Мама Стифлера - Раевская Лидия Вячеславовна - Страница 56

• Предыдущая
• 56/107
• Следующая

Про размеры я не помнила ровным счётом ничего, но этот шантаж всегда срабатывал. Сработал он и сейчас.

— Приезжай… — Зло выкрикнул в трубку Серёжа, и отсоединился.

— А вот и приеду. — Сказала я Сникерсу, и постучала пальцем по клетке, отчего попугай вдруг заорал, и выронил перо из жопы.

Ехать никуда было не нужно. Я вышла из дома, перешла дорогу, и через пять минут уже звонила в дверь, номер которой был у меня записан на бумажке. Ибо на память я адреса тоже не помнила.

— А вот и я. — Улыбнулась я в приоткрывшуюся дверь. — Ты ничего такого не замечаешь?

Я начала трясти головой, и в шее что-то хрустноло.

— Замечаю. — Ответил из-за двери Серёжин голос. — Ты трезвая, вроде. Погоди, щас открою.

Судя по облегчению, сиявшему на Серёжином лице, он только что был в туалете. Либо… Либо я даже не знаю что и думать.

— Чай будешь? — Серёжа стоял возле меня с тапками в руках, и определённо силился понять что со мной не так.

— Чаю я и дома попью. — Я пренебрегла тапками, и грубо привлекла к себе юношу. — Люби меня, зверюга! Покажи мне страсть! Отпендрюкай меня в прессовальне!

Серёжа задушенно пискнул, и я ногой выключила свет. В детстве я занималась спортивной гимнастикой.

Романтичные стоны "Да, Серёжа, да! Не останавливайся!" чередовались с неромантичным "Блять! Ой! Только не туда! Ай! Больно же!", и в них вплетался какой-то посторонний блюющий звук. Я не обращала на него внимания, пока этот звук не перерос в дикий нечеловеческий вопль.

— Сломала что ли? — Участливо нащупала я в темноте Серёжину гениталию, и сама же ответила: — Не, вроде, целое… А кто орёт?

— Митя… — Тихо ответил в темноте Серёжа. — Кот мой.

— Митя… — Я почмокала губами. — Хорошее имя. Митя. А чё он орёт?

— Ебаться хочет. — Грустно сказал Серёжа. — Март же…

— Это он всегда так орёт?

— Нет. Только когда кончает.

Ответ пошёл в зачот. Я почему-то подпрыгнула на кровати, и в ту секунду, когда приземлилась обратно — почувствовала что мне чего-то сильно не хватает. Катастрофически не достаёт. Что-то меня очень беспокоит и делает несчастной.

Ещё через секунду я заорала:

— Где мой парик?!

Мои руки хаотично ощупывали всё подряд: мой сизый ёжик на голове, Серёжин хуй, простыню подо мной… Парика не было.

— Твой — что?! — Переспросил Серёжа.

— Мой парик! Мой златокурдый парик! Ты вообще, мудила, заметил что у меня был парик?! И не просто парик, а китайский нейлоновый парик за поллимона!!! Включи свет!!!

Я уже поняла, что по-тихому я свои кудри всё равно не найду, и Серёжа в любом случае пропалит мою нордическую поебень. Так что смысл был корчить из себя Златовласку?

В комнате зажёгся свет, и мне потребовалось ровно три секунды, чтобы набрать в лёгкие побольше воздуха, и заорать:

— БЛЯЯЯЯЯЯЯЯЯ!!!

Я сразу обнаружила свой парик. Свой красивый китайский парик из нейлона. Свои кудри до пояса. Я обнаружила их на полу. И всё бы ничего, но кудри там были не одни. И кудрям, судя по всему, было сейчас хорошо.

Потому что их ебал кот Митя. Он ебал их с таким азартом и задором, какие не снились мне и, тем более, Митиному хозяину. Он ебал мой парик, и утробно выл.

— Блять? — Я трясущейся рукой ткнула пальцем в то, что недавно было моим париком, и посмотрела на Серёжу. — Блять? Блять?!

Других слов почему-то не было.

— Бляяяяяяя… — Ответил Серёжа, оценив по достоинству моего нордического блондина цвета зелёной вороны. — Бляяяя… — Повторил он уже откуда-то из прихожей.

— Пидор. — Ко мне вернулся дар речи, и я обратила этот дар против Мити. — Пидор! Старый ты кошачий гандон! Я ж тебе, мурло помойное, щас зубами твой хуй отгрызу. Отгрызу, и засуну тебе же в жопу! Ты понимаешь, Митя, ебучий ты опоссум?

