Противоречие по сути - Голованивская Мария - Страница 14

• Предыдущая
• 14/51
• Следующая

– Нет, мечта из книжки. Книжка так и называется: "Миллионеры и их мечты".

– Брось шутить.

– Я не шучу. А ты не любишь шуток, Питер?

– Ладно, давай про родителей.

С видом отличницы достает из тетради сложенный вчетверо большой лист бумаги. Выговаривает старательно:

– Мой отец – дипломат, известный и благородный. Он изъездил много стран, как известный капитан, помнишь песенку? Он настоящий, неподдельный дипломат, у его башмаков – лакированные носы, а в шкафу томится множество белых рубашек. Он все время читает газеты, очень хорошо воспитан и никогда не говорит "да" и нет", как в детской игре, помнишь такую, Питер? Говорят, что я похожа на него.

– А мать?

– Слишком спешишь, Питер.

– Прости.

– С матерью вышла проблема. Она – позор нашей семьи, Питер, несмываемый позор. Была когда-то красивая, интересная, породистая женщина, вышла за отца и взлетала со ступени на ступень, как фея, но внезапно, и это подтверждают все друзья нашего дома, папенька охладел к ней, и она запила, теперь это уже опустившаяся полоумная старуха, изменившаяся до неузнаваемости. Отец уже несколько лет, как держит ее взаперти, говорит знакомым, что его жена очень больна и не встает с постели. Он выводит ее только иногда по вечерам, с десяти до одиннадцати, но вы сами понимаете, Питер Иванович, что он никогда с ней не разведется, и мне еще очень долго придется терпеть побои безумной матери.

– Ты же живешь одна! И вот-вот уедешь в Италию! Какие побои?!

– Грустная история, – добавил я, помолчав.

– Есть и другая, – бодро проговорила Наташа, – она, прямо скажем, куда светлее. Я, видишь ли, очень поздний и любимый ребенок. Мои родители обыкновенные люди, инженеры оба, мама сама мне шьет, тихие, заботливые, скромный быт, телевизор и бесконечная родня. Так лучше?

– А почему тогда поздний, – искренне удивился я.

– А потому (пауза), что в предыдущей истории я была ранним ребенком – для разнообразия.

– Чудная ты какая-то, – не выдержал я, – не пойму я тебя.

– А зачем тебе это? Кстати, позволишь задать вопрос тебе? Я кивнул.

Световое табло зайигало. Просьба пристегнуть привязные ремни. Нежный голос из динамика: "Через сорок минут наш самолет приземлится в столице…

– А ты, Питер, хотел бы иметь миллион и сероглазую девочку на коленях?

– Что ты такое говоришь?! Зачем!!

– … просьба пристегнуть привязные ремни, не вставать со своих мест и не курить до окончания полета. Спасибо".

– Мы тогда украдкой читали Мопассана. "Милый друг", вы читали? – Женский голос сзади.

– А как же?! Старшее поколение считало это непристойной откровенностью, книгу прятали от детей, а там даже и эротики-то нет, не то что порнографии. Кстати, в чем видите отличие? – Вкрадчивый мужской.

Пауза.

– Ну, эротика, – медленное неуверенное начало, – это когда все показывается красиво и без подробностей.

– Вы не любите подробностей?

– Смотря каких… – интонации интригующие и заговорщические.

– Вы убедили меня, – резко оборвал я старика и, не выдержав, оглянулся назад.

Я посмотрел на часы: половина десятого. – Папа, ну скажи, папа, когда же мы приедем?! – Мальчишка проснулся и уже минут десять теребил за руку отца.

Десятое по счету "скоро". Раздраженное и закипающее.

– Через двадцать минут или тридцать.

"Р" картавое. Мишель вытирает пот со лба кружевным носовым платком с крупной розой посередине.

– Через тридцать. Я расскажу твоей маме, как плохо ты себя вел. И больше ни за что не возьму тебя.

– Я сам расскажу, как ты оставил меня одного, а сам ушел. И тете Жене тоже. Она накажет тебя. Расскажу.

"Р" картавое. Правая рука с черными завивающимися волосками переместилась с подлокотника на колено. Примиряюще:

– Я понимаю, что ты устал. Через час ты будешь дома и отдохнешь. Потерпи, ты же мужик.

