Княжич - Гончаров Олег - Страница 49

• Предыдущая
• 49/78
• Следующая

— Добрый, сын Мала, — тихо подсказала ему прорицательница.

— Добрый, сын Мала! — громко повторил викинг и выбежал из дома на мороз, громко хлопнув дверью…

11 июня 944 г.

Новгородское торжище гудело не хуже пчелиного роя. Кто-то нахваливал свои холсты, кто-то торговался до хрипоты, кто-то ругался. А я сидел и улыбался, словно безумный. Слаще любой музыки мне был этот гомон толпы…

Я не встречал Орма с того вечера, когда Вельва сделала свое предсказание. Правда, Халльдис часто навещала меня, и от нее я знал, что викинг справляется обо мне, но не желает меня видеть. Я стал вольным, и все называли меня только по имени. Но почему-то это не слишком радовало. Может быть, потому, что и раньше со мной не обращались, как с трэлем, а может, скучал по своему бывшему хозяину?

Так я и жил в поселении Торбьерна. Потихоньку лечил людей и ждал, когда же появится обещанная Торбьерг возможность вернуться на родину. И вот однажды такая возможность представилась.

Эйнар, сына Торгейра, зашел на своем кнорре в бухту у Купального склона в конце месяца эггтид[132]. Его путь лежал в Гардерику. Ко мне домой. Он вез на продажу мечи, наконечники для стрел и копий в Хольмгард. Там он договорился с кем-то о крупной сделке, еще в прошлом году, и теперь спешил выполнить свои обязательства.

Он с удовольствием взял меня с собой в качестве толмача.

Накануне отплытия я не выдержал, побежал к Орлиной скале. Я знал, что Орм сильно рассердится, увидев меня, но уйти, не попрощавшись, просто не мог.

Но Орм не рассердился. Наоборот, встреча оказалась бурной. Было много выпито и съедено. Весь вечер Орм шутил, вспоминая, как впервые увидел меня. Как учил уму-разуму. Как перепугался, когда я вдруг заговорил. Как мы вместе слушали песню моря…

И Халльдис суетилась, точно мать, которая провожает сына в дальнюю дорогу…

А на рассвете, когда они с Халльдис вышли меня провожать, он вдруг обнял меня крепко. Постоял так немного, а потом сказал горько:

— Теперь меня навсегда оставит удача, — развернулся и, опустив голову, побрел к дому…

Больше я его никогда не видел. И уже никогда не увижу. Могучего Орма. Страшного видом, но чистого, как та слеза, которая на вкус, как море. Большого Человека с душой ребенка…

Я считал дни…

Я все время сидел на носу кнорра и смотрел вдаль…

Я ждал, когда же вдали появится желанный берег…

Нам снова везло. Ветер был попутным, и кнорр весело бежал навстречу восходящему солнцу. А мне казалось, что мы еле плетемся, что устье Нево-реки никогда не покажется. Только я напрасно переживал…

Сначала мы зашли в Неву. Затем прошли по Ладожскому озеру, которое мало чем отличалось от моря. Разве что вода в нем была не соленая да по берегам поднимались леса.

Я знал, что до моих родных пущей и боров еще очень далеко. Что в здешних краях живут не древляне, а словены. Но все равно с жадностью вглядывался в берега: а вдруг сейчас из чащи выйдет Белорев, который в поисках своих трав забрел так далеко на полночь. Но нет, не было видно знахаря. Только лоси да медведи выходили к озеру на водопой…

А потом была Ладога-град. И я чуть не закричал от счастья, когда услышал родную сердцу речь…

Крепкий мужичок, принимая от меня канат, прошелся по всей моей родне до пятого колена, когда я нечаянно засветил ему концом каната по лбу.

Каково же было его удивление, когда я ответил ему не менее заковыристым словцом, а спрыгнув на пристань, обнял его и расцеловал…

И вот теперь Нова-город. Или, как его называют викинги, Хольмгард. Красивый большой город. Больше нашего Коростеня будет.

И торжище шумное.

Уже два дня мы ждем покупателя. Я бы давно ушел, но не могу, обещал Эйнару, что помогу со сделкой. А покупателя все нет. И отлучиться тоже нельзя — а вдруг придет? Где искать-то меня? Торжище большое…

А в лавке душно. Я уж и подремывать начал. Уж и сны красивые про дом стали сниться…

Вдруг слышу:

— Эй, есть кто живой?

