Княжна Джаваха - Чарская Лидия Алексеевна - Страница 22

• Предыдущая
• 22/40
• Следующая

— Папа мой, — шепнула я, блаженно закрывая глазки, — если б я умерла… как мама и Юлико… ты бы много плакал? горько?

— О-о! — стоном вырвалось из его груди и он до боли крепко сжал меня руками.

Я видела при бледном свете месяца, как помертвело его лицо, и сердце мое сжалось.

— Что ты, папа, золото мое… ведь я жива, я около тебя… здесь, папа… и буду с тобою, хорошей, умницей… а ты посиди за это у меня на постельке и расскажи мне сказку о луче месяца… помнишь, как рассказывал, когда я была малюткой! — просила я, ласкаясь к нему.

— Да, да, — обрадовался он, — я расскажу тебе сказку, а ты лежи тихо, тихо… как мышка.

— Милый папа, — позвала я его, в одну минуту раздевшись и юркнув в постель, — я готова. Начинай свою сказку.

Он сел на краю кроватки и, играя моими черными, длинными косами, унаследованными мною от мамы, начал свою сказку…

Чудесная это была сказка! Луч месяца рассказывал в ней о своих странствиях — как он заглядывал на землю и людские жилища и что видел там: он был и в царском чертоге, и в землянке охотника, и в тюрьме, и в больнице… чудесная сказка, но я ее на этот раз вовсе не слушала. Я только ловила звуки милого голоса, и сердце мое замирало от сознания, что завтра я уже не услышу его, не увижу этого чудесного, доброго лица с гордыми прекрасными глазами и ласковым взглядом.

Я закрыла глаза, живо представляя себе его образ, чтобы убедиться — удастся ли мне это, когда я буду вдали от него.

— Ты спишь, моя крошка? — тихо спросил он.

Если б я ответила, то, наверное, разрыдалась бы: так нежен, так женственно-ласков был его вопрос. Я промолчала…

Тогда он наклонился надо мной и нежно и слабо коснулся губами моего лба.

— Спи, моя дочурка, спи, чеми потара сакварело, — произнес он свою любимую ласковую фразу.

Броситься к нему на грудь, обвиться руками вокруг его шеи, прижаться ответным поцелуем к его дорогим устам — вот что хотела я сделать. Но… не сделала…

«Свадьба завтра… Белая голубка поселится в орлином гнезде, где маленькому орленку нет места… О, деда! я сдержу мою клятву!» — вихрем пронеслось в моих мыслях.

Он вышел, осторожно ступая, чтобы не разбудить меня, а я зарылась головою в подушки и рыдала глухо, неудержимо…

. . . . . . . . .

Еще лучи восхода не золотили Гори, когда я, в костюме сазандара Беко, вышла из дому с волынкой за плечами и узелком в руках.

Я долго перед уходом возилась с моими волосами: они никак не хотели укладываться под грязную баранью папаху. Резать мне их не хотелось. Волосы — гордость и богатство восточной девушки. Да и в ауле Бестуди засмеяли бы стриженую девочку. И я с трудом запихала их под шапку, радуясь, что не пришлось их резать.

Выйдя из дому, я обрывом спустилась к Куре, перешла мост и, взобравшись на гору с противоположного берега, оглянулась назад. Весь Гори был как на ладони. Вот наш дом, вот сад, вот старый густолиственный каштан под окном отца… старый каштан, посаженный еще при дедушке… Там за его ветвями спит он, мой папа, добрый, любимый… Он спит и не подозревает, что задумала его злая потара сакварела…

Бедный, дорогой папа, простишь ли ты свою джаным, свою голубку? Прости, добрый, прости, милый! прости, мой папа! я не могла поступить иначе… Прости и верь, что я люблю тебя много, сильно… Прощай и ты, моя родина… моя тихая, улыбающаяся Грузия… Я ухожу от тебя искать новую жизнь в суровых горах Дагестана… Прощай, родной, тихий, благоухающий, розовый Гори!..

Я оглянулась еще раз… еще и еще… потом зажмурилась и бегом кинулась по направлению гор.

Солнце вставало… Золотые лучи робко касались горных каменных гребней, густо поросших цепким виноградником… Долина Куры — самая бедная плодородием, но я любила ее, потому что здесь моя родина… Я любовалась ею и ничего лучшего не хотела бы взамен… А между тем я уходила все дальше и дальше, смутно помня дорогу, по которой два с половиной месяца назад мы ехали в Дагестан. Но скоро пришлось изменить направление: мне было небезопасно идти по проезжему тракту. Далеко вокруг Гори знали богатого, именитого князя Джаваха и его черноглазую дочь. Поэтому я свернула в горы и углубилась в них, стараясь все же держаться направления почтового тракта. Изредка до меня доносились звуки колокольчика и топот лошадей. Потом все стихло… Должно быть, я сбилась с дороги… Мне хотелось есть; ноги мои, не привыкшие к ходьбе, болезненно ныли.