Побоялся угрозы. Клетчатая рубашка, потертые дешевые джинсы, кроссовки. Над креслом – истертый походный рюкзак. Технарь, не заметивший, как быстро переменилась жизнь. Лаборатория, отдел, сектор. Уехали, разбежались, перешли круто, невзирая на размениваемый пятый десяток, поменяли жизнь. Говорят, "чудак" или "слабак", не заметил: рисует формулы ручкой, купленной пятнадцать лет назад в журнальном киоске и перехваченной синей изоляционной лентой. Щи и каша. Несусветная оправа и слишком слабые очки. И уж, конечно, не моется, попахивает кисловатым потом и дешевым куревом.

– Вы совершенно правы, – басок сзади, – только не Леонардо да Винчи, а один из его учеников.

– А мне говорили, сам Леонардо, – худосочная намазанная блондинка в крошечной кофтулечке с длиннющей морщинистой шеей.

Бульканье.

– Да нет, ученик, тут вот и ярлычок есть, хотите проверить?

– Не понимаю по-итальянски.

– А дальше по-английски есть.

Пауза.

И вот он решил с сыном, редко виделся ("Ладно, давай в морской бой, последний разок". – Совершенно сдался, неужели так испугался тети Жени?), после развода – работа, да и новая семья первой жены, положим, более благополучная, съездить к давно звавшим его друзьям в Брюссель, уехавшим еще в семидесятые или пускай даже в восьмидесятые, хором повторявшие: "Здесь невозможно", в наитишайший университетишко, обуржуазившимся в мгновение ока, уже много лет как ежедневно заносят неучтенные электронной сетью расходы в аккуратненький Хьюлетт Паккард, а он, видать, и не понял, когда увидел на нежно-голубом дисплее окошечко со своим именем, что подвергся учету: и вода, и электричество, и пицца, и сэндвич, и русский завтрак с обедом, вредоносной колбасой и сливочным маслом: "Сами не знаете, чего творите с собой!", а дружок его, еще университетский, поблескивая дорогими очками, пытался как-то смягчить раздражение преобразившейся, неузнаваемой, к примеру, Людмилы. "Знаешь, – извинялся он за постоянный комментарий и агрессивные эпитеты, – женщины ведь быстрее привыкают, чем мужчины, меняются".

– Только "мерси" и "бонжур". А разве так уж необходимо женщине разговаривать? (Смешок.) Ведь кто-то из великих, кажется, Цицерон, сказал одной из своих наложниц: "Молчи и будь прекрасной", – женский голос сзади.

– Сказал, сказал, причем, заметьте, на чистом французском языке и без малейшего акцента.

– Да, древние знали много языков (вздох). Вы не курите?

– Балуюсь.

– "А 1"! – Радостно и победно.

– Ранен.

– "А 2"…

По совету друзей, привез шмат сала, водки, черного хлеба и гречки. "Оставим на Рождество, русский стол, русский стол". И, конечно же, со вздохом про огурчики, про "икра стоит бешеных денег", про скупые местные застолья.

Мы молча переглянулись со стариком.

– В 1525 году Бернардино Луини, ученик Леонардо да Винчи, начал писать знаменитую фреску над алтарем храма Сайта Мария дель Грациа в Саронно.

– Писал фреску, а думал о ликерчике? Продолжает укреплять знакомство. Перешли на ликер. Крепость повышается, но не сдается. Щелкнула зажигалка.

– Ну и…

– Он выбрал в качестве модели, чтобы написать Мадонну, молодую вдовицу, которая жила при храме. Вдовица была очень польщена и в благодарность угостила Бернардино ликером, который сама приготовила из фруктов, что росли у нее в саду. Так и появился знаменитый ликер "Амаретто ди Саронно", – преподавательские нотки, венчающие финал истории.

– Значит, вдовушкин рецепт?

– Простите, вы не могли бы не курить, ведь мы снижаемся, – я попросил ее очень любезно, даже мягко, приоткрыв губы в вальяжной улыбке, я как бы подсказывал ей, что нужно сделать, а не просил.

– О чем вы? – резко переспросила она. – Что вам нужно? Я не понимаю!

Я не стал повторять просьбу.

– У вас очень красивые часы, – наконец сказал мой сосед.

Я видел, что он то и дело поглядывал на них.

• Предыдущая
• 14/51
• Следующая