Гибель синего орла - Болдырев Виктор Николаевич - Страница 25

• Предыдущая
• 25/69
• Следующая

«Витязь» входит в протоку и с косым ветром устремляется к лагерю пастухов, который мы оставили два дня назад.

Через час на берегу виски появляются олени. Их пугают паруса «Витязя», летящие над тундрой. Причалив вельбот, выскакиваем на торфяные бугры.

Повсюду на плоской равнине острова рассыпались группы оленей. С большим интересом оглядываю в бинокль распущенный трехтысячный табун. В континентальной тундре, где нет естественных преград, такой роспуск стада означал бы тысячные потери.

На острове Седова олени, окруженные широкими водными преградами, не разбегутся. Комаров здесь почти нет, и животные мирно пасутся на тучных пастбищах, выбирая самые питательные растения. Пастухи не тревожат табун постоянными сборами, отвлекающими табун от спокойного выпаса. Надобность в движении скученного стада по маршруту отпала.

Долго стоим с Пинэтауном, любуясь спокойно разгуливающими оленями. На острове рождалась совершенная система вольного островного выпаса, избавлявшая табун от губительной эпидемии.

У Морской протоки вельбот встречают пастухи. С большим оживлением островитяне рассказывают свои новости. Вольный выпас табуна освободил пастухов. Они устроили большую охоту на гусей и организовали в узких, но глубоких внутренних протоках острова рыболовный промысел, надолго обеспечив бригаду продовольствием.

Пастухи были уверены, что осенью переправят на берег Восточной тундры оленей необычайной упитанности и получат переходящее красное знамя.

Теперь мы с Пинэтауном можем спокойно пуститься в опасный рейс в бухту Баранова на поиски Нанги и карты оленьих пастбищ Омолона.

На седьмой день после возвращения с Дальнего острова, рано утром, нас поднимают протяжные пароходные гудки. Выскакиваем из палаток. Посередине Морской протоки, почти не двигаясь, дымит морской буксирный пароход. На стальном тросе он сдерживает караван груженых барж. С мостика машут флагом, и заунывные гудки несутся над притихшей рекой, отзываясь в береговых скалах Восточной тундры.

— Людей зовет! — кричит Ромул, указывая на мелькающий флаг.

Буксир идет из Амбарчика. Что случилось у них?

Сбегаем к вельботу, пастухи втаскивают якорь и налегают на весла. Причаливаем к борту парохода.

— В чем дело, товарищи?!

— Привет парусникам… — Краснощекий бородач в капитанской фуражке и морском кителе помахивает с мостика конвертом. — Письмо вам от начальника порта.

Пинэтаун принимает чалку. Взбираюсь на палубу, поднимаюсь по трапу на мостик. В чистом стекле рубки вижу свое отражение. Ну и ухарь: летный шлем сдвинут на затылок, загорелое, обветренное лицо в курчавой бороде, истертая штормовка раздувается пузырем, широкие, как у крючника, штаны заправлены в болотные сапоги с отвернутыми голенищами.

— Капитан Бриг… Рад познакомиться. Должен огорчить вас, неприятное известие — эпидемия в стаде совхоза.

Беру письмо, не терпится распечатать конверт, но задерживать караван больше нельзя, баржи сносит на скрытую под водой отмель.

— Благодарю, капитан…

— Бриг, — подсказывает, добродушно улыбаясь, бородач.

Краснощекий, он похож больше на Деда Мороза. Крепко жму сильную руку моряка. Распростившись с любезным капитаном, сбегаю по трапу и прыгаю в отваливающийся вельбот. Поднимаю паруса. «Витязь» быстро идет к берегу.

Письмо написал Костя — ветеринарный врач совхоза. Он сообщал, что в пограничном стаде Восточной тундры началась эпидемия копытки. Костя звал тотчас приехать в Амбарчик.

Неспокойно стало у меня на душе. Наши подписи красуются на бланках новых маршрутов, и мы с Костей головой отвечаем за оленей. Что произошло в прибрежной тундре у восточной границы совхоза? Почему там вспыхнула эпидемия?

Не нахожу себе места и, посоветовавшись с Ромулом, решаю не упускать попутного ветра, плыть в Амбарчик немедленно. А дальше, смотря по обстоятельствам, может быть, и в бухту Баранова.

Пастухи с тревогой провожают нас в плавание. Ромул хорошо знает берег Восточной тундры от устья Колымы до границы оленеводческого совхоза. В моем дневнике он с поразительной точностью рисует береговую линию.

