История советской литературы. Воспоминания современника - Леонов Борис Андреевич - Страница 16

— Чего в молодости не наделаешь?!

И потом рассказал.

У него в Москве вышел очередной сборник стихов. Он вернулся в Магнитогорск с большущим по тем временам гонораром. И по этому случаю решил как следует угостить друзей. Это были молодые строители города, люди увлеченные поэзией, веселые, энергичные.

Застолье продолжалось до рассвета.

Поддавшись общему пафосу пожеланий самого невозможного и несбыточного, Борис Ручьев неожиданно заявил:

— Ребята! Если бы я был председателем совнаркома, я бы Васю сделал наркомом обороны, Колю — наркомом иностранных дел, Серегу — наркомом просвещения…

И так он распределил все «портфели» в своем «кабинете».

Тут Борис Александрович улыбнулся: — Кому-то не понравился, видимо, портфель, потому что на следующую ночь за мной пришли. Следователь, которому меня передали, сказал, что на меня поступило сообщение, а вообще-то проще было сказать — донос, в котором говорится, что в Магнитогорске в ночь с такого-то на такое Борис Ручьев формировал новое правительство страны.

Естественно я ему все популярно объяснил. Это не что иное, как чепуха, мальчишеская шалость и, если хотите, поэтическая блажь.

— Почему же вы, поэт, не о женщинах, не о стихах или еще о чем-то подобном не говорили? — резонно спросил следователь.

— Помню, я ему сказал, что ответить на этот вопрос не могу. Потому как блажь, она и есть блажь.

Она-то и стоила мне десяти лет лагерей.

— А ведь вы еще находились в лагере семь лет?!

— Да. Был еще один срок. Но то уже по другому оскорбительному доносу и потому не очень-то интересному. Словом, и смех и грех…

Борис Александрович смахнул с лица набежавшую тень и поднял рюмку:

— За нас, за дам, но не за «портфели»…

Во время одной из писательских поездок произошел такой случай.

К дому для гостей, где ночевали писатели, подали автобус, чтобы отвезти их в какой-то совхоз для выступления. Все собрались кроме Михаила Светлова.

Руководитель группы Леонид Сергеевич Соболев нервно произнес:

— И где же Светлов? Кто видел Михаила Аркадьевича?

— Я видел, — ответил Владимир Солоухин. — Позвать что ли?

— Будь добр, Владимир Алексеевич. А то мы и так уже опаздываем на встречу с читателями, — сказал Соболев.

Солоухин завернул за угол дома для гостей и направился к туалету во дворе, куда, как он видел, направился Светлов.

Подойдя к туалету, спросил:

— Михаил Аркадьевич, вы тут?

— Тут, тут.

— Михаил Аркадьевич, там Соболев нервничает. Надо отправляться, а вас нет. Поскорее, Михаил Аркадьевич.

Из туалета голос Светлова спокойно произнес:

— Не торопи меня. Володя. Опорожнюсь — цены мне не будет!

Длительное знакомство связывало меня с Георгием Афанасьевичем Ладонщиковым, известным многим вчерашним детям своими умными, улыбчивыми книжками стихов «Маленькие мастера», «Капризный бычок», «В мастерской бобренка», «Чучело гороховое» и многих других.

При встречах Георгий Афанасьевич делился разными казусами, которые происходили на встречах с детьми — его благодарными читателями.

Как-то зашел у него разговор с одним мальчиком. На вопрос Ладонщикова, как тот живет, чем и как занимается, мальчишка наговорил ему кучу несуразностей.

— Зачем же ты мне сказал неправду? — спросил Георгий Афанасьевич.

Тот опустил глаза и проговорил:

— Боялся, что ты мне не поверишь, если я скажу тебе правду…

Писатель Валерий Исаев рассказал мне об одном из своих приездов в родное село на Курщине.

Но сначала несколько слов о самом Валерии Николаевиче.

Он не только литератор, но и известный врач-стоматолог, доктор медицинских наук, профессор. И вот природа наградила его еще и поэтическим даром. Он выпустил несколько сборников стихов, несколько прозаических книг, последней из которых стала книга о русском первопроходце и купце Григории Шелехове.

