Алмазная колесница. Том 1 - Акунин Борис - Страница 29
- Предыдущая
- 29/34
- Следующая
Дежурные пролётки стояли наготове, у входа в Охранное, а езды от Гнездниковского до Чистопрудного было, если с ветерком, минут десять.
— Ух ты, ух ты, — приговаривал надворный советник, пытаясь ещё раз прочесть записку — это было непросто: коляска прыгала на булыжной мостовой, света фонарей не хватало, да и накалякал Смуров, будто курица лапой. Видно было, что опытнейший агент, приставленный следить за фандоринскими передвижениями, разволновался не на шутку — буквы прыгали, строчки перекосились.
"Принял дежурство в 8 от ст. филёра Жученко, у дома генерала Шарма. Чернобурый вышел из подъезда без трех 9 в сопровождении барыньки, которой присвоена кличка Фифа. Доехали на извозчике до Остоженки, дом Бомзе. В 9.37 Чернобурый вышел, а через пять минут выбежала Фифа. Двоих отправил за Чернобурым, мы с Крошкиным последовали за Фифой — вид у неё был такой встревоженный, что это показалось мне примечательным. Она доехала до Чистопрудного бульвара, отпустила коляску у пансиона «Сен-Санс». Поднялась на крыльцо флигеля. Звонила, стучала, ей долго не открывали. С занятой мной позиции было видно, как из окна выглянул мужчина, посмотрел на неё и спрятался. Там напротив яркий фонарь, и я хорошо разглядел его лицо. Оно показалось мне знакомым. Не сразу, но вспомнил, где я его видел: в Питере, на Надеждинской (кличка Калмык). Только тут сообразил, что по приметам похож на Акробата, согласно описанию в циркулярной ориентировке. Он это, Евстратий Павлович, ей-богу он!
Донесение было написано с нарушением инструкции, а заканчивалось и вовсе непозволительным образом, но надворный советник на Смурова был не в претензии.
— Ну что он? Всё там? — кинулся Мыльников к старшему филёру, выскочив из пролётки.
Смуров сидел в кустах, за оградой скверика, откуда отлично просматривался двор «Сен-Санса», залитый ярким светом разноцветных фонарей.
— Так точно. Вы не сомневайтесь, Евстратий Павлович, Крошкин у меня с той стороны дежурит. Если б Калмык полез через окно, Крошкин свистнул бы.
— Ну, рассказывай!
— Значится так. — Смуров поднёс к глазам блокнотик. — Фифа пробыла у Калмыка недолго, всего пять минут. Выбежала в 10.38, вытирая слезы платком. В 10.42 из главного хода вышла женщина, кличку ей дал Пава. Поднялась на крыльцо, вошла. Пава пробыла до 11.20. Вышла, всхлипывая и слегка покачиваясь. Больше ничего.
— Чем это он, ирод узкоглазый, так баб расстраивает? — подивился Мыльников. — Ну, да ничего, сейчас и мы его малость расстроим. Значит, так, Смуров. Я с собой шестерых прихватил. Одного оставляю тебе. На вас троих окна. Ну, а я с остальными пойду японца брать. Он ловок, только и мы не лыком шиты. Опять же темно у него — видно, спать лёг. Умаялся от бабья.
Пригнувшись, перебежали через двор. Перед тем как подняться на крыльцо, сняли сапоги — топот сейчас был ни к чему.
Люди у надворного советника были отборные. Золото, а не люди. Объяснять таким ничего не нужно — довольно жестов.
Щёлкнул пальцами Саплюкину, и тот вмиг согнулся над замком. Пошебуршал отмычечкой, где надо капнул маслицем. Минуты не прошло — дверь бесшумно приоткрылась.
Мыльников вошёл в тёмную прихожую первым, держа наготове удобнейшую штукенцию — каучуковую палицу со свинцовым сердечником. Япошку надо было брать живьём, чтоб после Фандорин не разгноился.
Щёлкнув кнопочкой потайного фонарика, Евстратий Павлович нащупал лучом три белых двери: одну впереди, одну слева, одну справа.
Показал пальцем: ты прямо, ты сюда, ты туда, только тс-с-с.
Сам остался в прихожей с Лепиньшем и Саплюкиным, готовый ринуться в ту дверь, из-за которой раздастся условный сигнал: мышиный писк.
Стояли, сжавшись от напряжения, ждали.
Прошла минута, другая, третья, пятая.
