Левиафан - Акунин Борис - Страница 39

• Предыдущая
• 39/49
• Следующая

– Держи штурвал, идиот! – прикрикнул на него Гош.

– Эй, ты! – ткнул он пальцем в одного из вахтенных.

– Срочно первого помощника сюда, пусть принимает корабль. А пока распоряжайтесь вы, Фоке. И живей, чтоб вам! Командуйте машинному отделению – «стоп-машина» или, не знаю, «полный назад», но только не стойте, как истукан!

– Нужно смотреть, – сказал штурман, склоняясь над картой. – Может быть, еще не поздно просто взять лево.

С Ренье все было ясно. Голубчик даже не пытался изображать негодование, просто стоял, опустив голову. Пальцы поднятых рук мелко подрагивали.

– Ну, пойдем поговорим, – задушевно сказал ему Гош. – Ай, как славно мы поговорим.

К завтраку Рената вышла позже всех и потому узнала о событиях минувшей ночи самой последней. Все наперебой кинулись рассказывать ей невообразимые, кошмарные вести.

Оказывается, капитан Ренье уже не капитан. Оказывается, Ренье никакой не Ренье. Оказывается, он сын того самого раджи. Оказывается, это он всех убивал. Оказывается, ночью пароход чуть не погиб.

– Мы спали мирным сном в своих каютах, – с расширенными от ужаса глазами шептала Кларисса Стамп, – а этот человек тем временем вел корабль прямо на скалы. Представляете, что было бы дальше? Душераздирающий скрежет, толчок, треск разодранной обшивки! От удара падаешь с кровати на пол и в первый миг ничего не можешь понять. Потом крики, топот ног. Пол все больше и больше кренится на сторону. И самое страшное: пароход все время двигался, а теперь остановился! Все выбегают на палубу раздетые…

– №t me![29] – решительно вставила мадам Труффо.

– …Матросы пытаются спустить на воду лодки, – все тем же мистически приглушенным голосом продолжала впечатлительная Кларисса, не обратив внимания на реплику докторши. – Но толпы пассажиров мечутся по палубе и мешают. От каждой новой волны корабль все больше заваливается на бок. Нам уже трудно удерживаться на ногах, приходится за что-нибудь держаться. Ночь черна, море ревет, в небе гроза… Одну шлюпку, наконец, спустили на воду, но обезумевшие от страха люди так набились в нее, что она перевернулась. Маленькие дети…

– П-пожалуй, довольно, – мягко, но решительно прервал живописательницу Фандорин.

– Вам бы, мадам, морские романы писать, – неодобрительно заметил доктор.

Рената же так и застыла, схватившись рукой за сердце. Она и без того была бледной, невыспавшейся, а от всех этих известий совсем позеленела.

– Ой, – сказала она и повторила. – Он.

Потом строго попеняла Клариссе:

– Зачем вы рассказываете мне всякие гадости? Разве вы не знаете, что в моем положении нельзя такое слушать?

Барбоса за столом не было. Непохоже на него – завтрак пропускать.

– А где мсье Гош? – спросила Рената.

– Все есе допрасивает арестованного, – сообщил японец. В последние дни он перестал держаться букой и больше не смотрел на Ренату зверенышем.

– Неужели мсье Ренье признался во всех этих невообразимых вещах? ахнула она. – Он на себя наговаривает! Должно быть, просто помутился в рассудке. Знаете, я давно уже замечала, что он немного не в себе. Это он сам сказал, что он сын раджи? Хорошо, что не сын Наполеона Бонапарта.

Бедняга просто свихнулся, это же ясно!

– Не без того, сударыня, не без того, – раздался сзади усталый голос комиссара Гоша.

Рената не слышала, как он вошел. Оно и немудрено – шторм кончился, но море еще было неспокойно, пароход покачивался на сердитых волнах, и все время что-то поскрипывало, позвякивало, потрескивало. Пробитый пулей Биг-Бен маятником не качал, зато покачивался сам – рано или поздно этот дубовый урод обязательно грохнется, мимоходом подумала Рената и сосредоточилась на Барбосе.

– Ну что там, рассказывайте! – потребовала она. Полицейский неторопливо прошел к своему месту, сел. Поманил стюарда, чтобы налил кофе.

– Уф, совсем вымотался, – пожаловался комиссар.

– Что пассажиры? В курсе?

