Одна на краю света - Галкина Марина - Страница 41
- Предыдущая
- 41/51
- Следующая
Некоторые пожилые женщины уже облачились в меховую одежду. Интересно наблюдать, как чукчанка передвигается по тундре: почти не сгибая колен в тяжелом меховом комбинезоне — кер-кере, она переваливается с ноги на ногу, словно циркуль. Если жарко, то с одного плеча можно скинуть рукав комбинезона.
Но меня всегда интересовал вопрос, почему традиционной женской одеждой чукчей и эскимосов является кер-кер — комбинезон, а мужской — кухлянка — меховая куртка до колен и меховые штаны? «Почему не наоборот? Это же неудобно, — допытывалась я у чукчанок, — каждый раз по необходимости вылезать из комбинезона, да еще на морозе!» «Привыкли», — пожимали они плечами. «А зачем у комбинезона такие широкие, словно галифе, штанины?» — не унималась я. «А это карманы, — хитро прищурилась одна из женщин, — там много всего может уместиться, например, горшок». «Горшок?» — и тут до меня дошло, что совершенно не обязательно раздеваться на морозе для отправления естественных надобностей.
На стойбище в ярангах большей частью времени живут женщины, дети и старики. Пока мужчины кочуют со стадом, женщины занимаются выделкой шкур, шьют меховую одежду и обувь. Обязанность детей — ходить за дровами и водой. Старики чинят, мастерят нарты из деревяшек и рогов, скрепляя их между собой лишь кожаными вязками. По окончании летнего выпаса — летовки — стадо пригоняется к ярангам и отмечается праздник Молодого теленка. Во время празднования происходит забой маленьких телят, шкурки которых необходимы для изготовления легкой меховой одежды. Все население стойбища облачается в нарядные, праздничные, ярко-оранжевые, выкрашенные соком ольхи традиционные одежды. Мужчины участвуют в соревнованиях на скорость, ловкость и силу. На праздник я немного опоздала, не посмотрела на обряды, зато в ярангах после него было много свежего мяса.
Теперь стадо пасется недалеко от стойбища. Днем с Тамарой и Валерой мы идем посмотреть на него. Так тепло, что я иду в одной штормовке, а Тамара даже в футболке, и не верится, что недавно здесь лежал снег. Тундра яркая под солнцем, красивая. Горная, каменистая, она совсем лишена кустарника. С невысоких горок открываются глубокие узкие живописные ущелья. Вдали конусы снежных гор. Подходим к маленькому синему озерку в распадке, на берегу стоит трактор, в воде сети. Рыбаки, отдыхающие на берегу, рассказывают, что за ночь озеро покрылось таким толстым слоем льда, что его еле пробили ломом, чтобы проверить сеть. Было не меньше десяти градусов мороза.
Вода закипает на костре, гольцы уже выпотрошены, потроха валяются рядом, удивляюсь, что вся печенка оставлена в них. Не могу допустить, чтоб пропадал продукт, отделяю печенки от кишок и, спросив разрешения, кидаю их в кипящую в котле уху. Сначала мы едим малосольную икру. Но вот и уха вскоре готова, на большое блюдо вываливается вся рыба, бульон черпаем из большой миски. Все, кроме меня, первым делом вытаскивают из груды рыбьих кусочков головы. Я в первую очередь ем куски тушек — розовое мясо — и печенку. Валера вскоре отваливается: «Головы кончились». Оказываюсь самой стойкой, но все равно не могу все доесть. Лежу под солнцем, смотрю в небо, легкие перья облачков кружатся, словно замедленные сполохи северного сияния. От сытости хочется спать.
Возвращаемся в стойбище. Житель соседней яранги — Гена, молодой парень лет двадцати, приглашает нас в гости: «Пойдемте чай пить. Я молочку сварил». «Молочкой» оказалась манная каша на молоке, она была не сладкой, а соленой и молока в ней было добавлено, по нашим среднерусским меркам, явно очень мало. Но здесь это блюдо было, наверное, редкостным, Гена явно старался. Потом он замесил и поджарил лепешки — так я узнала, что дело это не только женское. А к чаю вытащил горсть карамели — все последние конфеты из своего запаса.
За чаем Гена рассказывает мне, как они в этом сезоне на летовку ходили без сопровождения трактора, все несли на себе, и продолжалось так около месяца. Палаток и теплой одежды с собой не брали — брезент и мех слишком тяжелы для пеших переходов. Спали прямо на земле в той одежде, в какой были. Если случалась непогода, сооружали укрытие из пустых бочек, пользовались разрушенными балками. Оленей, если они хромали, не лечили — лекарств не было — забивали, приходилось нести на себе мясо, и, если было очень тяжело, стояли на одном месте, пока это мясо не съедали. «Да, мое путешествие по сравнению с такой жизнью — детский лепет», — невольно подумалось мне. А после праздника Молодого теленка скоро начнется короткая летовка, недели на две, до окончательно выпавшего на всю зиму снега.
