снова и снова повторяла я, дрожа от волнения.

— Неправда ли, неожиданный сюрприз, Ниночка, — говорил он, ласково улыбаясь. — А все мадемуазель Люда, благодарите ее… Я только вчера приехал по делу в столицу, а она, желая сделать вам сюрприз, попросила баронессу включить меня в список приглашенных. Довольны ли вы таким сюрпризом, кузиночка?

— О, Андро! — только и могла выговорить я.

Мою душу захлестнуло радостное, детски-восторженное чувство. Рядом со мной был друг, он, казалось, принес в эти казарменные стены немного кавказского неба, шепот чинар и запах роз…

— Андро, — капризно потребовала я, — вы не будете ни с кем танцевать, неправда ли, Андро? Вы отдадите одной мне весь этот вечер? Не правда ли? Да? Да?

— Ну, конечно, Нина, моя маленькая кузиночка!

Тут раздался ритурнель кадрили, и снова предо мной, как из-под земли, вырос Вольдемар Перский.

— Одну кадриль, если позволите, — произнес он, низко склоняя предо мной стриженую макушку.

— Отвяжитесь от меня, — неожиданно грубо крикнула я, — не видите разве, ко мне брат приехал с Кавказа. Не до вас мне совсем!

Лицеист опешил, сконфузился и, густо краснея и бормоча какие-то извинения, плавно понесся по паркету в сторону, как конькобежец по льду.

— Вот тебе раз! И не стыдно вам, маленькая Нина? — комически разводя руками, спросил Андро.

— Нисколько. Чего он лезет? Я так соскучилась по вас.

Я увлекла Андро в дальний угол зала, усадила на одну из деревянных скамеек, сама уселась подле и принялась расспрашивать гостя — про Керима, обоих дедушек, Гуль-Гуль… про всех, всех…

— Керим жив и здоров и шлет вам свой селям… Он просидел в тифлисской тюрьме, пока разбирали его дело. Он оправдан судом и выпущен на поруки. Керим, как показало дознание, никогда не был ни убийцей, ни грабителем. На его совести нет ни одного ужасного преступления. Он только защищал слабых, наказывал обидчиков. Все это выяснилось на суде, и ваш кунак попал в герои.

— А Гуль-Гуль? Что с ней, Андро? Ради Бога, говорите скорее.

— И Керим и Гуль-Гуль тотчас после приговора отправились в горы и поселились в ауле Бестуди. Шайка Керима распалась, и все разъехались по своим аулам. Керим теперь, как мирный житель, занялся своими пастбищами и охотой. Он и Гуль-Гуль как-то были у меня в Мцхете и вспоминали о вас…

— А дедушки?

— Дедушки, оба живы и здоровы и ждут не дождутся вашего возвращения на Кавказ.

— О, Андро! Я, кажется, никогда не вернусь туда! — отозвалась я безнадежным тоном.

• Предыдущая
• 39/41
• Следующая