Я, грек Зорба (Невероятные похождения Алексиса Зорбаса) - Казандзакис Никос - Страница 17

Вспомнил я и вырезанную из эбенового дерева голову Будды, которую видел в каком-то музее. Будда был освобожден, высшая радость наполняла его после агонии, длившейся семь лет. Вены на его лбу по бокам были настолько раздуты, что выступали в виде двух мощных рогов, скрученных наподобие стальных пружин.

К вечеру дождь прошел, небо снова стало чистым. Мне хотелось есть, и я радовался голоду — вот-вот должен был прийти Зорба, он разожжет очаг и начнет ежедневную церемонию приготовления пищи.

«Опять эта старая бесконечная песня, — часто говорил Зорба, ставя на огонь кастрюлю. — Можно бесконечно болтать не только о женщинах, будь они прокляты, но и про жратву тоже».

В первый раз за последнее время я почувствовал удовольствие от еды. Зорба разжигал огонь между двух камней, мы начинали есть и пить, завязывался разговор; я наконец понял, что принятие пищи одновременно и духовная функция, мясо, хлеб и вино служат тем сырьем, которое превращается в сознание.

По вечерам, без еды и выпивки, усталый после трудового дня, Зорба был угрюм, говорил без воодушевления, слова клещами не вытащить. Его движения были усталыми и неуклюжими. Но едва он, окоченевший и изнуренный, подбрасывал, как он говорил, угля в топку, механизм внутри него оживлялся и набирал обороты. Глаза зажигались, воспоминания рвались наружу, на ногах словно крылья вырастали, и он пускался в пляс.

— Скажи мне, что для тебя хлеб насущный, и я скажу, кто ты. Кое-кто превращает пищу в сало и отбросы, другие — в труд и хорошее настроение, а некоторые, как я слышал, делают из нее культ. Итак, есть три вида мужчин. Я же не принадлежу ни к лучшим, ни к худшим, держусь где-то посередине. То, что съедаю, я превращаю в труд и хорошее настроение. Это не так уж плохо. — Он хитро на меня посмотрел и засмеялся.

— Ты же, хозяин, своей пище силишься придать высшее назначение. Но у тебя это не получается, и ты себя казнишь. С тобой происходит то же самое, что с вороном.

— Что же с ним произошло, Зорба?

— Видишь ли, сначала он ходил с достоинством, соответственно ворону. Но однажды он забрал себе в голову ходить с важным видом, подобно куропатке. С тех пор бедняга забыл свою собственную походку и теперь не знает, как ходить, и хромает.

…Я поднял голову. Послышались шаги Зорбы, поднимавшегося из штольни. Немного спустя я увидел, что он подходит с вытянутым недовольным лицом, большие руки болтались, как чужие.

— Добрый вечер, хозяин! — пробормотал он сквозь зубы.

— Привет, старина. Как работалось сегодня?

Зорба не ответил.

— Я разведу огонь, — сказал он, — и приготовлю поесть.

Взяв в углу охапку дров, он вышел на берег и, мастерски уложив поленья между двумя камнями, разжег пламя. Потом Зорба поставил глиняный горшок, налил в него воды, бросил луку, помидоров, рис и на чал стряпать. Я в это время постелил на круглый низкий стол скатерть, нарезал толстыми ломтями пшеничного хлеба и налил вина из бутыли в калебас, украшенный росписью. Его нам подарил дядюшка Анагности еще в первые дни. Следя за огнем, Зорба опустился на колени перед горшком, глаза его расширились, но он по-прежнему молчал.

— У тебя есть дети, Зорба? — спросил я неожиданно.

Он обернулся.

— Почему ты об этом спрашиваешь? У меня есть дочь.

— Замужем?

Зорба рассмеялся.

— Отчего ты смеешься, Зорба?

— Излишний вопрос, — сказал он. — Конечно, замужем.

Она же нормальная. Я работал на медном руднике в Правице в Халкидиках. Однажды получаю письмо от брата Янни. И правда, забыл тебе сказать, что у меня есть брат, человек замкнутый, рассудительный, набожный, лицемер хороший, словом, человек, что надо, опора общества. Он бакалейщик и ростовщик в Салониках. «Алексис, брат мой, — писал он мне, — твоя дочь Фроссо пошла по плохой дорожке, обесчестив твое имя. Она заимела любовника, от которого у нее ребенок. Это подрывает нашу репутацию. Я поеду в деревню и перережу ей глотку».

— Ну, а ты что стал делать, Зорба?

