Гости с Уазы - Гор Геннадий Самойлович - Страница 18

• Предыдущая
• 18/25
• Следующая

Она подробно расспрашивала меня, жадно вбирая своим отзывчивым существом все мое прошлое, чтобы еще лучше понять меня.

Никто не умел так слушать. Я видел, как на ее лице отражалась моя жизнь.

– Жаль, что я не была тогда с тобой.

– Зато мы сейчас вместе.

Что такое счастье? Вероятно, во всей солнечной системе не найдется даже двух людей, которые ответят на этот вопрос одними и теми же словами. Я был счастлив, открывая в Кате какую-нибудь новую, вчера еще не известную черту характера. Ее доброта была щедрой, как земные леса, наполненные кислородом. Возле нее дышалось, как в пихтовом лесу на берегу лесной реки.

Приходя с работы, она редко задерживалась дома. Мы шли с ней туда, где сильнее всего чувствовались свежесть и молодость окружающего нас мира: иногда это была танцевальная площадка, чаще детский сад (Катя очень любила детей) или дискуссионный клуб, где юноши и пожилые люди спорили о величии бытия и человеческой личности, состязались в силе логики, проектировали будущее.

– Ты не хочешь выступить? – спрашивал я Катю.

– Для чего? Я лучше послушаю, что говорят другие. Посмотри на этого студента. Он говорит так уверенно, ни в чем не сомневаясь. Слушая его, можно подумать, что скоро в мире все превратятся в мудрецов и совсем не останется обыкновенных людей. – Она показала взглядом на молодого и слишком запальчивого оратора, яростно нападавшего на все простое и обычное. – Не кажется ли тебе, Володя, что он слишком плохо знает жизнь?

– Какую? Прошлую, настоящую или будущую?

– Любую. Я считаю, что обыкновенный добрый, умный человек мудрее бессердечного мудреца. Он ведь мудр не только умом, но и сердцем.

– Мудрец не может быть бессердечным.

– Я тоже так думаю. Но я не понимаю, почему этот оратор так яростно нападает на все обыкновенное. Ему нужно только исключительное. Но жизнь не может состоять из одних исключений.

– А ты выступи и скажи ему.

– Пусть лучше ему это скажет его собственный опыт. Ведь погоня за исключительным, презрение к обыкновенному отчасти связаны с недостатком жизненного опыта.

– А не с недостатком человечности?

– Человечности… Я заметила, ты очень любишь это слово.

Я действительно любил это слово. Ведь недаром я столько лет прожил вдали от Земли и человечества. Находясь в обществе Биля, Джека и Ле-Роя, я много и часто думал о том, что такое человек, в чем заключается его сущность и как проявляет она себя. Эти мысли и вопросы рождались во мне не только потому, что от Марса до Земли с ее человечеством и человечностью было далеко, но и оттого, что рядом со мной постоянно пребывали Биль, Джек и Ле-Рой, роботы, результаты искусственного моделирования, талантливой и умной работы конструкторов и инженеров, пытавшихся создать некое подобие человека и человеческих достоинств – трудолюбия, исполнительности, умения, ловкости, быстроты. Но инженерам, проектировавшим это подобие человеческих качеств и многих человеческих черт, не нужно было то, что принято было называть человечностью.

– Милый, – говорила мне Катя, – чем ты озабочен?

В ее голосе было столько тепла!

– Милый…

Место, где мы с Катей жили, не походило на марсианскую пустыню. Дом стоял в саду, среди цветов и деревьев, и над ним висело не марсианское, а земное небо, похожее на безмятежное озеро, в котором отражаются плывущие облака.

Часто в середине ночи, проснувшись, я долго смотрел на нее. Я видел на подушке ее лицо, лицо земной женщины, молодое и прекрасное. Я смотрел, боясь пошевелиться и разбудить ее. Я слышал ее теплое дыхание и чувствовал запах ее волос.

