Смелая жизнь - Чарская Лидия Алексеевна - Страница 15
- Предыдущая
- 15/55
- Следующая
— Понял, господин корнет, и не замедлю исполнить ваше желание, — бойко отвечала Надя, с самым веселым видом глядя в лицо корнета.
Вся грусть девушки разом куда-то исчезла: ей было и весело, и смешно в эту минуту. И в самом деле, не забавную ли шутку сыграла с ней проказница-судьба? Ей — слабенькой, юной девушке — доверяли на попечение большого мальчика, почти юношу, вверяли его ее охране и защите… О, если бы он знал, тот же корнет Линдорский, какого покровителя приобретал в ее лице красавчик Юзек!
И это пустяшное обстоятельство вдохнуло, казалось, новый запас энергии и бодрости в юное и смелое существо Нади.
— Ну-с, пан Юзеф, — весело обратилась она к юноше, — вы слышали, что говорил господин корнет, а потому извольте отныне повиноваться мне беспрекословно. Я стою на квартире в Мовшиной харчевне, не угодно ли вам перекочевать ко мне с сегодняшнего же дня, новый товарищ?
— Хорошо, будь по-вашему, — тем же безучастным тоном отвечал Юзеф, и лицо его по-прежнему выражало не то апатию, не то грусть.
— Ну и отлично! Молодец вы, Дуров! По всему видно! — похвалил Надю Линдорский. — А теперь вам надо идти в швальню, где вас оденут в полную уланскую форму. Не хотите ли, чтобы я последовал за вами?
— Разумеется! — весело воскликнула Надя.
Пан Линдорский ей нравился все больше и больше своей живостью и неподдельным весельем, так и бившим ключом.
И все трое снова замесили жидкую весеннюю грязь, бодро шагая по кривой узкой улице, ведущей к кварталу, занятому под стоянку коннопольским уланским полком.
ГЛАВА II
— Нет, это невозможно, какая пытка! Ну, не нелепость ли со стороны дяди Канута запрягать меня в ярмо, как ленивого вола!
И бледный, измученный Юзек Вышмирский выпустил тяжелую пику из рук и в изнеможении опустился на мягкую весеннюю траву, обильно покрывающую широкий плац, где производились военные упражнения новобранцев.
Полковой дядька, взводный Спиридонов, обучавший строю и военной выправке всех завербованных коннопольским отрядом и в том числе наших героев, Надю и Вышмирского, с нескрываемой жалостью взглянул на статного, беленького, как сахар, уланчика, которому было не под силу выполнение трудных солдатских приемов.
— Эх, сердешный, сидеть бы тебе у маменькиной юбки, а то нет, полез в солдатчину, туда же! Уж какая тебе, сударь, служба! В чем душа держится, а он, на тебе, солдат тоже!
И бравый взводный даже решительно сплюнул в сторону, что означало у него крайнее негодование.
Но если холеный польский паныч не оправдал его ожиданий, то другой новобранец, уже более часа размахивающий тяжелой дубовой пикой, вполне заслуживал одобрение Дядьки Спиридонова. И то сказать, это какой-то бесенок в Уланской одеже. Сам — тоненький, статный, с узким перехватом в талии, как тебе у черкеса али у заправской девицы, а силища-то и терпение так и брызжут из него!.. На нем, поверх мундира с малиновыми отворотами и белыми эполетами, надета кожаная перевязь с подсумком, наполненным патронами. На голове высокая малиновая шапка с узким волосяным султаном, на ногах, поверх рейтуз, тяжелые солдатские сапоги.
Наряд этот вовсе преобразил Надю. В нем она стала как-то еще выше, стройнее. Она словно выросла за последнее время, словно преобразилась. За эти три недели, проведенные в постоянном ученье на плацу или в манеже под надзором того же неутомимого дядьки, смуглое лицо ее обветрилось и загрубело; покрытое густым слоем весеннего загара, оно окончательно потеряло последние следы женственности.
Но, несмотря на свой бодрый, сильный вид, Надя переживала в глубине души невообразимые муки. Новая жизнь с ее трудными требованиями нелегко давалась бедной девушке. Женская, хотя бы и выносливая, натура в конце концов дает себя знать. Эти военные упражнения, трудные и для солдата, измучили до полусмерти все ее юное, почти детское существо. Тяжелая дубовая пика оттягивает руки и давит плечо до ломоты в костях, до нестерпимой боли. Рукоятка громадной бряцающей сабли едва помещается в маленькой девичьей руке. Но что хуже всего — так это сапоги.