И второй голос сквозь сон:

— А мы в ту лавку-то зашли?

— В ту, — отвечает первый. — Вон и рыба синяя над входом привешена.

— Батя, смотри, кажись, уснул варяжина.

— А может, помер?

— А ты проверь. За плечо потряси.

— Эй, — чувствую, как меня трясут, — добрый человек!..

— Да какой он тебе добрый? — не унимается второй. — Варяг, он и есть варяг. Ты его посильней. Небось не развалится.

С трудом я раскрываю слипшиеся веки и вижу толстое пузо, обтянутое холстом рубахи…

Поднимаю голову…

Всматриваюсь…

Начинаю орать, потому что не в силах сдержаться…

— Жирот! Ивиц! Каким вас ветром сюда занесло?! — и понимаю, что кричу по-свейски.

— Ишь, варяжина разорался, — говорит Ивиц.

— Сам ты варяжина, — говорю я ему на родном языке. — Или забыл, как тебя отец драл, когда Белорева варевом ошпарил?

— Погоди, — говорит Ивиц и смотрит, смотрит на меня, а узнать не может.

— Жирот, ты тоже меня не признаешь?

— Нет вроде, — пожимает плечами оружейник. — Ты чей же будешь, малый?

— Не малый я, а Мала, — смеюсь.

— Добрыня?! — не верит своим глазам Ивиц.

— Княжич? — вторит ему Жирот.

— Так ты же сгинул! — Я вижу, как глаза оружейникова сына становятся огромными.

— Живой я, — говорю. — Живой…

12 сентября 945 г.

— Добрынюшка… Слышь, Добрынюшка…

— Что тебе, Малушка?

— Тебя батюшка кличет. Злющий…

— Ладно. Сейчас буду.

— Ой, а что это у тебя? Коник?

— Да. Коник.

— А для кого это, Добрынюшка?

— Для тебя, Малушка, делаю. Нравится?

— Для меня? Правда?! Ой, Добрынюшка, здорово как!

— Вот. Держи.

— Ой, Добрынюшка!

— Ладно, будет тебе.

— Добрынюшка, а к батюшке поспеши. Дюже он осерчал на что-то. Ты не проказил?

— Да нет вроде…

— Звал, батюшка?

— Да, сынко. Проходи.

— Чем провинился перед тобой?

— С чего ты взял?

— Малушка сказала — ты зол на меня.

— На тебя? Да нет, сынко. Твоей вины нет.

— Тогда…

— Ингварь к нам идет. Опять руги хочет.

— Так он же получил свое. Сполна отдали.

— Так-то оно так, только, видно, мало ему показалось.

— Что делать будем?

— Народ я созвал. К полудню на стогне вече собираю.

— А я…

— Вырос ты уже, сынко. Рядом станешь. Княжий сын как-никак. Да и умишком Белее тебя не обделил. Вон, в тавлеи самого Гостомысла обыгрываешь, а он ведун Даждьбогов — ему проигрывать не положено.

— Так то тавлеи, батюшка. То игрушка.

— Не скажи, сынок. Тавлеи нам самим Арием завещаны. В них вся мудрость Прави сокрыта. Так что — иди. Оденься в чистое. Вместе перед огнищанами выйдем.

— Как скажешь, батюшка…

Людей на стогне собралось много. Почти весь Коростень, да еще и с окрестных деревень пришли огнищане. Оно и понятно. Ругу полянам отдали немалую. По весне сороками и полюдье, и пожить, и рухлядь отмеряли. Жито подчистую выгребли. Только на посев и осталось.

— Ничего, — смеялись Свенельдовы отроки. — Скоро новое жито подойдет. Тогда вдосталь хлебушка наедитесь…

Прав оказался отец. Нельзя было откупаться, когда Свенельд с русью в первый раз за ругой пришел. Драться надо было. Только кто его тогда слушал? Гостомысл отговаривал, да и вече супротив было. А что может князь против веча поделать? Смирился он. А теперь, как он предсказывал, так и вышло. Но что-то нет радости от правоты в его глазах. Злость есть. А радости — нет.

Вышли мы с отцом на Большое крыльцо. Там уже старейшина, один он после позора трехлетней давности в живых остался, и ведун Даждьбогов стояли. А перед нами, на стогне, шумел народ древлянский. Удивился Гостомысл, увидев меня, да виду не подал. И сказал отцу тихонько:

• Предыдущая
• 49/78
• Следующая