Удар змеи - Прозоров Александр Дмитриевич - Страница 5

– Дык, благодетель… – замялся было смерд, и Зверев, понимая, о чем тот думает, достал и кинул старику двугривенный:

– Ступай на торг, баню без тебя пошлю кого затопить.

Старик встрепенулся, кинулся в дом одеваться. Холопы тем временем переложили стонущего Пахома на потник, подняли тот за углы.

– В мою комнату несите, – приказал Андрей. – На перине ныне понежишься, дядька. Побалуешь косточки, чтобы не бунтовали.

Его воспитатель что-то простонал. Благодарность или протест – разобрать не получилось.

– Не боись, дед, – пробормотал один из воинов, – не растрясем.

«Дед… – щелкнуло в голове Зверева. – Пахом – дед! А и правда, ему ведь уже за шестьдесят ныне быть должно. Возраст».

По древнему русскому обычаю дядьку из верных опытных холопов бояре приставляли к сыну с самого дня рождения. Дабы следил неотлучно, оберегал от опасностей, ремеслу ратному учил, знаниями своими делился, в делах всяких помогал. Андрей как раз тридцатую годовщину должен был отмечать. И особо опытным воином себя пока не ощущал. Хотя твердую уверенность в силах уже обрел. Когда Пахом впервые взял из колыбели на руки будущего князя Сакульского, ему тоже наверняка около тридцати было. Юноше безусому воспитание наследника ведь не поручат…

– Эх, Пахом, Пахом… – покачал головой Андрей. – Привык я как-то, что ты крепок, как меч булатный. Поберечь не догадался.

Он дождался, пока дядьку занесут в теплую уже после ночного протапливания горницу, переложат на постель, разуют и снимут зипун, кивком указал холопам на дверь, сам сел на лавку в изголовье:

– Извини, Пахом, матушка меня ждет. Не просто так, мыслю, звала. Посему не обессудь, но тебя здесь оставлю.

– Мне бы отлежаться маненько, княже, – вполне уже внятно ответил холоп. – Я нагоню.

– Ни к чему это, дядька. Отдохни, попарься, прогрейся. Думаю, это от холода тебя прохватило. Поторопишься, не долечишься – опять прострелит.

– Я твоему батюшке обещал… – попытался подняться на локте Пахом и тут же скривился от боли.

– И я обещал, – перебил его Андрей. – Обещал отцу подворье наше и стену в исправности держать. Ныне же вижу, ворота болтаются, добро в башне без пригляда и замка, дом выморожен, ровно лес в крещенские морозы. А чего в погребах и клетях творится, так и вовсе не знаю. С Тихона проку нет. Он тут матушкой лишь для виду поставлен. Оттого, что дома в хозяйстве от него пользы никакой. Посему слушай, Пахом, мой наказ. Остаешься здесь за старшего. Времени тебе отвожу месяц. Проверь все от погреба до конька. Что надобно – поправь; что потребно – купи. Шатер еще хорошо бы над башней от дождя и снега сделать. Оставляю тебе половину холопов в помощь. Серебра вот на расходы возьми. И не спорь! – повысил князь голос, заметив, что дядька собрался что-то сказать. – Пару дней в тепле полежи, мазаться не забывай. Потом делом займешься. Как управишься, матушке в усадьбе доложись, пусть приказчика справного назначит. А уж потом и за мной не торопясь трогайся. Мыслю, я уж в княжество к тому времени поверну. Понял меня? Тогда до встречи, дядька. Выздоравливай.

Андрей похлопал холопа по ладони и вышел, прикидывая, кого из дворни лучше оставить, кого взять с собой.

– Молодые ремонтом пусть займутся, – решил он. – Таскать да рубить у них веселее получится. – И, выходя во двор, скомандовал: – Боголюб, Никита, Мефодий, Воян, Полель – со мной. Остальные при Пахоме остаются. Никита, заводных всех заберите, нечего им тут сено изводить, но оружие оставшихся выложите, пусть при них будет. Мало ли что… Все, седлайте! И так полдня потеряли. Обедать будем дома.

От Великих Лук до усадьбы Лисьиных было всего полтора десятка верст. Полный день езды с телегами, коли поспешать, либо немногим меньше дня просто верхом, или полдня – широкой рысью. Андрей одолел весь путь на рысях – лошадей можно было не беречь, все равно в усадьбе отдохнут. А потому он стремительно промчался по льду извилистого Удрая, свернул с него на узкую Окницу и еще засветло выскочил с нее на берег уже перед самой усадьбой, поднявшей свои стены на невысоком, от силы в два роста, холме с обледеневшими склонами. Холопы не поленились, залили подступы на совесть – отливающая зеленью корка была не меньше ладони в толщину.

