Тайна Запада: Атлантида - Европа - Мережковский Дмитрий Сергеевич - Страница 39

Хочет ли человечество жить, как «бессмертное животное»? Хочет, но не всегда. Вдруг начинает томиться, сходить с ума от «дурной бесконечности» и, чтобы вырваться из нее, готово разбить себе голову об стену. Первый припадок такого безумья мы только что видели в мировой войне; может быть, скоро увидим и второй. «Все будут убивать друг друга». — «Те, кто угнетает и нападает, воюет и убивает, и разрушает все на земле… обратились на людей, чтоб их пожирать»… А потом — и на самих себя: «и ели плоть свою, пили кровь свою». — «Люди убивали друг друга в какой-то бессмысленной злобе… бросались друг на друга, кололи и резались, кусали и ели друг друга. Все и всё погибало».

Только сейчас, после первой всемирной войны и накануне второй, мы начинаем понимать, что возможная цель «бесконечного прогресса» — бесконечная война — самоистребление человечества.

«Мир оставляю вам, мир Мой даю вам; не так, как мир дает, Я даю вам» (Ио. 14, 27). Вот в нашей «христьянской» Европе самые забытые слова Забытого, самые неизвестные — Неизвестного.

Если же, на краю гибели, Европа все-таки вспомнит о Нем и захочет вернуться к Нему, то боги Атлантиды укажут ей путь к Неизвестному.

«Первое явление Женомужчин, потомков Содомлян, пощаженных небесным огнем» — так озаглавил первую главу в книге «Содом и Гоморра», сердце исполинской, четырнадцатичастной трагедии-повести, писатель, может быть, величайший не только во Франции, но и в Европе наших дней, Марсель Пруст. А под заглавием эпиграф:

За двадцать пять веков после диалогов Платона о «небесной» любви, это явление Женомужчин, Содомлян, и Мужеженщин, Гоморрянок, в самом деле, первое во всемирной истории. В темных углах таилось оно всегда, но только здесь вышло впервые на свет. Пишущий сам обитатель Содома, если и «пощаженный небесным огнем», то, кажется, только наполовину, спасшийся весь в страшных ожогах, полуживой. Главная любовь его, Альбертина-Альберт, мужчина, как мы узнаем из жизнеописания Пруста; главное, после него самого, действующее лицо трагедии — кажется, Мефистофель самого Пруста-Фауста, — Шарлюс, цвет того, что мы теперь называем «европейской», а когда-то называли «христианской» культурой, — цвет ума, образования, таланта, изящества, — нисходит до последних глубин падения, до самого дна «Мервого Моря», Содомского, где этот жалкий потомок славных предков, более чистой крови, чем королевский дом Франции, соединяется с народом в новой страшной «революции» — в «свободе, равенстве и братстве» Содома. Шарлюс — «герой нашего времени», так же как Ромео, Дон-Жуан и Вертер — герои своих времен.

«Племя проклятое, — говорит Пруст, может быть, не только о Шарлюсах и Альбертинах-Альбертах, но и о себе самом, — вынужденное жить во лжи и клятвопреступлении, потому что знает, что его желания — то, что для всякого живого творения составляет сладость жизни, — считаются преступными и постыдными, непризнаваемыми; вынужденное отрекаться от Бога, потому что, будучи даже христианами, люди эти, когда появляются на скамье подсудимых, должны, перед Христом и во имя Его, защищаться, как от клеветы, от того, чем они живут; дети без матерей, которым должны они лгать всю жизнь, и даже на их, матерей, смертном одре… Отверженная, но значительная часть рода человеческого, подозреваемая там, где ее нет, дерзко являемая там, где она не угадана; считающая верных своих в народе, в войске, в церкви, на троне и на каторге; живущая в опасной и ласковой близости к людям враждебного племени, вызывающая их, играющая с ними, говорящая им о своем пороке, как о чужом, — ложь и слепота других облегчают им эту игру, которая длится иногда многие годы, до дня позора, когда укротители зверей ими пожираются». — «Такие неисчислимые, что можно сказать о них словом Писания: будет потомство твое, как песок морской, — населили они всю землю». И разрушенного Содома восстановлять им не надо: «…он и так везде» (Marsel Proust, Sodome et Gomorre, 267, 269, 283).

Что наворожил «Войной и миром» Толстой, мы знаем, — первую всемирную войну; что навораживает Пруст «Содомом и Гоморрой», мы еще не знаем: между Толстым и Прустом явной связи нет, но есть, может быть, тайная. Все у Толстого — к войне; все у Пруста — от войны. Что значит «Война и мир», мы поняли только в войне; только в мире, может быть, поймем, что значит «Содом и Гоморра». Наша война — Атлантида, наш мир — Содом.

«Миром правят Нейкос и Филотес, Распря и Дружество», — учит Эмпедокл (J. Girard, Le sentiment reliigieux en Grèce, 1879, p. 237). Или противоположнее, созвучнее: Эрос и Эрис, Любовь и Ненависть, Мир и Война.

«Эрос побеждает Арея, в Афродиту влюбленного», — напоминает лживую басню Платона (Pl., Symp., XIX); в действительности бог войны и бог любви, Эрис и Эрос, — два близнеца сросшихся, всегда друг друга борющих и никогда не побеждающих. Эрос, так же как Эрис, вооружен ядовитыми стрелами. «Дух войны, Полемос, — отец всего», — учит Гераклит. Нет, только один из двух отцов, а другой — Эрос.

Первый — лютое Солнце Войны, Аполлон-Губитель; второй — нежная Луна Содома, Дионис-Андрогин.

«Язва убийства» — война: «язва рождения» — Содом.

«Благодарю Тебя, Господи, что я никого не родил и никого не убил». В этой несколько страшной для непосвященных, как бы содомской, молитве, русский ученик Платона, Вл. Соловьев соединяет эти две язвы в одну.

Пол с войной пересекаются, но точки пересечения, большею частью, слишком глубокие, невидимы.

Главный очаг войны, любовь к отечеству, связывает малые семьи в большие — в роды, народы, племена, связью крови — семени. Это и значит: пол рождает войну; Эрос-Этнос рождает Эриса.

Вот одна точка пересечения, а вот и другая. Proles по-латыни значит «потомство», «приплод»; «пролетарии» — «плодущие», бедняки, у которых нет ничего, кроме детей; пушечное мясо для обеих войн, международной и гражданской, — войны, в собственном смысле, и войны-революции.

«Коммунизм есть явление Ж (абсолютно-Женского) — неразличимое единство… безраздельная слиянность», — определяет Вейнингер (Вейнингер. Пол и характер. Рус. перев., 353). Все — «товарищи», ни мужчины, ни женщины, в равенстве безличные, бесполые, как муравьи в муравейнике.

Милитаризм, обратная сторона коммунизма, есть явление M (абсолютно-Мужского), тоже «безраздельная слиянность», «единство неразличимое», безличное, бесполое. «Многие, слишком многие», по слову Нитцше, рождаются в похоти, слепом Эросе; убивают в ярости, слепом Эрисе. Чем на земле чадороднее, теснее, голоднее, тем воинственнее. Буря войны взметает человеческую пыль «плодущих», безличных. Солнце пола сушит человеческий лес для пожара войны.

Эрос — в человеке, Эрис — в человечестве. Кровь сначала загорается похотью, а потом льется на войне. «Язву убийства» — войну углубляет «язва рождения» — блуд, Содом.

Тайну Содома и ей наиболее противоположную тайну божественной двуполости, первую — так ясно, как этого не делал никто никогда, вторую — очень смутно, открывает Платон в «Пире».