Митя смотрел на меня ненавидящим взглядом, и продолжал орошать мой кудри волнами кошачьего оргазма.

— Отдай парик, крыса ебливая! — Взвизгнула я, и отважно схватила трясущееся Митино тело двумя руками. — Отпусти его, извращенец!

Оторванный от предмета свой страсти, кот повёл себя как настоящий мужчина, и с размаху уебал мне четырьями лапами по морде. Заорав так, что, случись это у меня дома, Сникерс обратился бы в прах, а мои родители бросились бы выносить из дома ценности, я выронила кота, который тут же снова загрёб себе под брюхо мой парик, и принялся совершать ебливые фрикции.

Размазав по щекам кровь и слёзы, я оделась, и ушла домой, решив не дожидаться пока из ванной выйдет Серёжа и в очередной раз испытает шок. Он и так слаб телом.

Не найдя в своей сумки ключи от квартиры, я позвонила в дверь.

— Пропила уже? — Папа, вероятно, предварительно посмотрел в глазок.

— Да. — Односложно ответила я, входя в квартиру.

— Под закуску? — Папа закрыл дверь, и посмотрел на моё лицо внимательнее. — А пизды за что получила?

— Па-а-а-апа-а-а-а… — Я упала к папе на грудь, и заревела. — Куда я теперь такая страшная пойду?! Где я ещё такой парик куплю?!

Папа на секунду задумался, а потом сказал:

— А у меня есть шапка. Пыжиковая. Почти новая. За полтора лимона брал. Хочешь?

— Издеваешься?! — На моих губах, кажется, опять выступила пена.

— Ниразу. — Успокоил меня папа. — Мы на неё неделю пить сможем. И под хорошую, кстати, закуску.

Серёжу я с тех пор больше не видела. Его вообще больше никто никогда не видел.

Котов я с тех пор не люблю. Парики — тоже. Но вот почему-то всегда, когда я вижу на ком-то пыжиковую шапку — моё сознание подсовывает мне четыре слова "Ящик пива с чебуреками".

Почему — не расскажу. Я папе обещала.

22-08-2007 15:35

Паша родился на неделю раньше той даты, на которую был назначен аборт. Он стремился доказать свою жизнеспособность, и громко кричал. У его матери это был уже четвёртый ребёнок, в котором она большой нужды не испытывала.

Пашу решено было оставить в роддоме при Второй инфекционной больнице, но тут вышел новый закон о повышении суммы единовременного пособия по рождению ребёнка, и Пашу забрали в семью.

Папа у Павла был. Только сам Павел увидел его лишь спустя двадцать пять лет, когда тот пришёл в их квартиру, и начал оделять всех своих отпрысков отцовскими щедротами.

Старшей сестре досталось рабочее место в Московской мэрии.

Средней сестре — бархатная коробочка с кольцом.

Единственному Пашиному брату — велосипед и сто долларов.

А потом отец подошёл к Паше, внимательно на него посмотрел, чуть слышно прошептал: "Что ж она, дура, на аборт-то опоздала, а?" — развернулся, и ушёл. И более никогда уже не вернулся.

Мама Паши к шестидесяти годам полностью ослепла, и переехала жить на кухню. Там она целыми днями сидела на горшке перед телевизором, и варила суп из крапивы и собачьего корма.

А Павел, наконец, осознал, для чего он появился на свет.

Он был рождён для секса. Для бурного, шального секса. В ритме нон-стоп.

Сексуальный голод начал грызть Павла в двенадцать лет, и с годами только усилился.

Павел даже женился. Но это ему не помогло. Женился Павел впопыхах, думая только о том, что теперь у него будет секс. Каждый-каждый день. Секс. Сексястый.

На следущее утро после свадьбы Павел обнаружил на подушке рядом с собой чудовищно страшную девушку, которая похрапывала, и пускала слюни на Пашину подушку. Минуту Павел мучился, но сексуальный голод всё-таки победил, и девушку, накрыв ей голову подушкой, дерзко выебали. При этом она так и не проснулась.

Нет, Паша не жалел о своём браке, но секса ему всё равно не хватало.

Красотой Павел не отличался, девушки на нём гроздьями не висели, работал Паша в типографии, печатал бумажные пакеты для сети ресторанов Макдональдс, и с той зарплатой, которую он там получал — он сам был готов повиснуть на ком угодно.

Голова у Паши была большая с рождения. Равно, как и живот.

Поэтому в армию его, с диагнозами "Гидроцефалия и рахит" не взяли.

• Предыдущая
• 56/107
• Следующая