Так вот во время очередного вояжа в родные края председатель колхоза пригласил его проехать на своем «газике» по полям, поглядеть, что делается вокруг…

К вечеру возвращались в село.

Видят — мужик тащит мешок с фермы. Видимо, спер комбикорм.

— Знаешь, Николаич, — сказал председатель, — давай свернем, а то неловко мужику будет с нами встречаться…

О Константине Георгиевиче Паустовском, книги которого давно любимы читателями, а его перу принадлежат повести «Кара-Бугаз», «Колхида», «Черное море», «Повесть о жизни», «Золотая роза», не раз и не два добрыми словами вспоминали бывшие участники его семинара в Литературном институте. А среди них немало и таких, кто стал известными писателями. Это и Владимир Солоухин, и Ольга Кожухова, и Михаил Годенко.

В частности, Юрий Васильевич Бондарев вспоминал, как Паустовский вел у них семинарские занятия. Он никогда не выступал в роли мэтра в общении со студентами. Он был старший и более опытный в литературе товарищ. Его вроде бы тихие, произносимые скрипучим голосом слова высекали искру желания писать еще лучше, любить словесность так же, как он. Паустовский говорил им о значении и важности слова, об остроте и зоркости писательского глаза, о мастерстве Чехова, Куприна, Бунина.

«Довольно часто, разбирая сюжет, коллизию того или иного рассказа, — писал Юрий Бондарев, — он по ассоциациям начинал вспоминать случаи из своей жизни, и устные эти новеллы, уже тронутые писательским домыслом, были настолько хороши, что я глубоко жалею — он не все их успел записать и опубликовать позднее».

Одним из таких рассказов Константина Георгиевича было воспоминание из его журналистской жизни в Одессе. Тогда Паустовский работал ответственным секретарем газеты «Моряк», в которой вместе с ним трудились Катаев, Багрицкий, Бабель, Олеша, Ильф. Были они молодыми, дерзкими, мечтающими о литературной славе. Ведь шел только 1921 год.

Самым опытным в «Моряке» был писатель Андрей Соболь. Как-то он принес в газету новый рассказ. Всем он показался интересным, но как-то сумбурно исполненным. Печатать его в таком виде было нельзя. А предложить опытному писателю переделать рассказ никто на себя смелости не брал.

Во время обсуждения судьбы рассказа в редакции сидел старик Благов, бывший директор популярной в России газеты «Русское слово», правая рука издателя Сытина. Теперь этот пожилой человек работал в «Моряке» корректором.

Поздно вечером он пришел к Паустовскому домой, зная, что тот взял с собой рассказ Соболя для размышлений над текстом.

— Знаете, очень талантливая вещь, — сказал Благов. — Нельзя, чтобы она пропала.

— Но ведь в таком виде…

— Дайте мне рукопись, — предложил Благов, — и я попробую по ней пройтись.

— Как это пройтись?! — возмутился Паустовский. — Вы же знаете, что Соболь категорически против правки его материалов.

— Обещаю, что я не трону и не впишу ни единого слова.

Было уже поздно, и Благов остался на ночь у Паустовского.

Он вынул из кармана огарок толстой свечи, зажег его и склонился над рукописью с карандашом в руке. Закончил он работу только к утру.

Когда Паустовский прочел рассказ, не сдержался:

— Это чудо! Как вы это сделали?

Благов спокойно ответил:

— Просто расставил знаки препинания. У Соболя с ними форменный кавардак. Особенно тщательно я расставил точки. И абзацы. Это, милый мой, великое дело. Еще Пушкин говорил о знаках препинания. Они нужны для того, чтобы выделить мысль, привести слова в правильное соотношение и дать фразе легкость и правильное звучание. Знаки препинания как нотные знаки. Они твердо держут текст и не дают ему рассыпаться.

Рассказ Соболя был напечатан.

А на следующий день автор ворвался в редакцию. Глаза его горели, весь он был возбужденным. И с порога: