Гибель синего орла - Болдырев Виктор Николаевич - Страница 44

• Предыдущая
• 44/69
• Следующая

Хвощи?!

Ромул идет вдоль протоки, копая снег, и везде ковер хвощей еще сохраняет под снегом свою свежесть.

— Совсем жирные станут олени — хвощи зимой все равно что масло людям! — бормочет бригадир, разгребая новые и новые снежные лунки.

Переглядываемся с Костей. Вот так Ромул! В хвощах химики обнаружили уйму белков, и олени на этих глухих протоках подкрепят свои силы в дальнем переходе через Омолон.

Как хорошо, что с нами Ромул! Всю жизнь кочевал он с оленями, великолепно изучил повадки этих полудиких животных. С таким бригадиром можно проложить дорогу хоть куда.

В стойбище возвращаемся ночью. Усталости как не бывало, на душе легко и свободно. Луна освещает таинственным светом снежные коридоры проток. Опустив повод, еду последним. За Костиной нартой олени бегут ровной рысью. Маршрут завтрашнего похода размечен. Опять приходится откладывать поездку на факторию, к Марии. Но теперь, кажется, ждать недолго.

Олени рванули галопом, выносят нарту по крутому скату на террасу. В лунном мареве палатки и яранги кажутся фантастическим серебряным городом. В стойбище не спят, красноватые искры вылетают из труб. Ожидают разведку…

В эту лунную зимнюю ночь не ложимся. Все понимают, что переход через Омолон отрежет все пути отступления. Приподнятое, тревожное чувство охватывает всех участников рискованного похода к Синему хребту.

Рассвет ожидаем в большой палатке красного уголка. Рассказываю пастухам о встрече с Бурановым на льду Колымы, о передаче совхоза Дальнему строительству, о гидроплане, который, вероятно, прилетит из Магадана, когда русло Омолона очистится ото льда.

Не успеваю отвечать на вопросы. Наши пастухи родились в Колымской тундре, еще не видели многоэтажных городских домов, железной дороги, фабрик. Рассказ о городе в тайге, о рудных предприятиях, экскаваторах, бульдозерах, пассажирских автобусах, совершающих рейсы в дебрях Колымской тайги, кажется им красивой сказкой.

Пора собирать табун. Пинэтаун уходит с пастухами в тайгу. Снимаем стойбище. На лунной поляне у обрыва террасы выстраивается вторая вереница груженых нарт.

Тайга наполняется шорохом и скрипом. Приближается табун.

В четыре часа утра выступаем в поход. Светит лунная ночь. Впереди по снежному полю замерзшего Омолона подпрыгивает на своей «этажерке» Ромул, за ним едем мы с Костей. Позади, растянувшись широкой лентой, бредут олени. Их здесь три тысячи. Справа и слева, точно в сторожевом охранении, — Пинэтаун и Кымыургин.

Цепь пеших пастухов замыкает табун. В хвосте медленно плывет поезд груженых нарт. В лунном сиянии наше шествие напоминает кавалерийскую часть, растянувшуюся на марше.

Светлеет. Табун входит в лабиринт омолонских проток. Оглядываясь, уже не вижу хвоста растянувшейся колонны.

Дважды Ромул останавливал табун в глухих омолонских протоках, найденных накануне. Проголодавшиеся олени рассыпались по заснеженным берегам, разгребали копытами рыхлый снег и с жадностью поедали зеленоватые стебельки хвощей. После отдыха они преодолели полосу мертвой, сгоревшей тайги и благополучно вышли на ягельные склоны заомолонских сопок.

Отельное стойбище ставим в просветленной тайге на верхнем склоне гольца. Между деревьями белеет сглаженная его вершина.

Поднимаемся с Костей на лысину, обдутую ветрами. Суровый зимний ландшафт тайги ожил. Среди лиственниц медленно поднимаются столбики дыма, на утоптанном снегу чернеют нарты. В просветленной тайге, на пологих склонах, повсюду копытят снег олени.

Распадки, заросшие коричневыми мохнатыми лиственницами, открываются в широкую пойму Омолона. Бесчисленные острова уходят к горизонту, туда, где остался покинутый берег.

Все пути к отступлению отрезаны. Отел близок, и тревожить оленей больше нельзя. После отела настанет весна, вскроется Омолон и останется один путь — вперед, к Синему хребту.

Костя, опираясь на посох, задумчиво разглядывает Омолон, закутанный в снежное покрывало.

Что ожидает впереди? Как встретят непрошеных гостей кочевники Синего хребта?