Влетать во двор верхом князь не стал, вежливо спешился перед распахнутыми воротами, перекрестился на надвратную икону… И напрасно: боярыня Ольга Юрьевна, материнским сердцем ощутив возвращение сына, выскочила из дома, сбежала со ступеней и торопливо пошла через двор, накинув поверх серого платья с коричневой юбкой один лишь белый пуховый платок.

– Что ты делаешь, матушка! Замерзнешь! – Зверев кинулся навстречу, снимая налатник, положил ей на плечи. Боярыня, словно не заметив, крепко прижалась к груди сына:

– Родненький мой… Приехал…

Андрея удивило, сколь хрупкой и невысокой оказалась эта женщина. В налатнике она просто утонула, хоть вдвое заворачивай. А ведь еще прошлым летом казалась сильной и уверенной в себе. Плечи развернуты, голова гордо вскинута. Помещица, чай, не подступись. И хоть испугалась сильно, когда его раненым привезли – хрупкой и маленькой все равно не стала.

– Матушка моя, – поверх налатника обнял он Ольгу Юрьевну. – Как я по тебе соскучился! Идем в дом, идем. Снег на улице, а ты в одних тапках!

Чуть не насильно он увлек матушку за собой, провел в дом. Здесь уже началась суета: дворня бегала, таская из кухни, из погребов в трапезную угощения, толстая девка понесла наверх стопку чистого белья, служки зажигали в коридорах светильники. Пахнуло жарким.

– Ты, видать, устал с дороги, сынок, – виновато произнесла боярыня. – А баня уж два дня не топлена, промерзла. Кабы знать…

– Ничего, матушка, – снова обнял женщину Зверев. – Я с тобой с радостью посижу, пока греется. Куда ныне спешить-то? Добрались. Ты о себе лучше сказывай. Как живешь, как здоровье, в чем помочь надобно?

– Ладно все, Андрюша. – Боярыня пошла рядом, не сводя с него глаз и поглаживая ладонью по волосам. – На здоровье жаловаться грех. Урожай ныне хороший, недоимок, почитай, не случилось. На подворье в Луках несчастье. Но и там токмо люди отошли, – она перекрестилась, – упокой Господь их душу. Добро же, по виду, все на месте. Я для пригляду Тихона оставила. Мыслю Луку из Заречья туда в приказчики соблазнить. Он хозяин толковый, уважаемый. Должен управиться.

– Это хорошо, что справно, матушка, – кивнул Зверев. – Успокоила ты мою душу. А то после твоего письма всякое в голову полезло. Пока добрался, немало мыслями истомился.

Сказал – и сам удивился тому, как успел за минувшие годы пропитаться словами и образами здешнего времени.

– Да, сынок, – со вздохом призналась боярыня. – Только тебя и дожидалась. Хоть глазком глянуть напоследок.

– Та-ак… – Андрей замедлил шаг. – Наверное, я чего-то недопонимаю.

Они как раз вошли в трапезную, и князь Сакульский решительно указал дворне на дверь:

– Закройте с той стороны! Желаю с матушкой побеседовать.

Слуги, опустив головы, заспешили в коридор, толстая сосновая дверь затворилась.

– Ты откушай с дороги, сынок, – указала на кресло во главе стола Ольга Юрьевна. – С утра, поди, крошки во рту не было? Сбитеню горячего испей. Вынести, прости, не догадалась. Спохватилась поздно…

– Подожди, матушка… – Андрей взял боярыню за руки, подвел к крайней скамье, усадил, опустился перед ней на корточки. – Расскажи-ка мне лучше в подробности, отчего вдруг прощаться со мной решила?

– Как почему? – Она опять пригладила его волосы и вдруг заплакала: – Не могу я так более! Одна осталась, что сова старая. Господь детей младших забрал, муж в порубежье сгинул. Кому я ныне нужна? Из светелки в светелку хожу, горшки да снопы считаю, хлысты отписываю, а к чему сие все надобно? Зачем? Покрутилась моя судьбинушка, да вся и вышла. Уходить пора, Андрюша, уходить. Пуст ныне мир округ стал. Куда ни гляну, вроде и смердов вижу, и стены, и поля – а все едино пусто. В душе пусто. Выдохлась она, пролилась вся до капельки. Пора.