Она спала. И я был счастлив, что она рядом.

Прошел год, и мы ждали ребенка. Она родила мне чудесную девочку. Мы дали ей имя, нравившееся и Катрин и мне, – Лиза.

После большого перерыва Катя снова пошла на работу.

Я знал, что она работала в научно-исследовательском институте. Но чем она занималась, я не знал. Она никогда не рассказывала мне о своих занятиях, а когда я спрашивал, отвечала:

– Обычная лабораторная работа.

О том, что эта работа была не столь уж обычной, я узнал от одной из ее приятельниц. Катя, как выяснилось, ежедневно подвергалась страшной опасности, изучая свойства плазмы, четвертого состояния вещества.

Я слушал, забыв о том, что пора идти на доклад Сироткина в большом лекционном зале для сотрудников трех лабораторий, изучавших память. И я, разумеется, опоздал бы, если б аккуратная Марина Вербова не зашла за мной и не напомнила, улыбаясь своими тонкими губами античной богини:

– Взгляните на часы! Эх вы, увлекшийся интересной книгой школьник!

– Во-первых, я не школьник. А во-вторых, это не книга, а человеческая жизнь.

– Отраженная, записанная жизнь, а это почти то же, что книга.

– Я с этим не могу согласиться.

– Не будем спорить, Микеланджело, не то опоздаем. Пора идти.

Сироткин, как всегда, появился за одну минуту до назначенного часа. Па этот раз он был одет скромнее, чем обычно, и улыбался не столь иронично, как всегда. Он бросил рассеянный взгляд на нас и начал свой доклад.

– Вы знаете, – сказал он, – как идет работа. Но мне хотелось бы не столько поделиться результатами, о которых говорить еще преждевременно, сколько рассказать вам о тех идеях, которые были положены в основу нашей новой модели, модели гипотетического уазца или, точнее, внутреннего мира предполагаемого уазца. Об уазцах мы знаем так мало, что должны были исходить не столько из конкретной реальности, сколько из наших предположений. Каков внутренний мир уазца? В Солнечной системе этот вопрос интересует всех без исключения. Вот уже несколько лет он является темой почти всех споров и широких дискуссии. Об уазцах говорят в школах и в научно-исследовательских институтах, на земных фабриках и на космических станциях, на Земле, под Землей и на дне земных океанов и морей. Но прежде чем ответить на вопрос, каков уазец, мы должны будем ответить на вопрос, какая окружает уазца среда. Без понимания того единства, которое связывает на Уазе субъект с объектом, нельзя было приниматься за дело. Мы ничего или почти ничего не знаем о среде, в которой живет уазец. Мы шли от предположения, что обитатели Уазы явились на эту планету из другого мира и сами создали на ней биосферу, то есть среду. Это наше предположение не было абсолютно произвольным и фантастичным. Оно опиралось на некоторые данные, полученные в результате попытки расшифровать уазский текст Большим мозгом Института времени. То, что на всех человеческих языках обозначено понятием, словом «природа», «естество», на языке уазцев имеет другой, прямо противоположный смысл. В переводе на земные языки он звучит очень странно: «искусственно созданное»… Уазцы сами создали свою природу. Они создали биосферу на планете, лишенной жизни. Почему? Об этом мы пока можем только гадать. Возможно, какая-нибудь катастрофа заставила их переселиться из собственного планетного дома в необжитый и, по существу, мертвый мир. Пока остановимся на этом предположении. И привлечем на помощь историю человечества, становление человека, чтобы лучше уяснить себе уазскую ситуацию. Человек появился на Земле в ту эпоху, когда физико-химические условия среды были вполне пригодны для его биологического существования. Но человек сделал прыжок из мира необходимости в мир свободы, из мира биологического в мир социальный. Он создал самого себя посредством труда. Писатель и мыслитель прошлого, Максим Горький, назвал эту новую, созданную человеческим обществом, среду «второй природой». Переделывая мир, человек переделывал и свою собственную природу. Этот процесс длится начиная с верхнего палеолита до наших дней. Человек непрерывно меняется. Меняется и среда, окружающая человека. Она становится все более и более пригнанной к его материальным и духовным потребностям и стремлениям.

