Нет - Горалик Линор - Страница 22
- Предыдущая
- 22/93
- Следующая
Однако.
Вон она сидит за три кресла от нас, в третьем ряду, вон все, кто может до нее достать, лезут к ней обниматься и целоваться, вон она пускает слезу (о господи, у нее два ряда грудей вдоль живота, по три груди в каждом, – и три, соответственно, декольте. И ни одного лифчика). И ты, как маленькая девочка, лыбишься во весь рот и машешь ей ручкой, и с ужасом слышишь, как – крррак! – еще сильнее расходится кошмарная дыра на твоем платье, о которой ты совсем, совсем забыла. Ух ты.
Глава 24
Щелк.
– …И что мы ему скажем?
– Не мы – я. Твое дело – поддакивать.
– Послушай, ан, у меня сердце не на месте. Зачем он им нужен, а?
– Лесли, ради бога, прекрати истерику. Никто его не тронет, ну, поговорят они с ним – и все.
– И ты веришь?
– Послушай, Лесс, дай-ка я тебе объясню один раз и навсегда. От меня и от тебя не требуется верить или не верить. От меня и от тебя требуется делать, что сказали, и не думать о том, о чем нам думать не положено. Я тебе больше скажу: мне насрать, что с ним будут делать. Я замужем за Хави уже шесть лет – и ни разу, слышишь, ни разу мы с ним не говорили об этих девочках-мальчиках. И я не собираюсь с ним об этом говорить, и думать об этом тоже не собираюсь. И вообще – ты когда-нибудь видела этих девочек у нас на площадке? Я – нет. Значит, их не снимают. Значит, Хави действительно ничего такого им не делает. По мне – точка. Он тебе что сказал?
– Он сказал: нам периодически надо говорить, ну, с детьми такого возраста. Про то, как они себя ведут, во что одеваются, что чувствуют, ну, если у них взрослые любовники, боятся ли, то-се. Он сказал: нам это нужно для достоверности, ля-ля-ля-ля-ля.
– Чего тебе здесь неясно?..
Щелк. Шшшшшшшшш. Щелк.
– …Он сказал: нам периодически надо говорить, ну, с детьми такого возраста. Про то, как они себя ведут, во что одеваются, что чувствуют, ну, если у них взрослые любовники, боятся ли, то-се. Он сказал: нам это нужно для достоверности, ля-ля-ля-ля-ля.
– Чего тебе здесь неясно?..»
Щелк. Шшшшшшшшш. Щелк.
– …Он сказал: нам периодически надо говорить, ну, с детьми такого возраста. Про то, как они себя ведут, во что одеваются, что чувствуют, ну, если у них взрослые любовники, боятся ли, то-се. Он сказал: нам это нужно для достоверности, ля-ля-ля-ля-ля.
– Чего тебе здесь неясно?
– Да ясно мне…
– Ну и очень хорошо. Послушай, мы тут одуреем от жары. Давай не застревать, а? Если увидишь кого подходящего – зови меня и сразу примажемся. Я хочу через полчаса выйти отсюда нафиг.
– Если им только поговорить – зачем он сказал: «посимпатичней»?
– Потому что симпатичные ведут себя иначе, чем всякие уроды.
– Обычно он всегда просит посимпатичнее?
– Лесс, ты что – коп?
– Нет, блин, я просто, ну… У меня сердце не на месте.
– Засунь его себе в задницу. Там ему будет как раз. Все, пошли».
Щелк. Шшшшшшшшш. Щелк.
– …-кола!..
Щелк. Шшшшшшшшш. Ще лк.
– …Мне кока-кола!
– А мне спрайт! Тебя как зовут?
– Ян.
– Я Анни, а это Лиза.
– Клево.
– Ты круто танцуешь!
– Спасибо, вы тоже ничего себе. Можно я угощу?
– Ай-йя, а у тебя есть стиль! Лиз, скажи Яну спасибо, не стой букой!
– Спасибо.
– Не за что.
– Ауч, она холодная.
– Я подержу.
– Нет, нет, все о'кей. Пойдемте вот туда, там не так грохочет. Я запарилась, ффффух…
Щелк. Шшшш. Щелк.
– …учишься? В каком классе?
– Лиу-Синь Секондари, пятый. А вы в каком?
– В шестом. В Блю-ай Секондари. Знаешь, что это такое?
– Нет.
– Это киношкола. Мы учимся на киноактеров.
– Киношкола? Для детей?
– Для ОДАРЕННЫХ детей. Вместо обычной.
– Ай-йя.
– Спасибо. Я актриса, а Лиз вот – режиссер.
– Ай-йя.
– Спасибо еще раз.
– Это должно быть дико круто.
– Это дико круто. Но мы пашем знаешь как? Я вот вчера говорила новеньким, которые пришли записываться на пробы: «Ребята, если вы думаете, что тут все блеск и слава, – лучше идите назад, в свои простые школки. Здесь вам придется работать с утра до ночи».
