Вторая Нина - Чарская Лидия Алексеевна - Страница 21

• Предыдущая
• 21/41
• Следующая

— Нет, не так! — возразила я решительно, глубоко возмущенная домыслами старой княгини. — Я приехала к вам вовсе не потому, что мне некуда деться — любой из моих лезгинских дедушек охотно принял бы меня к себе, но… но мой названный отец пожелал сделать вас моей опекуншей, пожелал, чтобы вы занялись моим воспитанием, и я подчинилась ему, поневоле приехав сюда.

— Поневоле? — нахмурила брови бабушка.

— Да, поневоле! — твердо выдержав ее недовольный взгляд, подтвердила я, — конечно, поневоле, потому что, если бы спросили моего желания, я выбрала бы для своего пребывания аул Бестуди. Да!

Знакомый злой бесенок вселился в меня, и я уже не владела собой.

— Вот как! — отозвалась княгиня, и брови ее нахмурились грознее прежнего. — Ты смела, девочка, но смелость не всегда бывает уместной… Говорю тебе: я не люблю, когда дети рассуждают слишком много. У меня, по крайней мере, не смеет рассуждать никто. Князь Георгий недаром вспомнил обо мне. Он знал, что только мне, последней представительнице славного вымирающего рода, он может поручить свое приемное дитя. К сожалению, он вспомнил об этом слишком поздно. Слишком глубоки корни нездорового воспитания, и работа мне предстоит немалая… Князя Георгия обошли эти лезгины-попрошайки из рода Хаджи-Магомета…

— Прошу не говорить этого! — окончательно теряя всякое самообладание, в бешенстве крикнула я. — Моя мать, тетя Мария и дедушка Магомет не были попрошайками, как вы говорите! Не были! Не смейте же говорить мне этого, бабушка! Да! Да!

— Что? — тихо и спокойно спросила княгиня и неожиданно встала предо мной во весь рост. — Молчать! — произнесла она веско и внушительно. — Я тебе приказываю молчать.

Несмотря на неприязнь к бабушке, завладевшую моим сердцем, я не могла не подивиться тому величию и гордости, какие, словно печатью, отличали стройную фигуру княгини.

— Слушай, девочка, — продолжала она, — я не люблю непослушания и противоречий. Ни того, ни другого не было до сих пор в моем маленьком царстве. Мир и тишина царили в нем до сей поры, и если ты попробуешь их нарушить, то я накажу тебя и отобью всякую охоту быть непокорной в отношении меня — твоей бабушки, княгини Джаваха. А теперь поешь, если ты голодна, и ступай спать. Дети должны ложиться рано.

Дети? Не думает ли бабушка, что я считаю себя ребенком в свои пятнадцать лет?

Впрочем, противоречить я не стала. Наскоро проглотив кусок холодной баранины, оставившей во рту отвратительный вкус застывшего сала, я подошла пожелать княгине спокойной ночи. Она холодно кивнула мне и сделала какой-то знак великанше. Мариам (странно было называть эту несуразную фигуру поэтическим именем Мариам) схватила своей огромной лапищей бронзовый шандал с воткнутым в него огарком сальной свечи и, сделав мне знак следовать за собой, пошла вперед тяжело шлепая своими войлочными чувяками.

Мы прошли ряд холодных, неуютных комнат, в которых не было почти никакой мебели, и вступили, наконец, в темный маленький коридорчик, заставленный всякого рода ящиками и сундуками. Моя спутница толкнула какую-то дверь, и я очутилась в маленькой комнатке с большим окном, выходящим в сторону гор.

Я увидела их, мои милые горы, освещенные теперь мягким сиянием месяца, — горы, куда вечно улетали мои восторженные мечты, горы, где дышалось так легко и свободно!

Комната была обставлена очень скромно, почти бедно.

Узенькая деревянная постель с тощим тюфяком, ночной столик у кровати, небольшой шкаф для платья и глиняный рукомойник, — вот и все, что здесь имелось.

— Мне мало этого шкафа для тех вещей, которые прибудут сюда из Гори, — заметила я, обращаясь к Мариам, совершенно забыв, что она глухонемая и, следовательно, ничего не услышит из того, что я ей скажу.

Великанша только широко раскрыла рот и рассмеялась — если можно так сказать про ужасные мычащие звуки, больше всего похожие на крик диких животных.

