Фантастика - Акунин Борис - Страница 15

• Предыдущая
• 15/57
• Следующая

Группенфюрер как мог подбадривал свое трусившее войско:

– Зольдатен, слабo Репе против нашего Сереги. Бухан, скажи им, как Серега Арбуза положил – не кулаком даже, плечом.

Бухан угрюмо прогудел:

– Я не видал. Меня Арбуз вырубил.

Сам Дронов стоял, прислонившись спиной к стене. Водяра из башки еще не выветрилась, и был он вроде как в полусне. Просто ждал и слушал свое «то-так, то-так».

Но приметил, что пацаны держатся от него на расстоянии и пялятся так, будто в первый раз видят. Или в последний. Как на покойника, вяло подумал он.

Полчаса так протоптались. Пьяная дурь из дроновской головы начала понемногу выходить, и разом шевельнулись два непохожих, но, видно, родственных чувства – страх и надежда. Может, не придет Репа? Мало ли чего – уехал куда. Или не нашли его побитые «сычовцы».

Он уж и воздуху набрал, чтобы сказать: «Обгадился Репа. Не придет. Пошли, что ли?» – но тут на всю церковь затрещало, загрохотало, так что вороны наверху перепуганно захлопали крыльями. Это лопнула и разлетелась от сильного удара заколоченная крест-накрест дверь.

Не стал Репа лезть через окно, побрезговал – вышиб дубовую створку ногой.

И застыл в сером проеме – показал себя во всей красе.

Головища у первейшего басмановского бойца была с котел, лобастая и совсем круглая. За нее и кликуху получил. Рост небольшой, но зато в ширину он был почти такой же, как в вышину.

Осмотрелся Репа, сплюнул.

– Гляди, в самделе пришли. Который?

Из-за плеча высунулся Арбуз, ткнул пальцем на Серегу:

– Вон тот, у стенки.

Репа кивнул, шагнул вперед, и за ним густо повалили «сычовские» быки – много, человек двадцать.

«Зонтовские» разом попятились в дальний угол, впереди остался только Мюллер. И, само собой, Дронов – куда ему деваться?

Поглядел на него Репа, недоверчиво поинтересовался:

– Ты чё, стручок гороховый? Борзеешь? Жить надоело?

У Сереги язык залип. И хотел бы ответить, да не может.

– Уговор был: один на один. – Мюллер оглянулся на скисшую «зондеркоманду». – Чтоб всё по-честному, по понятиям.

– Рубашку кровищей не попортить, – вполголоса, как бы размышляя вслух, сказал сам себе Репа.

Снял рубашку, тельник, не глядя кинул своим – те подхватили.

Встал посреди церкви по пояс голый, весь в татуировках: у него там и баба, и финка, и купол с крестом, много чего.

От этой бандитской живописи Серегу, наконец, пробило. Выдохся водочный запал, сползло отупение.

И тряхануло, как электротоком, аж зубы заклацали: ёлки, во что вляпался?!

Токо-так, токо-так, токо-так, подхватили костольеты, еще быстрей, чем зубы.

– Нуу, суукии зонтоовскиее, – вкусно протянул Репа, – щаас клоопа ваашего приихлоопнуу, иа наа всеех нааа ваас оттопчуусь!

Двинулся на Серегу вразвалочку, правая рука за спиной, левая чуть выставлена вперед. Плавно подпрыгнул, потянулся левой к дроновской шее.

Чисто балерина, мелькнуло в голове, выёживается. Увернуться от растопыренной пятерни было нетрудно – Серега просто шагнул в сторону.

Репа мягко приземлился, крутанулся на каблуке и выкинул ногу, чтоб сбоку подцепить противника за коленку. Но опять замешкался, запонтовался – Дронов сделал два быстрых шага назад, и Репа чуть не грохнулся.

Смотреть на него стало жутко. Маленькие глазки налились кровью, баба на груди побагровела.

Гулко и глухо взревев, Репа кинулся на Серегу – побыстрей, чем раньше, но все равно Дронов без труда успел отшатнуться и развернуться, так что оказался сзади. Увидел мускулистую спину, широкий затылок с жирной складкой. Вдруг вспомнил, как Мюллер пинком вышиб Мешка из котельной. И со всей силы влупил пендаля по обтянутому джинсами заду с медными заклепками.

Тут стряслось чуднoе. Репу подкинуло вверх, и он раскорячившись вмазался в расписную стену – прямо в блеклого угодника с седой бородой. Сполз, оставив на выцветшей рясе святого красную полосу.

Серега так и обомлел. Вмазал он, конечно, хорошо, от души, но чтоб стокилограммового амбала подкинуло, как футбольный мяч?

