Полонянин - Гончаров Олег - Страница 56

• Предыдущая
• 56/79
• Следующая

– Прости, парень, – шепнул я ему. – Зря ты с дровами своими поспешил.

Вроде дышит. Значит, жив будет.

Опрометью я обратно бросился. Не помню, как до града добрался. Как до клети своей добрел. Спрятал тавро под лежак и заснул молодецким сном.

Только выспаться мне не дали. Чую – трясут меня и ругаются. Глаза кое-как продрал. Светать начало. Малушка меня будит.

– Ты чего? – я ей.

– Ольга вернулась. Тебя к себе требует.

– Сейчас я. – И снова в сон провалился.

– Вставай, – сестренка мне. – Потом отоспишься, а пока недосуг.

Делать нечего, просыпаться придется. Достал я тавро из-под лежака.

– Чего это у тебя? – Малуша спросила.

– Это вещь страшная, – говорю. – От нее смертью веет.

– Что ж ты страсть такую под лежаком держишь?

– Ну, не на лежаке же ее держать, – улыбнулся я.

Добрались мы до светелки Ольгиной. Гридни у дверей измаялись. Дремлют. Сколько дней они место это не оставляли. Только по нужде отлучались. А еду им Загляда прямо сюда приносила. Пока Ольги не было, они светелку пустую как зеницу ока своего берегли. Теперь послабление им будет. Отдохнут.

Толкнул я дверь, в светелку зашел. Здесь Ольга.

Исхудала за эти дни, одни глазищи у нее сверкают. Измученная она и дорогой долгой, и неизвестностью. Вернется в Киев, а ее здесь на колья поднимут. Но обошлось все. И в своей светелке она расслабиться смогла. Такой она меня и встретила. Нельзя сказать, что напугана, но и спокойной не назовешь.

– Ну и что, Добрый, – спросила властно, – выяснил ты, кто смерти моей желает? Или пора ката звать?

– Ката позвать всегда успеешь, а выяснил я вот что… – и рассказал я ей, что вчера мне узнать удалось.

А чтоб слова мои вес особый заимели, я ей тавро, на капище добытое, показал.

Всего мгновение она обдумывала то, что я ей поведал. По привычке, платочек в руках теребила. Потом сказала:

– Претича ко мне позови. Да скажи ему, чтоб сотню свою исполчил. Вместе с ним приходи. Будем думать, как дальше поступить.

Звенемира повязать не так просто было. Он всегда ходил окруженный своими послухами да ведунами младшими. Учил их уму-разуму, на путь Прави наставлял. Вот они ему в рот и заглядывали. Каждое слово за истину великую принимали. И выходило так, что в открытую никак не подступиться к ведуну. Только тронь его – такой шум поднимется, что несдобровать ратникам. За наставника послухи кому угодно в глотку вцепятся, а остальной народ за ними следом пойдет, за божьего человека непременно вступится, и тогда жди нового бунта.

Потому решили тихо действовать. Не нахрапом, а хитростью взять.

Прибежал к нему на капище Претич. Один, без ратников. Спешился перед воротами резными, кому-то из послухов повод кинул, сам же с почтением на требище зашел.

А Звенемир перед кумиром Перуновым мечется. Проклятья на голову служке несчастному посылает, корит за то, что недоглядел тот. И никак в толк взять не может, кто осмелился без спроса на требище ночью прийти? И незнакомца этого дерзкого тоже на чем свет стоит клянет. Это меня, значит. Защити, Даждьбоже. Нажаловался ему служка на свою голову. Губы разбитые показал. А что за человек ему по мордам надавал, он вспомнить не может. Лица разглядеть не успел, а я ему такой радости не доставил. Так мало того, что от меня получил, так еще и от Звенемира ему досталось. Хнычет служка. Винится. А ведун над ним, точно коршун, носится, плащом, словно крылами, размахивает. И так на отрока налетит и с другого боку к нему подскочит. Была б его воля, точно служку поколотил бы. Но воли у него на это нет. Не пристало божьему человеку на меньшего с кулаками кидаться. Не по Прави это.

А еще злится ведун, потому что догадаться никак не может, зачем кому-то ночью на капище понадобилось? Зачем этот кто-то служку побил? Я-то кучу с добром на место сложил. Ему и в голову не пришло, что тавро искали.

А тут сотник его окликнул да в сторонку отвел.

