Сестра Марина - Чарская Лидия Алексеевна - Страница 6

• Предыдущая
• 6/44
• Следующая

При входе начальницы с поклоном поднялись сидевшие у стола за чайным прибором две женщины. Обе они были в костюмах сестер милосердия.

Одна высокая, стройная, лет 28, с правильными чертами измученного желтоватого, без примеси румянца, лица, красивыми грустными черными глазами, тонкой нитью пробора в густых пушистых, цвета вороненой стали, волосах.

Другая — широкоплечая, крепко сложенная, с очень некрасивым веснушчатым лицом, толстыми губами, маленькими, как бы заплывшими, глазками и гладко причесанными, почти прилизанными, волосами. Ей по виду можно было дать приблизительно лет тридцать, а то и все тридцать пять.

Увидев рыдавшую Розанову, черноглазая молодая женщина поднялась ей навстречу, протягивая руки:

— Детка, милая детка, о чем?..

Толстые губы старшей обитательницы десятого номера сложились в добродушную насмешку.

— Эвона! Опять! Ну, будет же нынче до позднего вечера море разливанное! Господи, помилуй мя! Хоть на уборку амбулатории, что ли, уйти? Здравствуйте, Ольга Павловна! — поворачиваясь всем корпусом в сторону начальницы, грубоватым, как у мужчины басистым, голосом проговорила она.

И низко, совсем по-мужски, вторично поклонилась Шубиной.

— Здравствуйте, барышня, — таким же точно тоном приветствовала она и Нюту и отвесила ей точно такой же поклон.

— Сестра Кононова и сестра Юматова, — произнесла, ответив на поклоны толстухи и бледной женщины, начальница, — вот вам новенькая испытуемая сестра, вместо покойной Рудиной. Поручаю ее вашему покровительству Познакомьте ее с уставами нашей общины, научите всему, что надо делать на первых порах. С завтрашнего дня она с прочими испытуемыми начнет посещать лекции. А пока, до свиданья, сестры! Мне еще надо навестить больную сестру Есипову. Ей хуже сегодня, говорит доктор Козлов…

При последних словах, уткнувшаяся было в плечо черноглазой Юматовой, Розанова отпрянула от подруги и, обратив к начальнице залитое слезами лицо, проговорила, всхлипывая и обрываясь на каждом слове:

— Хуже Наташе? Вы сказали, хуже?.. Ольга Павловна!.. Сестрица, милая… позвольте, ради Бога, продежурить у нее сегодняшнюю ночь… Ради Бога! Я знаю… ей станет лучше со мною… Уж наверно знаю… Пустите только на сегодняшнюю ночь в сестринский лазарет! Да?

— Но ведь до трех ночи вы дежурите в тифозном бараке, сестра, — напомнила Шубина.

— Это ничего. Я сменяюсь в три ночи. Переоденусь и приду к Наташе, — молил дрожащий, совсем еще детский, голосок.

— А когда же спать?.. — не меняя ни на йоту строгого выражения на суровом лице, спросила начальница.

— Спать? Ни-ни… На том свете все отоспимся вволю, — весело, сквозь слезы, рассмеялась девочка-сестра, играя всеми ямочками своего лица и блестя синими, как васильки, глазами.

Сухие костлявые плечи начальницы приподнялись немного.

— Хорошо, сестра Розанова. Я сама продежурю у Наташиной постели до трех. Ровно в четверть четвертого буду вас ждать для смены.

И сделав общий поклон, Шубина вышла из десятого номера, оставив Нюту одну завязывать новые знакомства.

— Садитесь-ка сюда, давайте знакомиться, — своим грубым, басистым голосом проговорила сестра Кононова, усаживая Нюту у стола. — Чаю, может, хотите? С утра, поди, от страха перед новой жизнью не евши, не пивши, а? Розанова, перестали хныкать?… Так тащите кипятку сюда. Да, глядите, косынку напяльте, милая, не то опять влетит по первое число… — добродушно обратилась она к хорошенькой сестре.

— И так сбегаю… Прихорашиваться долго. Ушла наша инфлюэнца ходячая… Разве «козел» один шмыгает теперь по коридору…

— Надень косынку, котик, — нежным грудным бархатным голосом произнесла бледная Юматова и обдала хорошенькую Розанову мягким, ласковым взглядом.

— Для тебя, Елена, не только косынку, извозчичий кафтан надену, вот что, солнышко ты мое райское!

И Катя Розанова, бросившись на шею бледной женщине, принялась целовать ее.