– А у вас бывают пробы?
– Собственно, раз в год. Следующий раз – завтра. Лиз, правда завтра, я не путаю?
– Да, завтра.
– А я могу попробовать?
– Эй, эй! Ты думаешь, это легко? У нас конкурс – шесть человек на место.
– Я талантливый.
– А кем ты хочешь быть?
– Актером.
– Актером – восемь на место. Впрочем, может, ты действительно талантливый…
– Думаешь?
– Не знаю, не знаю… А ты не боишься пролететь?
– Что мне надо сделать?
– Запиши адрес… А вообще нет, не надо. Если ты придешь туда сам, тебя еще и не пустят. Толпа в последний день такая – могут вообще сказать: все, больше не записываем. Лучше мы тебя проведем. Я могу устроить. Правда, Лиз?
– Легко.
– Завтра в десять утра на углу Парк-стрит и Шестнадцатой. Я не буду ждать ни секунды, у меня в половину съемки…»
Щелк. Шшшшшшшшш. Щелк.
– …Завтра в десять утра на углу Парк-стрит и Шестнадцатой. Я не буду ждать ни секунды, у меня в половину съемки…
– Я не опоздаю!
– Постараюсь про тебя не забыть. Все, мы пошли, нам завтра на репетицию вставать. Лиз, ты допила? Забери стаканы, верни на стойку, завтра в десять, Парк-Стрит и Шестнадцатая, бодренько держись, наш реж это любит. Бай-бай».
Щелк.
– Это значит, что у нас остается двадцать один час.
– А если они действительно с ним просто поговорят?
– Кшися, ты чего???
Глава 25
Говорит: только вы, Саша («Зовите меня „Лис“„ – «Договорились!“), только вы, Лис, пожалуйста, не волнуйтесь, это, в сущности, очень простая процедура, меньше чем четыре минуты, главное – не волнуйтесь, и все пройдет идеально. Хорошо, говоришь медсестре, хорошо, а что мне делать в эти меньше чем четыре минуты, о чем мне думать? Главное, говорит она и осторожно подсовывает еще один маленький электронный пальчик тебе под волосы, главное – не волноваться.
Волноваться при этом действительно нечего совершенно, короткая и неощутимая процедура, и единственный неприятный ее элемент – это что для всех она как-то неуловимо связана со смертью, с мыслями о смерти, о собственной смертности, – и, казалось бы, человеку моей профессии эти мысли должны быть – тертые-перетертые, совсем родные, но почему-то вот именно здесь-сейчас от них холодно и неприятно, неприятно и холодно, не хочется их думать, эти мысли, как-то сразу начинаешь мрачнеть, начинаешь немедленно волноваться, а главное, как уже сказали, главное – не волноваться.
Лежать удобно, прекрасная штука – эти обтекающие матрасы, прекрасная – и вредная, читал я в одном журнале, не дают полноценной поддержки позвоночнику, не позволяют мышцам расслабиться по-настоящему, но зато ощущение от такого матраса – как в теплой утробе, недаром его рекламируют эмбрионами и еще чем-то таким же, – потому что он обволакивает тебя и обнимает, и какую бы ты ни принял позу – он вокруг тебя, как облако, лежит. Здесь такой, и дома надо завести такой, когда появятся деньги, только без дырки для головы и, уж пожалуйста, без электродов.
Когда появятся деньги, когда и если. В принципе, все дело в том, что деньги – есть, но тратить их в свете полуторагодичного плана – ох, немедленно садится на живот огромная тяжелая жаба со взглядом налогового инспектора и давит, давит, давит невыносимо. Если бы не хотелось лишнего заработать – не пошел бы сюда почти наверняка, потому что с самого начала, с того момента, как Щ сказал, что платят восемь сотен в этом НИИ за кальку, пахнуло на меня холодной смертью, и так не хотелось… Но зато восемьсот азов за четыре минуты лежания на прекрасном матрасе. С электродами, да, на голове, но они почти не мешают.
Как, говоришь ты медсестре, себя вести, о чем думать? О, говорит она, это хороший вопрос, правильный вопрос, важный. Делать надо так: как только вот тут замигает лампочка, надо лежать спокойно и повторять про себя: «Кошка, собака, кошка, собака, кошка, собака1». И каждый раз стараться как можно лучше, как можно детальнее себе представить кошку и собаку. Если можно – даже запах или, скажем, как шуршит. Говоришь: «собака» – и собаку, потом «кошка» – и кошку. И опять – собаку, кошку. Одних и тех же? – спрашиваешь, и медсестра смотрит на тебя, умненького, ласково, и говорит: именно что одних и тех же, и каждый раз надо допредставлять себе детали, шерстку там, коготки или как мяучит. Кошка-собака, кошка-собака, кошка-собака. Получится? И я киваю, потому что – с чего бы не получиться?
- Предыдущая
- 22/93
- Следующая