Молочная каша, конечно, хорошо, но я уже соскучилась и по мясу. Иду в «свою» ярангу, ужинаю с хозяевами мясом. Потом меня снова приглашают к соседям на плов — ну как тут откажешься.
Яранги стоят на открытом месте, никаких отхожих мест тут не предусмотрено, до ближайших кустов у ручья метров триста. Бабушка-соседка изумленно интересуется у меня, куда это я ходила.
Объясняю ей цель, и пожилая женщина заходится по-детски непосредственным смехом. Жизнь в тундре не привила детям природы ложного стыда и, сидя в заполненной людьми яранге у очага, можно было слышать характерный звон, доносящийся из темного угла чоттагына, и затем наблюдать шествующую к выходу женщину, выносящую горшок на улицу.
Подле очага у неровного света пламени детишки читают старые, затертые до дыр журналы. Чувствуется информационный голод. Изредка на стойбище на вездеходе привозят видик с дизелем для его работы. Завтра первое сентября, но занятия в школе, в поселке, начнутся в октябре, после окончания осенней «летовки». Дети будут жить в интернате.
До двух часов ночи режемся с Геной в шахматы.
С утра безветрие, но сплошная облачность, вот-вот готовая разразиться затяжным дождем. Кончилось лето календарное, «бабье лето» и «коту масленица» — мне пора в путь. Тамара собирает меня в дорогу — дает примерно по килограмму риса и гречки, несколько «сосулек» вяленого мяса, кусок сырого мяса килограмма на полтора, нутряной жир, маргарин, лепешки. Сахар у нее уже кончился, Валера идет в ярангу к матери и высыпает мне в мешочек последний ее сахар. Я отдаю все лекарства из своей нехитрой аптечки — анальгин, аспирин, йод, бинт простой и эластичный. Теперь со мной ничего не может случится, теперь-то чего уж тут плыть, кажется мне, пустяк. «Смотри, — предупреждает меня тракторист, — там ниже на реке еще будут места непростые, да и погода — это пока стоит». Дарю Валере длинную бурлачную веревку, все блесны, оставив себе лишь «Мепс» и самодельную блесну из ложки — подарок канчаланских оленеводов.
Гостеприимные хозяева яранги провожают меня до реки. Напоследок Тамара протягивает мне конфетку — это так трогательно! До сих пор не могу себе простить, что не оставила им «энзэшную» шоколадку…
Начинается морось. Тоскливо плыть в пасмурный день после общения с людьми. Однако из каяка приходится выскакивать на перекатах все реже, река постепенно становится многоводнее. Часто следуют расширения речки с широченными перекатами, длинным прямым галечным валом, наискосок перегораживающим русло. С этой ступеньки вода стекает многочисленными протоками — промывами. Обычно в середине переката эти промывы мелкие, а самые крайние — глубокие. И когда подплываешь к перекату — не знаешь, не видишь, какая из проток самая глубокая. Пойдешь сразу в первую — можешь сесть на мель, а, если решишь плыть дальше и выясняешь, что первая и была как раз подходящей, назад уже не выгрести. Так и играешь в безобидную лотерею, где решения нужно принимать мгновенно.
Под гидрокурткой, в кармане штормовки, лежит кусок вяленого мяса. Стоит только подумать о нем, как рука уже тянется за пазуху, и я аппетитно жую копченую жвачку. Как я раньше так мало ела, теперь и не представить. Теперь, после отдыха, желудок у меня снова растянулся и постоянно требует еды.
Свист несется над рекой, и быстрая легкая фигурка скатывается к реке по склону. «Куда вы? Мы здесь! Отсюда ближе к лагерю!» Молодой парень высокого роста облика типичного североамериканского индейца с Великих равнин — угловатые черты лица, острый с горбинкой нос, прямые смоляные волосы по плечи, черные глаза, пронзительный взгляд — ведет меня к стоянке. На кукане у него болтается пара крупных хариусов — он ловил на реке рыбу после дежурства в стаде. В его осанке, действиях, походке — во всем облике — сквозит внутренняя гордость, уверенное спокойствие, достоинство. Парень хранит молчание, отвечает лишь на мои вопросы: «Как тебя зовут?» — «Вова». Нелепо звучит это уменьшительное имя в устах семнадцатилетнего человека, настоящего оленевода, взрослого по действиям, ответственности за оленей.
- Предыдущая
- 41/51
- Следующая