Из квартиры доносились неясные ночные шорохи, где-то за стенкой завывал граммофон. Часы затеяли бить полночь — так неожиданно и громко, что у Мыльникова чуть сердце не выскочило.
Что они там возятся? Минутное дело — заглянуть, повертеть башкой. Под землю, что ли, провалились?
Надворный советник вдруг почувствовал, что больше не испытывает охотничьего азарта. И разгоряченности как не бывало — наоборот, по коже пробежали противные ледяные мурашки. Проклятые нервы. Вот возьму японца — и на минеральные воды, лечиться, пообещал себе Евстратий Павлович.
Махнул филёрам, чтоб не трогались с места, осторожненько сунул нос в левую дверь.
Там было совсем тихо. И пусто, как убедился Мыльников, посветив фонариком. Значит, должен быть проход в соседнее помещение.
Беззвучно ступая по паркету, вышел на середину комнаты.
Что за черт! Стол, кресла. Окно. На противоположной от окна стене зеркало. Другой двери нет — и Мандрыкина нет.
Хотел перекреститься, но помешала зажатая в руке палица.
Чувствуя, как на лбу выступает холодный пот, Евстратий Павлович вернулся в прихожую.
— Ну что? — одними губами спросил Саплюкин.
Надворный советник от него только отмахнулся. Заглянул в комнату, что справа.
Она была точь-в-точь такая же, как левая — и мебель, и зеркало, и окно.
Ни души, пусто!
Мыльников встал на карачки, посветил под стол, хотя предположить, что филёр вздумал играть в прятки, было невозможно.
В прихожую Евстратий Павлович вывалился, бормоча: «Господи, владычица небесная».
Оттолкнул агентов, бросился в дверь, что располагалась спереди, — уже не с палицей, а с револьвером.
Это была спальня. В углу умывальник, за шторой — ванная с унитазом и ещё какой-то фаянсовой посудиной, ввинченной в пол.
Никого! Из окна на Мыльникова глумливо косилась щербатая луна.
Он погрозил ей револьвером и с грохотом принялся распахивать шкафы. Заглянул под кровать, даже под ванну.
Японец пропал. И прихватил с собой трех лучших мыльниковских филёров.
Евстратий Павлович испугался, не случилось ли с ним затмение рассудка. Истерически закричал:
— Саплюкин! Лепиньш!
Когда агенты не отозвались, бросился в прихожую сам.
Только и там уже никого не было.
— Господи Исусе! — воззвал надворный советник, роняя револьвер и широко крестясь. — Рассей чары беса японского!
Когда трижды сотворённое крёстное знамение не помогло, Евстратий Павлович окончательно понял, что Японский Бог сильнее русского, и повалился перед Его Косоглазием на коленки.
Уткнулся лбом в пол и пополз к выходу, громко подвывая «банзай, банзай, банзай».
Слог последний, самый протяжный
Как он мог не узнать её сразу! То есть, конечно, устал, томился скукой, с нетерпением ждал, когда можно будет уйти. И она, разумеется, выглядела совсем по-другому: тогда, на рассвете, у взорванного моста, была бледной, измождённой, в мокром и запачканном платье, а тут вся светилась нежной, ухоженной красотой, опять же затуманивавшая черты вуаль. Но всё же, хорош сыщик!
Лишь когда она сама подошла и сказала про мост, Эраста Петровича будто громом ударило: узнал, вспомнил её показания, повлекшие за собой роковую, постыдную ошибку, а главное — вспомнил её спутника.
Там, у склада на станции «Москва-Товарная», увидев в бинокль получателя мелинита, Фандорин сразу понял, что где-то видел его прежде, однако, спутанный японскостью лица, повернул не в ту сторону — вообразил, будто шпион похож на кого-то из давних, ещё японской поры, знакомых. А всё было гораздо проще! Этого человека, одетого в грязную штабс-капитанскую форму, он видел у места катастрофы.
Теперь всё встало на свои места.
Литерный был взорван именно Акробатом, как метко окрестил его Мыльников. Японский диверсант ехал на курьерском поезде, и сопровождала его сообщница — эта самая Лидина. Как ловко направила она жандармов по ложному следу!
И вот теперь враг решил нанести удар по тому, кто за ним охотится. Один из любимых трюков секты «крадущихся», называется «Кролик съедает тигра». Ну да ничего, у нас на то тоже есть своя поговорка: «Ловила мышка кошку».
- Предыдущая
- 29/34
- Следующая
