Полонянин - Гончаров Олег - Страница 26

• Предыдущая
• 26/79
• Следующая

Осторожно, чтобы не привлекать внимание врагов и борясь с нестерпимой болью, я повернул голову налево и огляделся.

Бой закончился совсем недавно. Враги еще собирали разбросанное оружие, убирали своих. Делили добычу – небогатый скарб холопский да одежу, что из подклетей теремка вынесли.

Повсюду валялись изломанные тела. В пяти шагах от меня лежал Веремуд. Я увидел, как к нему подошел дулеб, хмыкнул, наступил ногой старику на голову и с трудом вырвал копье из груди варяга. Чуть дальше – Заруб. Я узнал его только по начищенным наплечникам. Лицо воина превратилось в кровавое месиво. А недалеко от Заруба ничком лежал Кислица. Рука его все еще сжимала поломанный меч. Втроем старики по жизни шли и умерли вместе. Говорил же Кислица, что им будет лучше на бранном поле пасть, так оно и случилось. Пусть им весело будет в Светлом Ирии. Пусть будет радостно.

А по правую руку от меня, связанный, с кляпом во рту, с округлившимися от ужаса глазами, сидел один из близнецов. Может, Твердята, а может, Твердош. Он был жив и побит не сильно, но очень напуган. Сопел, шумно втягивал носом воздух и тихонько стонал на выдохе. Увидев, что я пришел в себя, он замычал, словно стараясь мне что-то сказать.

– А ну, тише, сопля зеленая! – не оборачиваясь, прикрикнул на него Гойко, и пастушок замолчал.

Между тем дулебы подтащили и швырнули к ногам предводителя рыбака Андрея.

– Что, христосик, попался, голубок? – рассмеялся Гойко.

Андрей попытался встать с земли, но дулеб придавил его ногой.

– Не егози, – произнес он. – Твой Бог тебе терпеть велел – так и терпи.

– Не больно-то он терпелив, – сказал один из дулебов. – Троих наших, ранил, а одного убил.

– Что ж ты заповедь Бога своего нарушил? – Гойко зло пнул христианина ногой. – Он же велел людей щадить.

– Так то людей, – подал голос Андрей. – Про зверей он ничего не говорил.

– Выходит, мы звери?

– Выходит, – тихо ответил рыбак.

– А как же твоих единоверцев назвать, которые в край наш пришли, дома наши разорили, жен наших обесчестили, детей в огне пожгли? – в сердцах плюнул дулеб на Андрея. – Или ваш Христос только на словах такой добрый?

– Разве Христос твоих детей жег? – снизу вверх рыбак на предводителя глянул, плевок с лица вытер.

– Так ведь именем его эти нелюди свое непотребство вершили!

– Тогда чего же ты сюда пришел? Разве здесь твои обидчики?

– И здесь тоже. Тебя вот повстречали. Ты мне за обидчиков и ответишь, – ухмыльнулся Гойко. – А потом и до остальных христосиков дело дойдет. Эй, – повернулся он к своим, – вяжите его да готовьте ему подарочек.

Стянули вервьем рыбаку локти. Между мной и близнецом бросили.

Тут до нас донесся шум и ругань. Возле пожарища два дулеба за тулуп старый подрались. Никак не могли решить, кому он достаться должен. В поножовщину у них уже переросло.

– А ну-ка стой! – крикнул Гойко и к спорщикам поспешил. – А ты, голубок, пока здесь полежи. – К Андрею на ходу обернулся.

Вслед за предводителем остальные поспешили. Оставили нас одних.

– Как ты, Добрый? – повернулся ко мне Андрей.

– Малуша! – простонал я.

– Ты за нее не горься. Как заваруха началась, Загляда всех баб из теремка в лес увела через калитку дальнюю. Малуша с ней.

– Почему Владана не ушла? – Я старался не тревожить разбитые губы.

– Ты же ей сам велел остаться да стрелы тебе подносить, – вздохнул Андрей и добавил: – Царствие ей Божие.

Защипало мне глаза. Утереться бы, чтоб мальчишка-пастушок моих слез не видел, да не до этого сейчас. С бедой бы справиться да с обидчиками поквитаться, а все остальное потом.

– Андрей, – позвал я рыбака.

– Что? – он мне тихонько.

– Они меня за мертвяка посчитали, оттого и связывать не стали. Поворачивайся ко мне спиной, я тебя развяжу, – говорю я, а сам понимаю, что вместо слов из моего рта разбитого только мычание да бульканье вылетают.

