Главное задание - Астахов Андрей Львович - Страница 38

— Начнем сначала, — сказал он.

Я снова отвечал на его вопросы. Он что, тупой? Или пытается меня подловить? Меня совсем некстати начал разбирать смех, я вспомнил «Историю одного города» Салтыкова-Щедрина и градоначальника Брудастого с органчиком в голове. Но потом полковник вдруг сменил пластинку.

— Ты говоришь, что ты актер, — сказал он, — но я очень люблю французские фильмы, и многие смотрел. А вот тебя не помню. Не встречалась мне там твоя физиономия.

— Я театральный актер, — на чистом глазу соврал я, — меня впервые пригласили на съемки. Это был такой шанс! Мне обещали заплатить за роль пять тысяч рейхсмарок. Американцы все испортили.

— Какие роли играл в театре? — спросил эсэсовец тоном инквизитора.

— Разные, месье. Последний раз сыграл роль Гамлета.

— А, вот как! — Немец покачал головой. — Тогда исполни для нас что-нибудь. Хочу послушать, как звучит на французском монолог «Быть или не быть».

Опаньки! Вот это был совершенно неожиданный поворот. Я попал на театрала и киномана. Такого я даже ожидать не мог. Нет, я знаю этот монолог, в свое время учил его в школе. Но на английском. А теперь надо выдать его на французском, да так, чтобы эта Барби в черном не поймала меня на лаже.

Ну вот, а я еще считал, что экзамен на кандидатский минимум — это конец света!

Толстяк удобно устроился в кресле, налил себе коньяку, приготовился слушать и смотреть. Я идиотски улыбнулся, отошел от стола и принял позу мыслителя, уперев правый кулак себе в подбородок. Хорошенькая немка смотрела на меня с интересом.

— Быть или не быть — таков вопхос; — начал я, сверля взглядом переводчицу и яростно грассируя. — Что благоходней духом — покояться пхащам и стхелам яхостной судьбы иль, ополчась на мохе смут, сгхазить их противобохством? Умехеть, уснуть — и только, — я сделал паузу, потому что понял, что немка перевела только первое предложение до слова «вопрос».

— Дальше? — полковник посмотрел на переводчику.

— Господин штандартенфюрер, — блондинка опустила свои лазоревые глазки и покрылась румянцем, — я недостаточно хорошо знаю французский язык, чтобы понять, что говорит этот человек.

— Я думал, фройлейн Эльке, что ваш французский безупречен, — сказал толстяк.

— Да, господин штандартенфюрер… в рамках, необходимых для допроса пленных и сбора оперативной информации. Но старофранцузский язык я не знаю.

— Так он что, читает этот монолог на старофранцузском?

— Мне так кажется, господин штандартенфюрер.

— Виноват, — встрял я с самым озабоченным видом, хотя в ушах у меня пел хор ликующих ангелов, — господину офицеру не понравилась моя игра?

— Вполне пристойно. А что-нибудь на немецком сможешь изобразить?

Это прозвучало, как знаменитая фраза из великого старого фильма: «Так и я могу. А ты вот «Мурку» сбацай!» И я сбацал. Встал по стойке смирно и выпалил стишок, который когда-то давным-давно вычитал в книжке про фашистскую Германию:

Физиономия немца сразу просветлела. Он выпил коньяк и несколько раз похлопал в ладоши.

— Гениально, — произнес он. — Приятно сознавать, что великая культура Рейха все-таки пустила корни в ваших головах. Что-нибудь еще почитаете, герр актер?

— Виноват, господин офицер. В нашем театре мы играли на родном языке… на французском, я имел в виду. А вашим языком я, увы, не владею.

— Я это понял по твоему ужасному произношению, — сказал эсэсовский оберст. — Ну, хорошо, ты актер, причем очень посредственный. Но это даже хуже. Если бы ты был англо-американским агентом, я мог бы тебя использовать в наших играх. Но ты никчемный кусок дерьма. Что я должен с тобой делать?

Фройлейн Эльке перевела, и слово «merde»[Дерьмо (франц.).] почему-то совершенно не вязалось с ее кукольным личиком и розовыми губками, с которых слетело.