Он ждал, что Репа сейчас поднимется и вконец озвереет, но «сычовский» вожак лежал неподвижно. Толстенная рука была странно вывернута, пальцы разжались.

Убил?!

Сзади шумнуло.

Серега испугался, что это остальные быки на него кинулись, обернулся. Но увидел одни спины. «Сычовские», неуклюже давясь и толкаясь, ломанули в дверь, а некоторые лезли в окно.

Мюллер, изогнувшись черной загогулиной, левой рукой переломил в локте правую, сжатую в кулак, и протяжно крикнул:

– Поонялии, суукиии, ктоо тепеерь центроовоой?

Всё, дошло до Сереги. Бой кончен.

Он сразу весь обмяк. Стало тяжело дышать, по лбу стекал пот. Зато «токо-так» перестало барабанить по ушам.

Подошел группенфюрер, обнял за плечи.

– Ты, Серега, знаешь кто? Сверхчеловек. – И прибавил непонятное. – Белокурая бестия.

Но Дронову сейчас было не до загадок. Он нагнулся, перевернул Репу на спину. Увидел белки закатившихся глаз. Сглотнул.

– Мертвый?

Мюллер пощупал толстую, как бревно, шею.

– Дышит. Сейчас побрызгаю – очухается.

Стал расстегивать ширинку, но Серега оттолкнул группенфюрера.

– Не надо. За это он тебя грохнет, насмерть. Когда я уеду.

– Куда это?

– Не знаю. Нельзя мне тут.

И объяснил про больницу, про разбитое окно, а главное про дурдом.

Мюллер засмеялся:

– Права не имеют. Ты, Серега, главное, меня держись. Я тебя в обиду не дам. Если что, батю подключу. Я за тебя теперь землю переверну, ясно? Двое нас с тобой, сверхчеловеков, на всё долбаное Басманово. Они у нас вот где будут.

Он тряханул сжатым кулаком.

– Иди домой, Серега, отдыхай. Заслужил. И не заморачивайся из-за всякой хрени. Всё нормально будет. Слово группенфюрера.

На пороге ему на шею кинулась мамка.

– Сергунечка, родненький, чтой-то доктор говорит? – зашепелявила она (передние зубы Рожнов выбил, еще в позапрошлом году). И давай его обнимать, ощупывать. – Будто ты в автобусе побился?

Он отодвинулся – от матери здорово разило перегаром.

– Целый я, целый. Какой еще доктор?

– Да вот, – повернулась она лицом к коридору.

И тут – нa тебе, давно не виделись – из комнаты в коридор выкатил бородатый, который из больницы.

У Сереги «то-так» скакнул было на «токо-так», но на пару секунд, не больше. Вспомнилось, что Мюллер говорил.

– Вы чего? Вы права не имеете! Не поеду я! – попятился Дронов, а сам весь напружинился – ну как у доктора и санитары с собой, из психической неотложки.

– Не волнуйся, тебе нельзя! – быстро, но мирно заговорил врач. – Я одежду твою привез, документы. Ты чего сбежал-то? Тебе покой нужен. У тебя мерцающая аритмия. Пульс триста двадцать, вчетверо быстрее нормы. Это очень опасно. Сердце может не выдержать. Ну-ка, иди в комнату, сядь. А лучше ляг.

В комнате бородатый стал измерять пульс.

– Ничего не понимаю… Нормальный, семьдесят пять.

Зато Серега понял. Когда у него от страха сердце сжимается и в башке с «то-так» на «токо-так» переходит, это пульс в четыре раза ускоряется. То есть не все вокруг начинают медленно говорить и двигаться, а он сам вчетверо ушустряется. Вот оно что! То-то и Рожнов вмазать ему не смог, и даже Репа. Ему казалось, что они шевелятся, как сонные мухи. Или как в замедленном кино. А на самом деле они-то были нормальные, это он прыгал, будто Чарли Чаплин.

– А что твой стук в голове? – спросил доктор растерянно. – Не беспокоит?

– Прошло, – отмахнулся Серега. – Как на улицу вышел, сразу башку ветром продуло. А вы не напутали тогда, насчет триста двадцати?

Бородатого он теперь не боялся, совсем.

– Всё может быть, – растерянно пробормотал врач. – Дай еще раз померяю.

Теперь и вовсе вышло семьдесят.

– Пить надо меньше. – Серега выдернул руку. – Врач называется.

А сам думал: вчетверо быстрей! Вчетверо!

Раньше Серега Дронов думал, что человеческая жизнь может так быстро меняться только в кино. Или в сказке. Типа жил на свете замухрышка, кто ни попадя об него ботинки вытирал, и вдруг – бац, поймал волшебную щуку либо конька-горбунка. И сразу как повалило: и то, и это, и полцарства в придачу.

• Предыдущая
• 15/57
• Следующая