Обман - Джордж Элизабет - Страница 88

Она открыла глаза. Вспышки продолжались в каком-то знакомом ритме. Луч освещал угол комнаты. Через мгновение она догадалась, в чем дело. Короткий, короткий, длинный, темнота. Короткий, короткий, длинный, темнота. Сколько раз она наблюдала этот сигнал в прошлом году? Он означал: «Выйди ко мне, Салах». Это значит, что Тео Шоу находится возле дома и фонариком сообщает ей, что ждет ее в саду.

Она вновь зажмурилась. Еще совсем недавно она тут же вскакивала с постели, подавала ответный сигнал фонариком и неслышно выскальзывала из спальни. Осторожно, бесшумно ступая, она пробиралась мимо спальни родителей, задерживалась на мгновение перед закрытой дверью, прислушиваясь к громоподобным раскатам отцовского храпа, в промежутках между которыми слышались нежные трели, выводимые носом матери. Спустившись по ступенькам, она направлялась в кухню, а оттуда — прямо в ночь.

Короткий, короткий, длинный, темнота. Короткий, короткий, длинный, темнота. Она различала призыв Тео даже с закрытыми глазами.

Сигналы были настойчивыми. Такую же настойчивость она почувствовала и в его голосе, когда он звонил ей накануне вечером.

— Салах, ну слава богу! — сказал тогда он. — Я звонил тебе несколько раз после того, как услышал о Хайтаме, но ты так и не подошла к телефону. Я собирался передать тебе сообщение… но не осмелился. Боялся за тебя. Трубку каждый раз брала Юмн. Салах, я хочу поговорить с тобой. Нам надо поговорить.

— Мы уже поговорили, — ответила она.

— Нет! Выслушай меня. Ты не поняла, что я имел в виду, когда говорил, что хочу повременить. Эти слова не имеют ничего общего с теми чувствами, которые я испытываю к тебе. — Он говорил быстро, словно боялся, как бы она не повесила трубку, прежде чем он успеет высказать все, что задумал, а возможно, и отрепетировал. Но она поняла, что он спешит еще и из опасения, что его подслушивают. И она точно знала — кто.

— Мне нужно помочь маме с обедом, — сказала она. — Я не могу сейчас с тобой говорить.

— Ты думаешь, что дело в тебе, ведь так? Я же видел это по твоему лицу. В твоих глазах я трус, потому что не хочу говорить бабушке, что люблю девушку-азиатку. Я и вправду не сказал ей ничего, но ты тут ни при чем. Понимаешь? Просто сейчас не время.

— Я никогда не обольщалась мыслью, что хоть что-то в твоей жизни связано со мной.

Салах могла бы не трудиться перебивать его — он торопился, и ничто не могло заставить его остановиться.

— Она очень больна. Ее речь становится все менее разборчивой. Она практически не может ходить. У нее постоянная слабость. За ней нужен уход. Поэтому я должен быть при ней, Салах. И я не могу пригласить тебя войти моей женой в этот дом только лишь для того, чтобы взвалить на твои плечи бремя ухода за старой, больной и капризной дамой, которая в любую минуту может умереть.

— Да, Тео, — ответила она. — Ты уже говорил мне об этом.

— Салах, ради бога, скажи, ну почему ты не хочешь дать мне хоть чуть-чуть времени? Ведь теперь, после смерти Хайтама, мы же можем быть вместе. Мы можем быть счастливы. Салах, ну неужели ты этого не понимаешь? Ведь то, что Хайтам умер, для нас шанс. Это добрый знак. Это как перст божий…

— Хайтам был убит, Тео, — прервала его Салах. — И я не думаю, что Бог к этому причастен.

Он замолчал. Интересно, подумала она, как он теперь себя чувствует? Он в шоке? В ужасе? А может, он сейчас копается в мыслях, стараясь найти слова, в которых звучала бы неподдельная искренность, сострадание, сочувствие, которых он в действительности не испытывает? Или он лихорадочно ищет подходящий способ показать себя в наиболее выгодном свете?

Ну скажи же что-нибудь, мысленно подгоняла она его. Задай хоть один вопрос, чтобы я поняла…

— Откуда ты знаешь?.. В газете… Они упоминают Нез… Не знаю почему, но я подумал, что у него, возможно, случился сердечный приступ или он просто оступился и упал. Но убийство?

Она-то хотела услышать: «Боже мой, как ты переживешь весь этот ужас? Как я могу помочь тебе? Салах, я должен сейчас же тебя увидеть. Я должен быть рядом с тобой, вместе мы все преодолеем…» — но нет, ничего подобного он не сказал.