– Весь пароход гудит, но подробности пока мало кому известны, ответил доктор. – Мне все рассказал мистер Фоке, а я счел своим долгом информировать присутствующих.

Барбос посмотрел на Фандорина и рыжего Психа, удивленно покачал головой:

– Однако вы, господа, не из болтливых. Смысл реплики Рената поняла, но это сейчас к делу не относилось.

– Что Ренье? – спросила она. – Неужели признался во всех этих злодеяниях?

Барбос с наслаждением отпил из чашки. Какой-то он сегодня не такой.

Перестал быть похожим на старого, брехливого, но в общем не кусачего пса.

Этакий, пожалуй, и цапнуть может. Зазеваешься – кусок мяса оторвет. Рената решила, что переименует комиссара в Бульдога.

– Хорош кофеек, – похвалил Бульдог. – Признался, конечно, признался.

Куда ж ему деваться. Пришлось, само собой, повозиться, но у старого Гоша опыт большой. Сидит ваш приятель Ренье, пишет показания. Расписался – не остановишь. Я ушел, чтоб не мешать.

– Почему это он «мой»? – встревожилась Рената. – Вы это бросьте. Просто вежливый человек, оказывал услуги беременной женщине. И не верю я, что он такой уж монстр.

– Вот допишет признание – дам почитать, – пообещал Бульдог. – По старой дружбе. Столько часов за одним столом просидели. Теперь-то уж все, расследование закончено. Надеюсь, мсье Фандорин, вы не станете адвокатировать моему клиенту? Уж этому-то гильотины никак не избежать.

– Скорее, сумасшедшего дома, – сказала Рената.

Русский тоже хотел было что-то сказать, но воздержался. Рената посмотрела на него с особым интересом. Свеженький, хорошенький, словно всю ночь сладко проспал в постельке. Да и одет, как всегда, с иголочки: белый пиджак, шелковый жилет в мелкую звездочку. Очень любопытный типаж, таких Рената еще не встречала.

Дверь распахнулась так резко, что чуть не слетела с петель. На пороге стоял матрос, дико вращая глазами. Увидев Гоша, подбежал к нему и зашептал что-то, отчаянно размахивая руками.

Рената прислушалась, но разобрала только «bastard» и «by my mother's grave»[30]

Что еще там такое стряслось?

– Доктор, выйдем-ка в коридор. – Бульдог недовольно отодвинул тарелку с яичницей. – Переведите мне, что бормочет этот парень.

Они вышли втроем.

– Что-о?! – донесся из коридора рев комиссара. – А ты куда смотрел, скотина?!

Удаляющийся топот ног. Тишина.

– Я отсюда ни ногой до тех пор, пока не вернется мсье Гош, – твердо заявила Рената.

Остальные, кажется, были того же мнения. В салоне «Виндзор» повисло напряженное молчание.

Комиссар и Труффо вернулись через полчаса. Вид у обоих был мрачный.

– Случилось то, чего следовало ожидать, – торжественно объявил коротышка доктор, не дожидаясь вопросов. – В этой трагической истории поставлена точка. И поставил ее сам преступник.

– Он мертв? – воскликнула Рената, порывисто поднявшись.

– Совершил самоубийство? – спросил Фандорин. – Но как? Разве вы не приняли мер п-предосторожности?

– Как не принять, принял, – обескураженно развел руками Гош, – В карцере, где я его допрашивал, из мебели только стол, два стула и койка.

Ножки привинчены к полу. Но если уж человек решил, что непременно хочет умереть, – его не остановишь. Ренье разбил себе лоб об угол стены. Там в карцере в углу такой выступ… Да так ловко провернул, что часовой не слышал ни звука. Открыли дверь, чтоб завтрак внести, а он лежит на полу в луже крови. Я велел не трогать, пусть пока полежит.

– Позвольте взглянуть? – спросил Фандорин.

– Валяйте. Любуйтесь сколько хотите, а я дозавтракаю. – И Бульдог преспокойно придвинул остывшую яичницу.

Взглянуть на самоубийцу пошли вчетвером: Фандорин, Рената, японец и, как это ни странно, докторша. Кто бы мог ожидать от чопорной козы такого любопытства?

Рената, стуча зубами, заглянула в карцер поверх фандоринского плеча.

• Предыдущая
• 39/49
• Следующая