Смелая жизнь - Чарская Лидия Алексеевна - Страница 22
- Предыдущая
- 22/55
- Следующая
Надя посмотрела по направлению протянутой руки, и ужас леденящим холодом наполнил ее жилы.
Двое солдат-коннопольцев, пользуясь прикрытием артиллерии и выгодной позицией в траншее, присев на корточки, готовились мирно распить добытую манерку водки. Шальная, налетевшая как вихрь и разорвавшаяся на тысячу кусков граната в один миг сорвала головы несчастным, так и оставшимся на месте в том же положении с откупоренной манеркой и глиняной чаркой в руках, зажатых последними конвульсиями смерти. И на месте голов у обоих зияли две громадные кровавые раны…
Но у Нади не было времени долго задумываться над этим новым ужасом боя.
— Эскадрон, на конь! Стройся! — послышалась роковая команда, и весь эскадрон, как механический, в одно мгновение ока, с быстротою молнии выбежал из траншей и, вскочив в седла, понесся как вихрь, держа пики наперевес, прямо по полю, мимо замолкших орудий в сторону неприятеля.
«Вот оно, начинается! Славное, настоящее!.. Грудь о грудь!.. Лицо к лицу, с ним, с французом! — выстукивает сильно бьющееся сердечко смугленькой девочки в малиновом колете. — Вот оно! О, господи! Как хорошо! Как легко мне! Папа! Папа! Милый, любимый! Чуешь ли? Это смерть или жизнь! Жизнь или смерть — все одно! За родину, туда, вперед, за царя и Россию, на него… проклятого… грудь с грудью!.. Быстрее, мой Алкид! Быстрее!..»
Но Алкид несется и так быстрее ветра, ему не надо напоминать, и уносит с собою храбрую, трепещущую от волнения всадницу.
Вот «они»… близко… Все меньше и меньше делается расстояние между ними и бравыми коннопольцами, несущимися, как буря, на них… Уже можно различить синие мундиры с желтой обшивкой и усатые потные лица, закоптелые от дыма, скорее изумленные, нежели озверелые, лица врагов. Вот-вот еще немного, и они сшибутся, эти синие и зеленые мундиры, малиновые и желтые груди… Вот они близко… здесь… рядом…
«Vive l’empereur! Vive Napoleon!» — несется призывным звуком, несется из этих синих и желтых грудей навстречу скачущей лавине.
— Ура! — полным вызова и удали криком отзываются на них молодцы-коннопольцы.
И все разом смешалось и завертелось: и кони, и люди, и зеленые и синие мундиры, в одной сплошной вертящейся массе… Теперь уже близко-близко перед самым лицом Нади мелькают чьи-то загорелые, красные, усатые лица, слышится гортанный резкий французский говор и русские выкрики, проклятия, брань…
Она сознает, чувствует, что «это» уже началось, что возврата нет, что надо действовать, крошить, убивать! Убивать людей — ей подобных! Нет, только не убивать!.. «Поднявший меч — от меча погибнет!» — говорит что-то внутри ее, на самом дне ее души, и она, подняв тяжелую пику, машет ею быстро и ловко, не направляя, однако, ни в чью неприятельскую грудь, а только сильными ударами плашмя расчищая вокруг себя место.
Теперь уже она плохо сознает действительность. Чужая кровь брызжет перед нею и туманит ей голову. Исступленное «ура», сливаясь с диким хриплым «Уг/е Каро1еоп», наполняет ее слух оглушительным сплошным ревом. Она несется как безумная, пылая отвагой, все вперед и вперед, врезаясь в самое пекло боя, со своей поднятой пикой наперевес, бессознательно сжимая ногами крутые бока своего Алкида.
«Царь… родина… бог! Бог великий и милосердный! — выстукивает ее сердце. — Пошли нам победу! Пошли!» А с уст ее бессознательно срывается все то же безумное «ура», выхваченное из глубоких недр детской души, воспламеняющее кровь новым приливом отваги…
Она очнулась только тогда, когда чей-то хриплый голос скомандовал отбой и эскадрон, быстро и стройно, как на ученье, повернул обратно, оставив за собою груду своих и неприятельских тел. И сразу новое «ура» и новая атака следующего стоявшего на очереди в резерве эскадрона. Это не ее — чужой эскадрон; она может отдохнуть, подкрепиться. Но раз побывавшая уже в атаке, испытавшая всю прелесть ее, девушка не может оставаться теперь в бездействии, равнодушною свидетельницей боя. Ее, хлебнувшую из этого кубка, тянет еще и еще раз испить всю эту дивную и страшную чашу до дна… Тянет туда, обратно, где мелькают красные кивера и синие мундиры новых, свежих неприятельских рядов. Она незаметно отделяется от своего взвода, примыкает к чужому эскадрону и несется теперь снова в атаку, отважная, смелая, с дико горящим взором, с хриплым «ура», надрывающим ей грудь. И снова, во второй раз, с высоко поднятой пикой, встречает она синие мундиры и желтые груди французских драгун. И снова мелькают близко-близко перед ее глазами красные кивера и красные, не то изумленные, не то испуганные, лица врагов.