Он пожал плечами:

— «Фи! Эти женщины!» сказал я и разорвал письмо.

Он помешал рис, посолил и усмехнулся.

— Подожди, ты сейчас услышишь самое смешное. Два месяца спустя я получаю от моего глупого брата второе письмо: «Желаю тебе здоровья и счастья, мой дорогой брат Алексис! — пишет этот дурак. — Честь восстановлена, ты можешь ходить с высоко поднятой головой, этот человек женился на Фроссо!»

Зорба повернулся и посмотрел на меня. При свете сигареты я видел его блестящие глаза. Он снова пожал плечами:

— Фу! Эти мужчины! — сказал он с едва уловимым презрением.

— Чего еще ждать от женщин? — немного спустя добавил он. — Они готовы заиметь ребенка от первого встречного. А чего ожидать от мужчины? Они попадают в расставленные сети. Запомни это, хозяин!

Он снял кастрюлю с огня, и мы принялись за еду.

Зорба вновь погрузился в свои мысли. Его терзала какая-то забота. Он смотрел на меня, порываясь что-то сказать, но крепился. При свете керосиновой лампы я ясно видел его озабоченные, беспокойные глаза.

Я больше не мог сдерживаться:

— Зорба, ты что-то хочешь мне сказать, так говори. Если у тебя начались схватки, рожай! Зорба молчал. Он подобрал небольшой камень и с силой бросил его в раскрытую дверь.

— Оставь камни в покое, говори!

Зорба вытянул морщинистую шею.

— Ты доверяешь мне, хозяин? — спросил он, с тревогой глядя мне в глаза.

— Да, Зорба, — ответил я. — Что бы ты ни делал, ты не сможешь обмануть. Даже если ты очень захочешь, ты не сможешь. Ты вроде льва или волка. Эти звери никогда не смогут вести себя, как бараны или ослы — так определено им природой. Таков и ты: Зорба — до кончиков ногтей.

Старик покачал головой:

— Но я больше не знаю, куда, к черту, все идет! — сказал он.

— Это знаю я, не ломай себе голову. Все движется вперед!

— Скажи это еще раз, хозяин, чтобы я набрался мужества! — воскликнул он.

— Все движется вперед!

Глаза Зорбы засверкали.

— Теперь я могу тебе сказать. Уже много дней меня мучает один проект, прямо-таки сумасшедшая затея. Можно ли ее осуществить?

— Ты еще спрашиваешь, для этого мы и приехали сюда — воплощать идеи.

Зорба вытянул шею и посмотрел на меня с радостью и опаской:

— Скажи прямо, хозяин! — воскликнул он. — Разве мы сюда приехали не из-за угля?

— Уголь — это только предлог, чтобы не интриговать людей. Пусть они считают нас мудрыми предпринимателями, не то закидают гнилыми помидорами. Понимаешь, Зорба?

Старик от удивления раскрыл рот, не осмеливаясь поверить в такое счастье. Потом до него все-таки дошло, и он бросился обнимать меня.

— Ты умеешь танцевать? — спросил он восторженно. — Умеешь?

— Нет.

— Нет?

Зорба с удивлением опустил руки.

— Хорошо, — сказал он через мгновение. — Тогда танцевать буду я, хозяин. Пересядь подальше, чтобы я случайно не задел тебя. Ойе! Ойе!

Старый грек подпрыгнул, выскочил из сарая, скинул башмаки, куртку, жилет, подвернул штаны до колен и пустился в пляс. Его лицо, измазанное углем, было совсем черным, сверкали только белки его глаз. Зорба бросился танцевать в исступлении, хлопая в ладоши, подпрыгивая, поворачиваясь в воздухе, падая на колени и вновь подпрыгивая, будто гуттаперчевый. Вдруг он так устремился в небо, словно захотел преодолеть великий закон природы и взлететь. Душа пыталась увлечь это изношенное тело ввысь и броситься с ним в бездну, наподобие метеора. Испытываемый Зорбой необыкновенный душевный подъем заставлял его снова и снова подбрасывать тело, но оно неизменно опускалось на землю.

Зорба насупил брови, его лицо приняло встревоженный и недоуменный вид. Он больше не вскрикивал, а сжав челюсти, пытался понять невозможное.

— Зорба, Зорба! — воскликнул я. — Хватит!

Я боялся, что старое тело вдруг не выдержит такого темпа, рассыплется на тысячу частей и разлетится на все четыре стороны. Можно было кричать сколько угодно. Вы думаете Зорба слышал земные крики? Он словно превратился в птицу.