Но человек был сыном Земли, детищем земной биосферы. Он был как бы впаян в леса и степи, сросся с реками и озерами, горами и морями, где все было до отказа наполнено воздухом, водой, жизнью. Другое дело – уазцы. Они прибыли в мир без среды, без воздуха и без рек. Им пришлось создавать биосферу почти на пустом месте. Они в буквальном смысле создали свой мир и самих себя. Разумеется, они были подготовлены для этого сотнями тысяч, а то и миллионами лет своего развития, развития своего интеллекта, воли, своей науки и техники, своего общественного прогресса. Творческое, созидательное и волевое начало в них было развито еще сильнее, чем в нас, земных людях. Исходя из этого обстоятельства, мы и приступили к созданию модели внутреннего мира уазцев. Готовясь к этой работе, мы тщательно изучали внутренний мир человека, его историю и его непрерывно меняющееся единство со средой. Задавали ли вы себе когда-нибудь вопрос, чем отличается современный человек от человека древнего Египта, древней Греции, средневековья, наконец – от человека капиталистического общества? Разумеется, задавали не раз. Но всегда ли вы рассматривали исторического человека в единстве со средой, с объектом, со средствами воздействия и изменением этой среды? А задавали ли вы себе вопрос, каким был бы человек, если бы он жил в среде, целиком созданной своими собственными усилиями? Теперь мысленно перенесемся на загадочную Уазу. Искусственно созданная среда и стала природой Уазы, другой среды Уаза не знала и не знает. Не следует забывать также и о том, что уазцы на сотни тысяч, а может, и на миллионы лет опередили нас в своем интеллектуально-духовном и материальном развитии. Следует предположить, что они уже в то время, когда переселились на Уазу и приступили к созданию природы, владели полностью тайной фотосинтеза и умением строить наследственную молекулу, меняя расположение в ней атомов и генов, как хотели. Они могли создавать такие растения и таких животных, которых никогда не создала бы естественная среда. Не слишком ли я много говорю о среде? Сейчас нас ведь интересует не столько среда и объективный мир, сколько субъект, отражающий в своем сознании эту среду. Да, нас сейчас интересует сознание, внутренний мир уазца и способ его мышления, его видение мира. Человеческий опыт в этом отношении ограничен историей материальной и духовной культуры самого человечества. Мы ведь до сих пор ничего не знали о жителях других миров. Один ли способ видения мира у людей? Нет, разумеется, он менялся вместе с обществом и окружающей средой. Древний мексиканец, судя по его религии, искусству, экономике, общественному устройству, видел мир не так, как видим его мы. Но каким же должен быть способ мышления уазца, создавшего заново свой мир? Должен признаться, ответить на этот вопрос неимоверно трудно. Мне думается, что мышление жителей Уазы – в высшей степени монументальное мышление, масштабное, интимно-грандиозное. Я вижу по вашим недоуменным улыбкам, что вас смущает это не слишком удачное выражение – «интимно-грандиозное». Но как иначе выразить нужную мысль? Я хочу сказать о мышлении величественном, грандиозном и в то же время проникающем в микрокосм – и в малое и в большое… Мышление, способное объять бесчисленные галактики Вселенной и почувствовать боль плачущего ребенка, слить большое с малым, личность с объектом. Я не философ, я инженер. Мне хорошо знакомы чувство изобретателя, создавшего какую-нибудь машину, и та интимная, глубокая связь, которая возникает между конструктором и конструкцией. Но представьте себе людей, создавших заново весь окружающий их мир, изобретших жизнь и природу. Вообразите на минуту их чувства, мысли, переживания…

• Предыдущая
• 18/25
• Следующая