— Куда, постреленок? Ишь врезался! Нечего в атаку лезть с чужим эскадроном! Пошел на место! Не углядишь за вами — и отвечай потом! — слышится грубый голос чужого вахмистра над самым ее ухом. — Марш назад! Тебе говорю! — И он разражается целым потоком брани по адресу Нади.
Но никто уже не в силах остановить ее. Ее стройная фигурка на лихом сером в яблоках Карабахе несется вперед и вперед — живое олицетворение мужества и отваги…
Неприятельская шпага касается ее груди, но ловким ударом пики Надя выбивает ее из рук врага. «Защищаться — не значит убивать!» — проносится молнией в разгоряченном мозгу девушки, и острый конец ее оружия поражает неприятельское плечо. Миг — и она уже несется назад, сбоку эскадрона, торжествующая, прекрасная, как никогда.
— Браво, Дуров! Браво, мальчик! — встречают ее шумные возгласы офицеров своего и чужих эскадронов. — Ты бился славно, как герой!
Ее смуглое лицо пылает ярче от этих похвал. Она чувствует, что достойна их, что она заслужила одобрение этих сильных, мужественных, видавших виды людей. А между тем новый эскадрон готовится к атаке. Надя в третий раз, примкнув к чужому взводу, несется в бой.
— Ваше высокородие, уймите мальчонку, сладу с ним нет, так на врага и прет! — слышит она, как во сне, резкий голос вахмистра, звучащий нотами раздражения и гнева.
А вслед за ним раздается сильный, уже охрипший от команды голос ротмистра:
— Товарищ Дуров! Если вы еще раз посмеете идти не в очередь в атаку, я прикажу связать вас и оставить за флангом. — И тут же, бросив взор на испуганное лицо уланчика, Галлер добавляет со свойственным ему добродушием и теплотой: — Нет основания пренебрегать своей шкурой, мальчик! Вы достаточно проявили свою безумную удаль сегодня. Очередь за другими.
— О, господин ротмистр!.. — прошептала молящим голосом Надя.
— Нет, нет, Дуров, это невозможно! Ваша смерть падет на наши головы… Мы — сильные, взрослые люди, вы — ребенок. Надо сохранить вас во что бы то ни стало, дитя!
Сохранить ее? Ее жизнь? Но к чему ей жизнь, когда кругом бьются другие?
И, грустно нахмурясь, отходит Надя от начальства и занимает свое место в траншее.
— Наконец-то! — встречает ее недовольным голосом Вышмирский. — А я уж думал, что ты не вернешься! Что за безумие лезть прямо на штыки! Можно подумать, что ты жаждешь смерти, Дуров! Не глупи, бога ради, а то сердце обливается кровью при виде твоих диких безумств!
— Ах, Юзеф! Я сам не знаю, что происходит во мне: точно кто другой руководит моими поступками! Я не властен управлять собою… я точно… Она не договорила…
Новая ужасная картина предстала перед ее глазами и сосредоточила на себе все ее внимание. Несколько человек французских кавалеристов окружили русского офицера-драгуна, судя по оранжевому воротнику… Выстрелом из пистолета выбили его из седла, и несчастный упал, окровавленный, к ногам своей лошади. Но озверевшие в бою враги не удовольствовались этим. Над головой офицера засверкали клинки французских сабель… Минута… другая… и от бедного драгуна останется одна сплошная окровавленная масса.
В один миг Надя повернула своего Алкида в их сторону и, не отдавая себе отчета в своем поступке, вихрем понеслась на выручку, вся бледная как смерть, со сверкающим от бешенства взором и поднятой тяжелой пикой наперевес.
— Негодяи! — вырвалось с гневом и ненавистью из ее запекшихся губ. — Шестеро против одного, и это называется боем!..
- Предыдущая
- 22/55
- Следующая