– Звенемир, – на ухо зашептал ему Претич, – в тереме что-то неладное творится. Княгиня в светелке своей заперлась. Гридней перед дверью выставила, никого пускать не велела. Уже пятый день без еды и воды сидит, а на стук не отвечает. Уж не померла ли? Ты бы сходил посмотрел. Я человек служилый, мне ее велений ослушаться нельзя. Ты же богом Перуном над народом поставлен. Тебе можно и без спросу к ней зайти.

– Хорошо, – улыбнулся ведун. – Сейчас приду.

– Вот спасибо, благодетель, – сотник ему даже руку поцеловал, – выручил ты меня.

И действительно, вскоре пришел Звенемир. Свита его у порога терема осталась. Ее, как бы ненароком, ратники в сторонку оттеснили. А ведун смело прошел через горницу и к светелке поднялся.

– Посторонитесь, – строго гридням сказал. Гридни для приличия поартачились, но Звенемира в светелку все же пропустили.

Уверен он был, что светелка пуста. Знал, что Ольга к сыну на выручку кинулась. Знал, что встретил ее на ночевке рыжий послух. Догадывался, что нету больше на Руси княгини. Круглым сиротой каган остался, а с малолетним договориться проще. Свенельд его смущал, однако если что, ведун на разбойников все свалит и на тех же христиан. Клеймо на груди гонца уж больно на христианский знак смахивает, да и рыжего он воеводе подсунет. Только мертвого, чтоб язык у него за зубами крепче держался.

А потом Свенельд, во гневе своем страшный, всех христиан в земле Русской изведет. Серафима либо прогонит, либо казнит мучительно. Церковь Ильи на Козарах разорит. И станет в Киеве снова тишь да гладь.

Может, так, а может, иначе рассуждал ведун Перунов, то мне в тот миг неведомо было. Только все его думы и надежды растаяли, когда он в светелке Ольгу увидел. Живую и здоровую. Сколько жить буду, столько помнить, как у ведуна глаза вытаращились, как рот у него от неожиданности раскрылся, как он руками замахал, точно духа нечистого увидел, вскрикнул по-бабьи да вон из светелки ринулся. Но шалишь. Я на его пути встал.

Он мне в грудь головой ткнулся, отлетел словно ошпаренный, на край плаща своего пяткой наступил да на пол повалился. А я ему, пока не очухался, тавро под нос сунул.

– Говори, сукин сын, почему княгиню убить хотел?!

– Кто?! Я?! Что?! – растерялся ведун, разнервничался.

– Ты! – на него Ольга грозно. – Что с сыном моим, Маренин недоносок? Говори, не то тебя живого свиньям скормлю?!

– Я не знаю, что со Святославом! – заголосил он. – Наверное, со Свенельдом он печенегов бьет.

– А гонец?!

– Не гонец он вовсе. Ведун младший. Я его подговорил, чтобы он из Киева тебя выманил, как мышку из норки! – Не ожидал я, что так быстро Звенемир признаваться в злом умысле начнет.

Видно, права была Ольга, когда говорила, что ведун трусоват. Так оно и оказалось.

– А как же ты его повеситься-то заставил? – задал я ему вопрос, на который не мог найти ответа с той поры, как понял, что православный он.

– Я ему три месяца внушал, что смерть его, если что, воротами в Сваргу станет. А он поверил. Потому согласился грудь под раскаленное тавро подставить.

– А рыжий?

– И тот такой же. Все ведуном стать мечтал. Верил мне больше, чем самому себе.

– Зачем все это? – устало спросила Ольга.

– А зачем ты моих советов не слушала? Зачем книгу христианскую не сожгла? Зачем с церкви ругу не берешь? Серафим на Козарах скоро лопнет от богатств, – стал Звенемир в себя приходить да высказывать все, что на душе у него накипело. – Народ твой богов своих чтит, а ты на греческого Бога заглядываться стала. На требы не ходишь, даров Перуну не приносишь. Может, еще и креститься задумала? Разве такое непотребство вынести можно?

– Может, и задумала! – разъярилась Ольга, ногой с досады топнула. – У тебя, сморчка, разрешения спрашивать на то не собираюсь! Я в земле этой хозяйка! Как захочу, так и будет! – нагнулась она над врагом своим поверженным, закричала ему прямо в лицо: – Обещаю, что назло тебе завтра же крещусь! А ты молчать будешь! Сопеть в две дырочки и молчать! Не то вот этим тавром тебя прижигать буду, пока весь крестами да рыбами не покроешься! Понял?! – Никогда я такой Ольгу не видел.

• Предыдущая
• 56/79
• Следующая