— Хорошенько стереги ветер — совсем крутой берег, как стены… напутствует он.

В распоряжении у меня и карта Питерса. Ее составляли опытные контрабандисты: отмечены все бухты, приметные мысы, опасные мели и рифы. В плавание уходим вдвоем с Пинэтауном.

Прощаясь, Ромул крепко жмет руку. Мы расстаемся с бригадиром друзьями.

Остров Седова и пастушеский лагерь на берегу остаются далеко за кормой. Долго еще алеет красный флаг над палаткой Ромула и виднеются черноватые фигурки людей у воды. Наконец и они скрываются в дымке.

Позади, у Дальнего мыса, маячит заимка Шалаурова. Столбики дыма поднимаются над крышами домиков. Это самый северный поселок на Колыме. Там живут рыбаки Колымского рыбзавода.

Зимой они бурили ледяную грудь замерзшей Колымы и опускали под лед ставные сети. Уже началась летняя путина: валом идет колымская сельдь пикша, муксун и нельма. В устье Колымы, где плывет сейчас «Витязь», нередко ловится омуль. Рыба эта так жирна, что жарится без масла, в собственном жиру.

В бинокль рассматриваю уплывающий поселок. Увидим ли мы его опять? На якоре там стоит, чуть дымя, пароход рыбзавода; он ожидает погрузки рефрижераторных барж, пришвартованных у берега.

Рассказываю Пинэтауну о заимке Шалаурова. Юноша очень любит рассказы об истории своего края.

Полуразрушенные хибары этой старинной заимки приютились рядом с новенькими домиками рыбаков. В 1761 году на этом месте зимовал с командой своего бота русский промышленник Николай Шалауров, искавший морской путь в Индию. Вместе с Иваном Баховым он построил на Лене небольшое судно, оснастил парусами, прошел морем к устью Колымы и здесь зазимовал. Летом Шалауров миновал Чаячий мыс и поплыл на восток. У мыса Шелагского, за Чаунской губой, путь парусному боту преградили тяжелые льды. Пришлось вернуться на Колыму. После вторичной зимовки Шалауров снова пустился в плавание. Но льды по-прежнему закрывали море.

Вернувшись в Москву с докладом о своих плаваниях, Николай Шалауров решил опять пробиваться сквозь льды. Три года спустя, благополучно достигнув устья Колымы, он снова миновал Чаячий мыс и… пропал. С тех пор о нем не было достоверных известий…

— Чаячий мыс, смотри…

Действительно, «Витязь», минуя темный скалистый мыс, вышел в море и поравнялся с группой мрачных скал. Словно столбы разрушенных ворот, поднимаются они из глубин океана. Ленивые волны, разбиваясь у подножия, обдают их брызгами и пеной.

Триста лет служили эти скалы маяком отважным русским мореходам. Что готовит нам студеное море за этими скалами?

Широкий пролив отделяет утесы от Чаячьего мыса. На карте Питерса одинокие скалы отмечены полустертой английской надписью. Перевожу ее Пинэтауну: «Зуб кашалота» брошен на камни 25 сентября 1903 года…» Питерс вогнал шхуну в узкую щель между утесами, и волны доконали ее.

Чаячий мыс остается позади, вельбот очутился в море. Океанские волны плавно поднимают вельбот перед неприступной стеной бесконечного берега. Только теперь понимаю, что риск нашего морского путешествия слишком велик.

Пинэтаун следит за кучевыми облаками, плывущими на горизонте, с тревогой оглядываясь на пену прибоя у подножия крутых береговых скал.

Что предвещают облака: шторм или ясную погоду?

Впереди, за высоким мысом, ширится голубой залив. Выходим на траверс мыса Столбового. Перед нами разворачивается широкая панорама порта Амбарчик. На рейде дымят морские пароходы. У причалов толпятся пароходы поменьше, баржи, катера и шхуны.

— Уф… вот он — порт Амбарчик…

Юноша с любопытством оглядывает просторную бухту. Он не был в порту и не видал еще океанских кораблей.

На берегу, там, где ютился когда-то одинокий амбарчик экспедиции Седова, высятся портовые склады и магазины, громоздятся пирамиды каменного угля и штабеля пиленого леса. На склонах холмистой тундры белеют домики полярного поселка. По улицам проползают тракторы — они тащат на буксире платформы с грузом. Суровый ландшафт соседней приморской тундры украшают ажурные вышки ветродвигателей и высокие мачты радиостанции полярной зимовки.

• Предыдущая
• 25/69
• Следующая