О, эти ужасные сапоги! Они, как орудия пытки, тисками сжимают узкие девичьи ножки. Надя с трудом волочит их по земле. Ее пальцы вспухли и посинели. Тяжелые, как кандалы, сшитые на любую солдатскую ногу, эти ужасные сапоги похожи скорее на громадные ялики и тяжелы, как пудовые гири.
Сегодня проклятые сапоги особенно досаждают Наде. И пика как-то особенно дервенит руку и вовсе не повинуется ей. А тут еще этот Юзек довершает мучение своими жалобами. Ах этот Юзек! И без того ей приходится не легко!
Надя с досадой отшвыривает пику и подходит к юноше.
— Слушай, Вышмирский, это несносно! — говорит она раздраженно. — Ты мне вытягиваешь душу своими стонами. Не ной, пожалуйста, по крайней мере, или ступай к Казимирскому просить отставки.
— Хорошо тебе говорить это! — произносит измученным голосом несчастный мальчик. — Ты вольная птица; хочешь служить — служишь, не хочешь — уйдешь. А каково мне?! Мой опекун-дядя хочет во что бы то ни стало, чтобы я дослужился в кавалерии до офицерского чина. А какой я солдат-кавалерист, Саша, посуди сам! Взгляни на эти руки! Разве им под силу этот собачий труд?
Вышмирский протянул к самому лицу Нади свои изнеженные руки, с ровно отточенными розовыми ногтями и с нежными розовыми ладонями, сплошь покрытыми шрамами и мозолями.
— Да, изрядные руки! — согласился подошедший к ним дядька Спиридонов, с явным сочувствием поглядывая на обезображенные ладони Вышмирского.
— То-то и есть! — покачал тот своей красивой головою. — А дядя Канут говорит постоянно, что я создан для малинового уланского колета и для шпор… Шпоры, понятное дело, годны для мазурки… Ах, и отплясываю же я ее на славу! — с неожиданным оживлением произнес юноша, и лицо его мигом преобразилось. Равнодушие и апатия в один миг исчезли. Это был совсем новый Вышмирский, веселый, точно оживший и чудо похорошевший. — Знаешь, Дуров, — с тем же необычайным блеском во взоре продолжал он, — что, если попросить ротмистра отпустить нас на завтра в имение дяди Канута?.. А?.. Оно очень неподалеку отсюда. Кстати, завтра Зоськино рождение. Ты познакомишься с сестренкой. Чудо что за девочка, живая, бойкая, настоящий огонь… Вот обрадуется нашему приезду! Едем, Саша! А?
— Да, я не прочь! — согласилась Надя. — А только теперь, сделай милость, подтянись и проделай ты все свои упражнения с негодной пикой. Ей-богу же, совестно Спиридонова! Скажет еще кому-нибудь! — добавила она по-французски, чтобы не быть понятой бравым дядькой.
Юзек тяжело вздохнул и, с трудом поднявшись с мягкой травы, снова принялся за прерванные было экзерсиции.
Но ни ему, ни Наде не суждено было их докончить сегодня. По учебному плацу прямо на них бежал, размахивая кивером, уланский офицер, поручик Бошняков, взводный их эскадрона. Он что-то кричал им издали, чего ни Юзек, ни Надя не могли, однако, разобрать.
Наконец поручик, запыхавшийся и весь красный от бега, приблизился к ним.
— Поздравляю, господа, с походом! — произнес он, задыхаясь. — Война с Францией! С Пруссией заключен союз, и мы идем бить Наполеона! — И, передохнув немного, продолжал скороговоркой: — Сейчас получена бумага от военного министра и циркуляр государя. Через полчаса объявят полку… Ну-с, мои славные мальчуганы, довольно намозолили вы себе руки сегодня. Ступайте-ка за мною. Рады походу?
И, обняв обоих за талии, Бошняков повел их к большому флигелю, где было устроено офицерское собрание коннопольского уланского и других полков.
Надя подняла на Бошнякова широко раскрытый, недоверчивый, вопрошающий взор.
Война? Великий боже! Не шутка ли это? Но глаза взводного влажны от счастья. Лицо пылает. В голосе слышатся молодые, радостные нотки. Как его преобразило, однако, это известие!
«Война!.. Вот оно, странное, светлое, желанное слово!» — думалось Наде, в то время как она шагала в обществе Бошнякова и Вышмирского по едва покрывшемуся первой весенней травой плацу.
- Предыдущая
- 15/55
- Следующая
