Семейный стриптиз - Голдсмит Оливия - Страница 17

• Предыдущая
• 17/93
• Следующая

– Тебе бы в приюте поработать, – сказала Натали. – Посмотрела бы, как тяжело порой приходится женщинам. Между прочим, я только что из Индии. Знаешь, что там творится? Когда мужчине надоедает жена, он договарива­ется со своей матерью, та обливает невестку керосином и поджигает. Представь, у них даже особый термин есть: «несчастный случай у печи».

Энджи содрогнулась.

– Очень мило. По-твоему, мне следует скакать от бла­годарности за то, что Рэйд не превратил меня в жертвен­ный факел? – поинтересовалась она.

Натали пожала плечами, забрала не тронутую дочерью тарелку и вышвырнула брокколи и зеленый салат в ведро.

– Может, хочешь сардин? У меня, кажется, есть. Энджи молча покачала головой. Ей вдруг стало до слез жалко себя. Как могла мама забыть, что ее единственная дочь терпеть не может сардины? С самого детства ненави­дит! Странная у них была семейка. Мать с отцом вечно препирались, кто о ком должен заботиться, и порой совершенно забывали о дочери.

Тоска и жалость к себе неожиданно вернули Энджи в раннее детство, когда она была совсем крохой, несмышле­ной и потерянной. Как-то раз родители в буквальном смысле потеряли ее в зоопарке, она петляла по дорожкам и заблудилась окончательно. Энджи хорошо помнила, как примостилась на теплом валуне, решив не двигаться с места, пока не вырастет. Когда мама ее все-таки нашла, Энджи даже не плакала, потому что была очень, очень счастлива.

Ушло ее счастье, нет его больше. Просиди она и впрямь все эти годы на том валуне, все равно не нашла бы дорогу к своему дому. Боже, сколько сил и любви было вложено в квартиру в Марблхеде! Сколько времени она потратила на поиски самых красивых штор и самого удобного дивана, с какой заботливой осторожностью расставляла подарен­ный на свадьбу фарфор… На повторение ее просто не хва­тит.

Взгляд Энджи скользнул по голым стенам и забитым коробками углам кухоньки. Так вот, значит, что ее ждет? Берлога, похожая на склад, и холодильник с парой банок сардин? Очень может быть. Мама ведь тоже когда-то на­крывала роскошные столы и взбивала пуховые, в бело­снежных крахмальных наволочках, подушки. А что теперь? Что с ней случилось? Расклеилась, сдалась? Вид у нее не­унывающий, хотя и рассеянный немного. А может, мама страдает сильнее, чем показывает? Неужто такая жизнь нормальна для любой одинокой женщины?

От этой мысли отчаяние накатило на нее с новой силой. Энджи зарыдала, и руки Натали вмиг обвились во­круг нее.

– Девочка моя! – шептала она, с нежностью пригла­живая непослушные кудри Энджи. – Ты так сильно его любишь? Так сильно любишь этого идиота? Ну поплачь, поплачь. Ты все равно не успокоишься, пока не выплачешь любовь к нему из сердца. Но жить-то как-то надо! Голову не мешало бы в порядок привести. Хочешь, позвоню свое­му мастеру?

– Мам… мои проблемы в парикмахерской не решат.

– Нет, конечно, но нужно с чего-то начать? – Натали шумно вздохнула. – А работа в Нидхэме тебе все равно не нравилась. Ты и согласилась-то, только чтобы быть побли­же к Рэйду.

Энджи не сказала бы наверняка, почему согласилась на работу в Нидхэме, но точно знала, что ей тогда здорово по­везло с местом на фирме – как и сейчас, с целым месяцем отпуска за свой счет. Однако она не представляла себе, как сможет вернуться туда, хотя уходить с фирмы совсем тоже была не готова. Опустив голову, съежившись, Энджи жда­ла неминуемого продолжения.

– Брось ты наконец этих толстосумов с их завещания­ми и трастовыми фондами! – сказала Натали, подтвердив опасения дочери. – Почему бы тебе не присоединиться к нам?

Энджи оторвала взгляд от дешевой уродливой клеенки на столе и уставилась на мать. В Женском кризисном цент­ре, где Натали вела правовые консультации, основную клиентуру составляли забитые, затурканные, несчастные женщины, для которых пара тысяч на адвоката – неслы­ханная роскошь.

– Не могу я там работать, – буркнула Энджи, стра­шась и самой мысли о ежедневном общении с убогими, по выражению Тони, и стыдясь собственной постыдной, сно­бистской реакции. – У меня нет официального разреше­ния на практику в этом округе.