Я досадливо махнула рукой, давая понять, что не нуждаюсь в услугах странной служанки, но вместо того, чтобы уйти, Мариам преспокойно уселась на полу, скрестив по-турецки ноги, мыча на всю комнату и странно жестикулируя. Ее пустые, бессмысленные глаза были обращены ко мне. От этого неживого взгляда делалось тяжело и холодно на душе.

— Уйди! — закричала я, указывая на дверь, и, потеряв всякое терпение, затопала ногами.

Она, уже не переставая улыбаться странной, бессмысленной улыбкой, медленно подошла, усадила меня на постель и сильными руками схватила за ноги. Великанша хотела разуть меня.

Сопротивляться не имело смысла. Мариам была вдесятеро сильнее меня, кроме того, когда я попыталась оказать сопротивление, она подняла такой вой, что я поневоле заткнула уши и позволила ей расстегнуть платье, раздеть и уложить меня в постель.

Я смутно догадывалась, в чем дело.

Несчастное созданье, лишенное разума, однако беззаветно преданное своей госпоже, получив приказание уложить меня в постель, буквально исполняло поручение.

Когда ее миссия была, наконец, выполнена, Мариам улыбнулась мне своей бессмысленной улыбкой и, издав, должно быть, на прощанье короткое и негромкое завывание, вышла из моей комнаты, заперев за собой дверь — на задвижку.

«Что это такое? Куда я попала? Почему меня собираются держать здесь как ребенка, да еще вдобавок как пленницу?» — возмущению моему не было предела, сердце билось учащенно, протестующе.

Все здесь было не по мне — и убогая обстановка замка, этого пустынного горного гнезда, и его обитатели — суровая, деспотичная бабушка, ее сумасшедшая служанка, неопрятный старый лакей…

Жизнь здесь, в кругу этих странных, несимпатичных людей, казалась мне немыслимой, невозможной.

«Надо во что бы то ни стало сообщить в Мцхет — князю Андро, или в Гори.

— Люде, чтобы они взяли меня отсюда, — решила я, — ведь папа не знал, должно быть, той жизни, которую вела его тетка, иначе ни за что не отдал бы сюда свою любимицу Нину, ни за что! Никогда!»

Знакомое дикое завывание раздалось вдруг над самой моей головой. Я вскочила с постели и бросилась к окну: расположившись на кровле одной из пристроек, великанша выла в голос, раскачиваясь из стороны в сторону. Теперь, вместо прежнего грузинского костюма, какая-то белая простыня нелепо драпировала огромную фигуру, а распущенные волосы Мариам спадали, подобно черным водопадам, вдоль груди и спины.

Немая выла однотонно и протяжно, грозя своими сильными кулаками куда-то вдаль, в направлении гор.

После я узнала, что верная служанка охраняла таким образом замок своей госпожи от горных душманов, которыми кишели окрестные горы. Но до того, как я это узнала, особенно в первые ночи, этот ужасный вой внушал мне безотчетный страх.

С трудом забылась я сном чуть не с первыми лучами солнца, твердо решив наутро переговорить с бабушкой и просить ее отправить меня в Гори.

Наступило утро, а с ним рассеялись и ночные тревоги. Утром, в ярком блеске солнца, бедный замок моей бабушки сразу потерял свою устрашающую таинственность. Теперь он выглядел просто полуразрушенной грузинской усадьбой давних времен, и, пожалуй, стоило пожалеть об исчезновении того особенного, пленительного аромата мрачной таинственности, которая не только пугала, по совести говоря, но и очаровывала.

Где-то поблизости, за стеной, может быть, хриплые стенные часы пробили восемь ударов.

Тотчас щелкнула задвижка на моей двери, и великанша предстала на пороге со своей бессмысленной улыбкой и тихим мычаньем, означающим приветствие. Сейчас в облике Мариам не было ничего общего с белым пугалом, которое раскачивалось ночью на кровле полуразрушенного амбара, оглашая горы диким мычанием. Тусклое землисто-серое лицо несчастной с отвисшей нижней губой и мертвыми тусклыми глазами было спокойным и по-домашнему мирным.

На этот раз я без всякого сопротивления позволила ей одеть и причесать меня, потом, помолившись на восток (привычка, заимствованная мной от дедушки Магомета), пошла отыскивать бабушку.

• Предыдущая
• 21/41
• Следующая