Понял меня рыбак. На другой бок перевалился, вервье подставил. Я из последних сил узел распутывать начал. Не слушаются руки. Пальцы от боли крючатся. Узел тугой, сложный, мне неведомый. Был бы нож, а то только ногтями по веревке скребу.

А Гойко спорщиков разнимает, в нашу сторону не смотрит. На одного наорал, другому ладошкой по лбу заехал. Тот на задницу упал, изругался, за палицу схватился. А предводитель тулупчик скисший схватил, пополам его разодрал, половину одному швырнул, другую – второму. Вот и спору конец.

Я узел развязываю, веревку на себя тяну, а сам за дулебами приглядываю.

– Я тебе руки развяжу, – шепчу я рыбаку, – а ты за тын сигай. Беги в лес, на ту поляну, где с пастухами повстречался. Там бабы наши хорониться должны. Дулебы, на ночь глядя, в лес не сунутся. А ты время не теряй, уводи баб дальше…

– Погоди, – он мне, – а ты как же?

– Здесь останусь, попробую мальца развязать. Сам я не ходок – нутро отбили и нога ранена. Не дойду…

Вроде поддаваться узел начал. Прослаб. Только не суждено мне было Андрея освободить. Гляжу – Гойко возвращается. А за ним воины его крестовину из досок сбитую тащат. Я сразу от рыбака отвалился и мертвым прикинулся, а сам сквозь ресницы смотрю, что вороги затеяли.

– Эй, христосик, – позвал Гойко. – Вот тебе и подарочек обещанный.

– Господи, спаси и сохрани, – прошептал рыбак. Уронили разбойники крестовину на землю недалеко от нас, к рыбаку подбежали. Схватили его. Он отбрыкиваться начал, только они с ним цацкаться не стали. Огрели пару раз дубьем, он и угас. Подволокли его к кресту, развязали.

– Не делайте этого, – взмолился Андрей, – грех на душу не берите. Господом Иисусом заклинаю вас. Богами вашими.

– Во! – пожал плечами Гойко. – О Богах наших вспомнил. Значит, жить хочешь? Может, и от веры своей откажешься?

– Господи, молю Тебя, дай силы мне страданья снести, – прошептал рыбак. – Укрепи мя, Господи.

– Это тебе, может, грех, – рассмеялся один из дулебов, – а нам отмщение за жен и детей наших. Давай-ка руку сюда.

Перекрестился Андрей, вздохнул, а потом сам руку им подал. Они ее к крестовине приложили и к запястью ему гвоздь кованый приставили. Такими гвоздями доски на ладьях крепят. Подошел Гойко да по шляпке топорищем ударил. Вошло жало в мягкую плоть.

Закричал рыбак. Сжалось во мне все. Замычал в страхе пастушонок пуще прежнего. А дулебы уже другую руку прилаживают.

– Господи! – кричит Андрей. – Укрепи мя, Господи! А-а-а! – Второй гвоздь пробил доску.

– Ноги. Ноги ему держи, – Гойко делово распоряжается. – Да в стороны разводите. Мы его сейчас крест-накрест присобачим. Так сподручней ему висеть будет. Пущай покорячится.

Пришили рыбака, как предводитель велел, к крестовине наискосок. Подняли верхний край, подпорку сзади приставили. Повис рыбак, распяленный, точно заяц на расчалке. Воет жутко, слезами исходит. А у меня сердце кровью обливается. Вот ведь чего натворили вражины по злобе своей! Эх, были бы у меня сейчас силушки, я бы этих гадов ползучих – ящуровых недокормышей голыми руками бы давить начал. Только нету силы. Вся вышла. Что же я натворил?! Как же допустил такое?!

– Что, христосик? – Гойко над рыбаком куражится. – Так ваш Бог подыхал? Радуйся, что, как и он, сдохнешь. Это тебе за боль, за обиду нашу. За то, что единоверцы твои с народом нашим содеяли. Эй, браты, – кричит своим, – глядите, как христосик у нас извивается!

Спешат дулебы с разных концов деревушки. Забыли про грабеж свой. Хотят на забаву посмотреть. Окружили нас. Шумят. Об заклад друг с дружкой бьются. Интересно им, сколько христианин на крестовине продержится?

– Гойко! – кричит кто-то. – Ты гвозди-то хорошо прибил? Не пробредут через руки, а то свалится христосик.

– Не пробредут, – отвечает предводитель. – Я ему гвоздочки как раз меж костей пропустил.

А рыбак вдруг выть перестал, на мучителя посмотрел внимательно, точно впервые увидел, а потом глаза к небу звездному поднял.

– Отче наш, – сказал спокойно, – сущий на небесах. Да святится имя Твое…

• Предыдущая
• 26/79
• Следующая