Еще засветло мы с Костей приехали на факторию, проложив прямой санный путь от стойбища за Омолоном. Завтра по нашему следу пастухи пригонят караван пустых нарт. Наберем продовольствия на всю весну и лето. Ведь груз нужно успеть вывезти санным путем к ближней безлесной группе заомолонских сопок. Там, на пути к далекому Синему хребту, Ромул решил переждать с оленями опасную комариную пору.

Собаки дедушки Михася подняли невероятный гвалт, когда наши упряжки подкатили к фактории.

Знакомая дверь, обитая лосиной шкурой, распахнулась, и на морозное крыльцо выскочила Мария в легкой кофточке и лыжных брюках. Белой куропаткой слетела девушка с крыльца.

— Сумасшедшая рыба, простудишься!.. — завопил Костя.

Бросив оленей, я подхватил Марию в охапку и понес в дом. Девушка уткнулась лицом в пушистый мех кухлянки. Так и вошел я с ней на руках в пустой магазин фактории.

К счастью, Котельникова не было за стойкой. Мария подняла зеленовато-голубые глаза, влажные от слез.

— Наконец-то приехал!..

— Неужели ждала, Мария?

— Ну, вцепилась в своего Отелло, — усмехнулся Костя, появляясь в дверях.

Мария соскользнула с рук. Я скинул кухлянку, и мы втроем вошли в комнаты. Наше появление огорошило Котельникова. Он уставился на меня, моргая покрасневшими веками. Полные щеки его побагровели. Лоб, исчерченный глубокими морщинами, заблестел испариной. Вероятно, он не ждал моего появления.

Я поздоровался с ним. Костя прошел мимо, не поклонившись. Мария тоже ушла в комнату дедушки.

— Приехали? — насупившись, спросил Котельников. — Поворачивать табун будете?

— Нет, приказ директора привез… Омолон вчера перешли.

Красное лицо Котельникова исказилось.

— А… а… там же гари! — спохватившись, он криво улыбнулся.

Почему так не понравился ему переход совхозных оленей через Омолон?

Дедушка Михась рад нам: лучистые глаза его светятся под нависшими мохнатыми бровями, и широкая жилистая рука клещами давит мою ладонь.

Костя успел рассказать о благополучном переходе через Омолон, о раздолье отельных пастбищ за Омолоном, о телятах, которые наверняка уцелеют.

— Добрый путь, хлопцы!

Михась добродушно щурился, прижимая к груди кипу газет, полученных от Кости. От дедушкиной улыбки как-то теплее стало в чисто выбеленной комнатке. Мария ластилась к дедушке. В глазах ее вспыхивали веселые искорки.

— Обрадовалась, внученька, приехал твой суженый!

Мария залилась румянцем и потупилась. Костя умолк и о чем-то задумался. Дедушка Михась надел очки и стал просматривать газеты с жадным нетерпением.

Осторожно я взял девушку за руку:

— Пошли, Мария, расскажу тебе новости.

И вот мы одни в маленькой комнатке. Окошечко, выбеленное изморозью, мерцает синеватым сиянием. На улице лунная морозная ночь. После бесконечных вьюг и метелей лютый холод усыпил тайгу. Не последний ли эти приступ зимней стужи?

Устроились рядом на шкуре черного медведя около раскаленной чугунной печки. Дверка ее открыта. Рубиновые угли светятся мягким красноватым светом. Булат, положив волчью морду на вытянутые лапы, нежится в непривычном тепле. Рядом с маленькой своей хозяйкой он кажется огромным полярным волком.

Сидим, словно у камина, в крошечной охотничьей хижине. Мария пристально смотрит на пылающие угли, позабыв отнять свои руки. О чем опять грустит она?

Три месяца не видел я девушку и не хочу больше расставаться с ней.

— Послушай, Мария, переходи к нам в совхоз, будешь работать учетчицей, к нашей комсомольской организации прикрепишься, к Синему хребту пойдем вместе. И дедушку прихватим.

Мария низко опускает голову. Румянец сбегает с потускневших щек. Она волнуется, перебирая батистовый платок.

— Что с тобой?

— Мне хорошо… — серьезно и тихо отвечает она. — Жить больше не могу без тебя.

Слезы туманят большие, ясные глаза. Она порывисто приникает горячим лицом к моим ладоням. Теплая, нежная волна поднимается в груди, томит сердце, кружит голову. Молчаливо стискиваю худенькие пальчики.

• Предыдущая
• 44/69
• Следующая