— Надо будет подождать, пока смеркнется, и пойти проситься переночевать в ауле, — решила я, доставая из мешка лаваши и принимаясь за еду.

Я сильно проголодалась и быстро уничтожала свои припасы.

Наконец, голод был утолен, но начиналась жажда. «Тут должна быть близко вода», — мелькнуло в моей голове.

Я слышала шум реки или потока и, бодро вскочив на ноги, стала пробираться в чащу.

Взобравшись на гору, я тихо ахнула. Из зеленого утеса бил родник. Высокая, стройная девушка в голубом бешмете, без шапочки, но с одной фатой, по-мингрельски накинутой поверх черных кос, наполняла водой свой глиняный кувшин.

Увидя меня, она вскрикнула:

— Какой красавчик-сазандар! Откуда?

— Из Цылкан, — солгала я храбро.

— А идешь?

— Иду, куда глаза глядят, куда поведут меня мои песенки. Можно мне напиться, красавица?.. не знаю, как твое имя…

— Можно, — засмеялась она, — вода не моя, а Божья… Да как же ты один-то… ведь совсем молоденький сазандар… Поди и двенадцати нет?

— Четырнадцать, — еще раз солгала я, уже не краснея.

— Все же молоденький. Верно, мало тебя любит твоя деда, если отпускает одного.

— Моя деда в земле, — отвечала я печально. — Нет у меня деды… Я сирота… один на свете.

— Бедный маленький сазандар! У меня тоже нет матери, но у меня есть отец. Он держит духан у аула. Он армянин. Знаешь ты духан армянина Аршака? Нет, не знаешь? Это отец мой… Пойдем со мною, миленький сазандар… Мы накормим тебя в нашем духане, а ты нам споешь за это свои песни. Я люблю песни, и гости в духане тоже будут их слушать и дадут тебе блестящие абазы… Пойдем, миленький сазандар.

Ночь в горах не предвещала ничего доброго; а голос девушки был так нежен, и сама молоденькая армянка выглядела такой ласковой, что я согласилась на ее предложение.

— Как тебя зовут? — спрашивала она меня дорогой.

— Беко! — ответила я, не моргнув глазом.

— Ты знаешь много песен, Беко?

— Много знаю. К несчастью, моя волынка сломана и я не могу играть на ней, но мой голос чист и звучен, и я знаю много хороших песен.

— Ну, вот мы и пришли! — воскликнула моя новая покровительница.

Мы действительно стояли у дверей духана, из которого неслись шум и хохот гостей.

— Отец, — крикнула Като (так звали девушку), вводя меня в большую, заполненную клубами табачного дыма комнату, где запах бурдючного вина сливался с запахом сала и баранины, — я веду к тебе гостя.

Толстый армянин, с крючковатым носом и бегающими черными глазками, недружелюбным взором окинул меня и грубо крикнул:

— Зачем привела нищего песенника? Много их шляется! Духан не ночлежный дом.

— Но он сазандар, батюшка, — вступилась за меня Като, — он знает песни.

— Какое мне дело до твоего сазандара и до его песен! — грубо крикнул армянин, но тут гости, фигуры которых постепенно стали вырисовываться из облаков дыма, вступились за меня.

— Почему бы и не попеть немножко маленькому сазандару… К тому же он тих, как курица, и выглядит девчонкой.

Гостей было несколько человек, они пили и курили; трое из них играли в углу в карты.

— Ну, ладно, оставайся, — разрешил хозяин, — и потешь господ.

В ту же минуту Като поставила передо мною блюдо дымящегося шашлыка. Я не ела ничего горячего со вчерашнего дня и поэтому приправленный прогорклым салом шашлык показался мне очень вкусным.

— Ну, а теперь пой, сазандар, — приказал содержатель духана, когда тарелка, поданная мне, опустела.

Я храбро вышла на середину комнаты и, взглянув на улыбающуюся Като, запела:

«В горной теснине приютился духан… В нем бойко торгует старый Аршак… У Аршака дочь красавица Като… У Като черные очи и доброе сердце. Ей жаль бедного сазандара, попавшегося на дороге. Она приводит его в духан и дает ему есть. Сазандар благодарит Като и желает ей доброго жениха. А гости в духане смотрят на Като и говорят: „Это добрая девушка. Взять ее к себе в дом — значит получить благо, потому что доброе сердце жены — величайшее богатство в доме Грузии“…»

• Предыдущая
• 22/40
• Следующая