— Ну, пошла-поехала. Теперь вплоть до ужина кипятку не дождешься, — заворчала Кононова. — Нежностей у нее этих самых полный карман. Да отпихните вы ее, сестра Юматова. Ведь, прости Господи, конца-краю ее лизанью не будет, — не то добродушно, не то с досадой продолжала она ворчать, недоброжелательно косясь на девочку своими медвежьими глазами, совсем заплывшими среди толстого, дышавшего здоровьем лица.

Но Катя уже была у двери.

У порога она остановилась. Красивое личико ее в минуту отразило невыразимый испуг, почти ужас.

— Батюшки мои! — в отчаянии всплеснув руками, шепнула она, — что я натворила!.. Чайником нагрохотала, белугой ревела, а у Наташи-то все слышно в лазарете! Ах, ты, Господи, Боже мой!

И схватившись за голову, она юркнула за дверь коридора.

Все последовавшее затем время, с его новыми, ежеминутно сменявшимися впечатлениями, прошло, промелькнуло для Нюты сплошным стремительным сном. Она точно жила и не жила в одно и то же время… Казалось, что вот-вот, стоит ей только сделать усилие и проснуться, и она снова увидит роскошную квартиру tante Sophie, сладко вопрошающие лица ее многочисленных компаньонок-приживалок, оригинальное, японского типа, личико кузины Женни, большую пеструю гостиную, толпу гостей генеральши и донельзя наскучившие светские лица. Услышит пустую, банальную болтовню о скачках, о театрах, о новом теноре Мариинской сцены, о новом платье княжны Нины, о новой муфте какой-нибудь баронессы.

Время шло, а Нюта не просыпалась… Сон окутывал ее все плотнее, все глубже… Оцепляла цепким кольцом существующая действительность… Сон граничил с реальностью, и в душе Нюты умирал постепенно гнетущий ее страх.

Вернулась Катя Розанова, ликующая, задорная, шаловливая, как веселый котенок, и, сияя своими ямочками, заявила с уморительной гримасой на лице:

— Кушайте, сестрицы! Чай будет особенный. Я чуть Семочку впопыхах в коридоре этим самым кипятком не обварила.

— Вы с ума сошли, Розанова, что ли! — ударив по столу тяжелым кулаком, вскричала толстая Кононова. — Носитесь, как угорелая кошка, а нам всем после за вас отвечай…

— Полегче, сестрица, а то, неровен час, столик-то и сломаете, — хихикнула Катя. — Ишь, кулачок-то у вас какой благодарный.

— Малыш вы этакий, девчонка! — добродушно-презрительно пробасила толстуха.

— Ну, понятно, не мальчишка. Насколько мне известно, мальчишек в общину не берут. А Семочка-то и впрямь чуть горячий душ у меня не принял, — хохотала Катя… — Идет это он по коридору к Наташе в лазарет, фалдочками помахивает, усики в струнку, глазки за стеклышками горят, а я несусь…Берегись, кричу, а он—ноль внимания, фунт презрения. Развоображался очень. Невелика птица, — всего младший врач. Ну, я и налети на него на всем скаку. А он остановился, глаза выпучил, да и выпалил мне прямо в лицо: — «Вам бы, говорит, сестрица, в кавалерии, а не в общине быть. Вы, говорит, ведете себя, как казак, сестрица… Вам бы лошадь сюда».

— Ну, а ты что? — с трудом сдерживая улыбку на бледыом усталом лице, спросила Юматова.

— А я ему — «Ничего, говорю, — я бы и не такую лошадь, как вы, объездила, у меня характер крутой».

— Ха, ха, ха! Так и отрезала? — расхохоталась басом Кононова и изо всей силы ударила Катю по плечу. — Молодец, котенок! Не суйся в нашу частную жизнь! Небось, в амбулатории, да в бараке все мы другие.

— Ай-ай, как больно! Ключицу сломала, Конониха! Силища этакая неописуемая! — притворно простонала Катя, потирая плечо, — ну, да пустое, чаем с вареньем залечу. Елена, есть у нас еще земляничное варенье?

— С утра-то, побойся Бога!

— Бога боюсь, но это не мешает мне адски хотеть варенья, А вы насчет этого как? — неожиданно обратилась к Нюте шалунья. — Да, кстати, как вас зовут? — спохватилась она.

— Ан… Ма… Марина Трудова, — несмело ответила та.

— Рада познакомиться. Сестра Марина, значит… А я, Розанова, Катя, еще Котик, еще Розочка… Как хотите, так и называйте. Впрочем, Котиком не смейте. Это исключительное право называть меня так приобрела сестра Юматова, Леля, мой друг.

• Предыдущая
• 6/44
• Следующая