История советской литературы. Воспоминания современника - Леонов Борис Андреевич - Страница 61

Во всяком случае все это я, может, и не связно, изложил Олегу Николаевичу.

— Ты живешь давними, юношескими представлениями о Данииле Гранине. Попробуй перечитай принесшие ему устойчивую известность романы «Искатели», «Иду на грозу», и ты увидишь, что это всего лишь среднестатистические произведения минувшей эпохи, где все соответствовало идейным установкам на изображение новаторов производства, передовых ученых на переднем крае научно-технической революции в их противостоянии карьеристам, консерваторам и прочим нехорошим дядям.

И потом запомни: есть люди, которые обладают удивительной способностью мимикрии, приспосабливаясь к изменившейся обстановке и обстоятельствам. Таковых называют просто — лицемеры.

Но в том-то и дело, что именно такие всегда и во все времена становились в ряды передовых людей эпохи…

В подмосковном санатории «Узкое» отдыхали Корней Чуковский и Самуил Яковлевич Маршак. Вскоре туда приехала и Агния Львовна Барто, которая заметила подозрительную вежливость классиков друг к другу.

Они почтительно раскланивались, но прогуливаться предпочитали порознь.

— Мне довезло, — рассказывала Агния Львовна. — Я могла гулять утром с Маршаком, а после ужина — с Чуковским.

А дальше произошло неожиданное.

Из уст молоденькой уборщицы, что прибиралась в комнате Барто, Агния Львовна услышала:

— А вы тоже писательница?

— Да.

— И тоже подрабатываете в зоопарке?

— Почему в зоопарке? — удивилась Агния Львовна.

И выяснилось, что это Самуил Яковлевич поведал наивной девчонке историю о жизни писателей.

Их заработок, говорил Маршак, непостоянный. И когда приходится туго, они идут служить в зоопарк, где изображают разных зверей. Он, Маршак, надевает шкуру тигра, а Чуковский — да, тот самый длинный из десятой комнаты — одевается жирафом.

— Не плохо им платят, — продолжала делиться новостью уборщица, — одному — триста рублей, другому — двести пятьдесят…

Вечером на прогулке Агния Львовна решила насмешить Корнея Ивановича выдумкой Маршака.

— Представляете, — сквозь хохот продолжала она излагать фантастическую байку Маршака, — он тигром работает, а вы — жирафом! Ему — триста, а вам — двести пятьдесят.

Корней Иванович вначале тоже весело смеялся над выдумкой Маршака…

Потом вдруг замолчал.

А потом грустно проговорил:

— Вот всю жизнь так: ему триста, а мне — двести пятьдесят…

В 1956 году в Театре-студии киноактера была восстановлена постановка пьесы Николая Робертовича Эрдмана «Мандат». Комедия не ставилась на советской сцене тридцать лет после ее премьеры. Главную роль — роль Павла Гулячкина, который ради того, чтобы его сестра Варвара вышла замуж за сына соседа Сметанича, вынужден был выписать себе мандат, по которому он считался коммунистом, так вот главную роль играл Эраст Гарин.

И тридцать лет спустя он же играл эту роль, о чем поведал Эрдман, выйдя на вызов публики.

На этом спектакле был и я.

Конечно, многое стерлось в памяти. И тем не менее помню, что кто-то из друзей Эрдмана рассказывал историю, связанную с пьесой, с судьбой драматурга…

В те дни, когда режиссер Георгий Александров снимал в Сочи фильм «Веселые ребята» и на съемках присутствовали авторы сценария Н.Эрдман и В.Масс, в Кремле на приеме у Сталина выступал народный артист Качалов Василий Иванович. Он читал басню, в которой говорилось, что в стране бардак, в ней нет места честному человеку.

Выслушав Качалова, Сталин спросил:

— И кто же пишет такие замечательные басни?

Качалов назвал фамилии авторов.

А уже на следующий день или ночь авторов арестовали. Николай Робертович был отправлен осенью 1933 года на поселение в Енисейск.

Когда их усаживали в воронок, Эрдман прочитал товарищу такие строки:

Обняв Эраста Павловича, Николай Робертович с теплотой в голосе сказал, что единственный из друзей, кто посетил его в ссылке, был именно Гарин, которому он никогда не забудет этого великого жеста его доброй русской души…

Николай Робертович очень любил свою матушку. И потому писал ей регулярно письма из Енисейска, потом из Томска, подписывая их так:

«Твой Мамин Сибиряк»…

В годы войны Николай Робертович оказался в действующей армии. Был ранен. Его отправили в Саратов в госпиталь. Там произошла его встреча с эвакуированными мхатовцами.

В 1943 году Л.П.Берия решил создать ансамбль песни и пляски вверенных ему войск. И тут он попомнил про «баснописцев», включил их в штат ансамбля для сочинения реприз и сатирических стихов.

Однажды, собираясь на репетицию, Николай Робертович перед зеркалом оправлял «рабочую» форму с петлицами. Неожиданно он обратился к матери:

— Мама, у меня такое ощущение, что за мной опять пришли…

Однажды в Доме творчества писателей я оказался на занятиях семинара молодых прозаиков, которым руководил известный писатель Леонид Израильевич Лиходеев.

На занятии обсуждали рассказ одного из участников семинара. И не просто обсуждали, а очень сильно критиковали.

В свое оправдание критикуемый говорил, что все описанное он изведал на самом деле.

— Но ведь это не доказательство, — спорили с ним ребята. — Ты занимался не своим делом. А во-вторых, ничему не веришь из того, что происходит с твоим героем.

Спор, казалось, вскоре должен был перейти в рукопашную.

В него включился Леонид Лиходоев.

Я не хочу никого обидеть. Я всего лишь напомню: что-то испытать — это еще не значит постичь изведанное. Чтобы было понятно, хочу рассказать вам историю моего участия в актерском турне Аркадия Райкина по Закавказью…

Он уговорил меня доводом, что хочет дать несколько не театральных, а литературных вечеров. А поскольку я все-таки связан с сатирой и юмором, с жанрами его театра, то мое дело объяснять публике существо литературного творчества в этих жанрах…

Представьте себе публику, которая пришла на Райкина, а перед ней человек в черной паре, который произносит глубокомысленный доклад о роли Аркадия Райкина в историческом процессе. Меня терпели, но в каждом взгляде я прочитывал одно: «Иди отседа…»

И вот предстояла встреча с учеными-физиками.

Тут я взмолился: они сами все знают, зачем им мои слова. Обойдитесь без меня.

Словом, после непродолжительного спора Райкин согласился.

Вечер шел под аплодисменты.

И вдруг он подошел ко мне за кулисами:

— Подыграй мне! Сделаем скетч.

— Я же не умею. Не мое это дело.

— Подыграй! Это просто. Я спрошу, как тебя зовут, а ты в свою очередь скажешь: «А вас?» И все.

Что было на сцене не помню. Видел только глаза Райкина, который, глядя мне в душу, спросил: «Как тебя зовут?». Я откликнулся: «Как тебя зовут?»

Райкин не отставал:

— Тебя зовут Авас?

Я повторял:

— Тебя зовут Авас?

Тогда Райкин схватил меня за лацканы и то отталкивая от себя, то притягивая к себе, стал работать за двоих. Работал как с бессловесной куклой. Моя актерская бездарность обернулась в свою противоположность благодаря искусству Райкина. Публика ревела от восторга.

Придя за кулисы он сказал:

— А ты говорил — не умею… Это же так просто. Работать надо!