Кризисный центр оказывал помощь исключительно бедным или попавшим в безвыходное положение женщи­нам. Здесь можно было столкнуться с любыми бедами – от побоев мужа до иммиграционных проблем. Энджи даже думать не хотелось о том, чтобы разбираться с чужими не­счастьями. Со своим бы справиться…

Натали плеснула себе вина в стакан (пластиковый, с безобразными синими динозаврами на желтом фоне) и такой же, полный, протянула дочери.

– Послушай меня внимательно, дорогая. Не думай, что так уж хорошо живется законченным эгоистам, кото­рые помнят лишь о собственных удовольствиях… или о собственных страданиях. Последнее даже хуже. Давай-ка к нам, моя девочка. Разрешение мы получим в два счета, а у нас ты встретишься с сотнями женщин, проблемы которых ни в какое сравнение с твоими не идут. Поверь мне, при­ключение с Рэйдом покажется тебе походом в цирк, не более того. Вот я сейчас веду дело одной старушки, кото­рую собственный сын…

– Не надо, мам! Не хочу я ничего знать о ее страдани­ях. – Энджи сделала большой глоток. – Своих хватает!

Не этого она ждала от мамы, не на это надеялась. Ната­ли должна была склеить разрушенную жизнь дочери, а не предлагать ей новую… тоскливую, жуткую новую жизнь с домом, похожим на захламленный гараж, и работой пострашнее соцслужбы.

– Думаешь, я ничего не понимаю? – многозначитель­но вскинула брови Натали. – Еще как понимаю! Сейчас все твои мысли крутятся вокруг него: возможно, вовсе ниче­го и не было, а если и было, то его измену можно чем-то объ­яснить, а если и объяснить нечем, то, наверное, ты сама ви­новата, а значит, должна его простить один раз: в конце концов, мальчик оступился и больше он не будет. Все я знаю, дорогая. Но все это лишь фантазии. Ты зациклена на своем будущем бывшем муже, потому что тешишься надеждой хоть каким-нибудь способом вернуть связывавшую вас страсть.

Энджи отвернулась. Возможно, мать и попала в яблоч­ко, но не снайперская точность определений сейчас нужна ее дочери. Натали подалась вперед, пытаясь заглянуть в глаза Энджи. Но та упорно смотрела в сторону.

– Тебе кажется, солнышко, – гораздо мягче произне­сла Натали, – что пережить такое человек не в силах. Ты в западне, откуда нет выхода, а значит, жизнь твоя законче­на. Посмотри на меня! И поверь: любовь – это пагубное пристрастие, как наркомания или алкоголизм. Она лишь питает иллюзии, отрезая от реальной жизни, от настоящей любви – любви к другу, богу, животным… даже к мужчи­не, если уж на то пошло. То, что ты называешь любовью, обрекает тебя на поклонение фальшивому идолу, которого ты же сама и придумала, в честь которого сама же и воз­двигла храм. Ты прожила с ним какой-то год, Энджи. Всего ничего, можно сказать. Тебе двадцать восемь, ты еще молода. Позже, если захочешь, у тебя обязательно по­явится мужчина. Добрый, хороший. Твой. – В голосе матери вновь зазвенела сталь: – По крайней мере, непохо­жий на Брэда Питта!

Энджи встала из-за столика и потянулась за сумочкой.

Общение с матерью добавило унылой тоски, но, как ни странно, высушило слезы.

– Ты плохо выглядишь. – Натали озабоченно посмот­рела на дочь. – Переночуй у меня, если хочешь. Я постав­лю раскладушку – держу ее на тот случай, когда в Центре все места заняты.

Энджи с трудом сдержала дрожь отвращения. Перспек­тива провести ночь в этом подобии квартиры, на ложе страданий, превратила отцовский кожаный диван и леп­нину потолка чуть ли не в декорации сцены из райской жизни.

– Нет. – Она мотнула головой. – Спасибо, мам. Я в порядке.

Энджи удалось выдавить из себя бледное подобие улыбки, после чего она набросила пальто и попрощалась.

Джада и Мишель собирались встретиться у пиццерии на Пост-роуд, но незадолго до назначенного времени Ми­шель перезвонила и сказала, что ей нужно ехать за Фрэн­ком. Так что Джаде пришлось везти детей к себе самостоя­тельно. Подъехав к самому крыльцу своего дома, она вы­скочила из машины и распахнула заднюю дверцу для Дженны. Та послушно выползла – именно выползла, дви­гаясь медленно и осторожно, словно ночь в приюте пре­вратила одиннадцатилетнюю девочку в дряхлую старуху. Но Дженна, слава богу, хоть как-то двигалась. Фрэнки же, похоже, парализовало; его кошмар последних суток превратил в каменную – или, скорее, ледяную – статую. Подняв малыша с сиденья, Джада была поражена его тя­жестью. Ну сколько может весить ребенок? Килограммов пятнадцать не больше; но недвижное, будто мертвое, тельце оттягивало руки, как мешок с цементом.

• Предыдущая
• 17/93
• Следующая