— Может быть, господин офицер просто отпустит нас с Шарлем? — с неожиданной для себя наглостью осведомился я.

— Увы, мой друг, есть один очень неприятный для тебя момент, — эсэсовец встал, медленно подошел ко мне и к моему ужасу заговорил со мной на чистейшем французском языке. — Я не могу тебя отпустить. Я послушал твой монолог и могу тебе сказать, что более неграмотного французского переложения Шекспира не слышал никогда. Ошибка на ошибке. Ты не француз, хотя и неплохо говоришь по-французски. И не англичанин, у них другое произношение, когда они говорят по-французски. Я думаю, что ты поляк. Ну что, будем правду говорить, господин шпион?

— Я… — мне показалось, что у меня отнимается язык. — Эээ…

Лицо эсэсовца озарилось злой радостью. Я понял, что мне крышка, и это было очень и очень нехорошее чувство. Это были худшие секунды в моей жизни. И вдруг во дворе неожиданно и оглушительно завыла сирена, а потом в этот вой ворвались глухие частые хлопки выстрелов зенитных установок.

Эсэсовец бросился к окну, выглянул и, обернувшись, крикнул, обращаясь сразу ко всем:

— Алярм!

Несмотря на свои габариты штандартенфюрер выскочил из кабинета с невероятной прытью. Следом за ним на выход кинулась фройляйн Эльке, а офицер с длинным лицом наставил на меня дуло пистолета и знаком велел идти за ними. Я начал спускаться по лестнице, и в этот момент шарахнуло так, что пол дрогнул у меня под ногами, а уши заложило. Длиннолицый офицер бросился вперед, и тут сверкнула вспышка, и меня отшвырнуло назад сильнейшим ударом. Будто во сне я видел, что крыша дома медленно ушла куда-то вбок, и в открывшемся небе пронесся самолет с белыми полосами и звездами на крыльях. Потом стало темно, и я некоторое время был без сознания.

Когда я очнулся, то увидел прямо перед собой аккуратно отрезанную осколком бомбы ниже колена мужскую ногу в отличном сапоге — по-моему, это была нога длиннолицего. Зрелище было малоприятное, а поскольку я получил еще и клинически безупречное сотрясение мозга, то меня начало рвать. Когда тошнота и головокружение прошли, и я смог оглядеться и разобраться в ситуации, оказалось, что от нарядного дома уцелели только стены, и откуда-то ползет густой и едкий дым. Чтобы не задохнуться и не сгореть в начинающемся пожаре я пополз к выходу и сумел выбраться во двор.

Здесь была каша. Вокруг пылали развороченные машины, земля была завалена обломками и битыми стеклами. Меня накрыла волна черного жирного дыма, и я понял, что неминуемо задохнусь, если не прибавлю скорость и не уберусь отсюда как можно быстрее. Первая попытка встать на ноги не удалась, меня снова затошнило, и я опустился на четвереньки. Совсем низко надо мной пронеслись сразу два самолета, ревя двигателями. Я услышал гулкие частые удары — видимо, самолеты били из своих пушек по какой-то невидимой мне цели. Борясь с тошнотой, головокружением и паническим страхом, я двинулся дальше, короткими бросками от одного укрытия до другого. Наконец, я разглядел ратушу: верхние этажи были разрушены, из окон нижних выбивались языки огня. И я подумал о Хатче и Тоге.

— «Зенит» чемпион! — прохрипел я.

Сознание удивительным образом начало проясняться. Черт, если я в реальном мире, то почему заклинание Главного Квеста меня исцеляет? Что за чертова путаная путаница? Я встал на колени, покрутил головой. Легкое головокружение, ничего больше. Похоже, все не так плохо, как казалось вначале. Я все же смог подняться на ноги и, держась за разбитую технику, добрался до двери погреба. Ключ мне не понадобился, дверь была закрыта на засов, и только. Я отодвинул засов: изнутри повалил серый дым, а потом на свет божий выбрались, кашляя и матерясь, Хатч и Тога. Лица у них были в копоти, глаза лезли из орбит.