— Сегодня днем моему брату сообщили об этом в полиции, — ответила Салах.

Еще одна продолжительная пауза. Она слышала его дыхание и вновь пыталась понять, о чем он думает.

Наконец он заговорил:

— Мне очень жаль, что он умер. Но я не стану притворяться, будто опечален тем, что ты не выйдешь замуж в нынешний уик-энд. Салах, я хочу поговорить с бабушкой. Я хочу рассказать ей все от начала до конца. Я понимаю, что почти теряю тебя, но как только мы завершим работу над проектом реконструкции и приступим к его выполнению, она успокоится, вот тогда-то я и поговорю с ней.

— И как ты себе это представляешь? Она успокоится и, когда ты будешь нас знакомить, возможно, не обратит внимания на то, что цвет моей кожи для нее невыносим?

— Ну что ты говоришь?

— Так ты что, вообще не хочешь нас знакомить? А может, ты надеешься на то, что этот проект угробит ее? Тогда ты получишь ее денежки и станешь свободным.

— Нет! Прошу тебя! Выслушай меня.

— У меня нет времени, — ответила Салах и положила трубку.

Как раз в этот момент Юмн вышла из гостиной в прихожую, где на столике возле лестницы стоял телефон. Невестка тогда смотрела на нее с таким подозрительно-фальшивым беспокойством, что Салах была уверена: Юмн слышала все, что говорила она.

— Ой, милостивый Аллах, телефон просто не умолкает с того момента, как мы узнали о судьбе несчастного Хайтама, — затараторила Юмн. — Хорошо, что близкие друзья наперебой спешат выразить сочувствие несостоявшейся жене нашего бедного Хайтама. До жены ей не хватило всего нескольких дней. Но ведь дело не в этом. Ее сердце должно утешиться тем, что так много людей любили нашего Хайтама, а значит, и ее. — Глаза Юмн смеялись, а на лице было выражение глубокой скорби.

Салах отвернулась от нее и быстро пошла к матери, слыша за спиной негромкий смех Юмн. Она знает, подумала Салах, но знает не все.

И вот сейчас, лежа в кровати, она наблюдала предназначенные ей сигналы: короткий, короткий, длинный, темнота, короткий, короткий, длинный, темнота. Он все еще ждал ее ответа.

Я сплю, Тео, мысленно сказала она ему. Иди домой, к своей бабушке. Сейчас все уже не важно, ведь, несмотря на все, что ты говорил — гордый тем, что мы любим друг друга, и безразличный к тому, как отнесется к этому твоя бабушка, — я все равно не смогу прийти к тебе. По сути ты такой же, как Рейчел. Для тебя свобода — это некое проявление твоей воли, логически обоснованное сознание твоих потребностей и желаний, которые ты и стремишься исполнить. Но для меня свобода — это нечто иное. И если я буду следовать своим принципам, а ты своим, мы оба погибнем. А когда люди, любящие друг друга, видят себя и весь окружающий их хрупкий мир в руинах и обломках, любовь сразу улетучивается, и ее место занимает стыд. Так что, Тео, иди лучше домой. Прошу тебя.

Она повернулась спиной к настойчиво мигающему световому посланию. Но все равно она видела его отраженным в зеркале, висевшем на противоположной стене. И, глядя на световые вспышки, она вновь вспомнила все: как она спешила через сад навстречу ему, его руки, протянутые к ней, его губы на ее губах, шее и плечах, его пальцы, перебиравшие ее волосы.

Из памяти выплыло и другое: волнующее ожидание встречи, таинственность, обмен одеждой с Рейчел, чтобы ее не узнали в темноте на Балфордской пристани, торопливая переправа через Уэйд во время прилива, но не на прогулочном катере Шоу, а на маленькой лодочке, взятой на несколько часов на станции, костер в неглубокой впадине на Конском острове, в который они подбрасывали выброшенные морем коряги, порывы ветра, с завыванием проникающего сквозь высокие заросли прибрежной травы и дикой лаванды.

У него был с собой радиоприемник, и когда они начали разговаривать, получилось как в кино: ночь, мужчина и женщина и музыкальное сопровождение. Они тогда сказали друг другу все то, что из-за различия их положений было для них неизвестным, искренне удивляясь и восхищаясь, как много нужно рассказать, чтобы узнать человека. Но ни он, ни она не догадывались, как легко разговор приводит к влюбленности, а влюбленность — к страстному желанию, которое только усиливается, оттого что его необходимо сдерживать.