Невский проспект - Вересов Дмитрий - Страница 49
- Предыдущая
- 49/63
- Следующая
Акентьев еще раз внимательно посмотрел на себя в зеркало, зачем-то пригладил волосы, словно тесть мог выразить недовольство его внешним видом. Отдал честь собственному отражению, прошел в кабинет и стал набирать номер. В квартире стояла благословенная тишина, как на кладбище. «Собственно говоря, для счастья нужно немного, – подумалось вдруг ему. – Немного тишины – и все». Впрочем, воображение тут же возразило, нарисовав образ Альбины Вихоревой с развевающимися волосами и розовеющими на ветру щеками.
– Саша… – голос маршала был ровным, но Акентьев сразу почувствовал, что что-то произошло. – Дина тут у нас немного набедокурила!
– Что случилось?! Что с ней?
Где-то на заднем плане раздавалось старушечье кудахтанье Марьи Григорьевны. Подробности маршал в телефонном разговоре сообщать не захотел, но Акентьев, хорошо знавший репертуар супруги, мог и сам догадаться, что у Дины был очередной приступ алкогольного психоза. Правда, никогда за время их недолгой совместной жизни дело не доходило до вызова санитаров. Очевидно, в этот раз она зашла слишком далеко. Может, голой танцевала на столе или пыталась изнасиловать кого-то из высокопоставленных чинов?!
– Отпраздновали, нечего сказать, – вздыхал на другом конце трубки маршал.
Переплет мог по-человечески посочувствовать ему, но сочувствовать отчего-то совершенно не хотелось. В конце концов, каждый сам виноват в своих несчастьях, а маршалу Орлову уже давно следовало направить Дину к психиатрам, вместо того чтобы подыскивать супруга. Однако давать советы задним числом – дело бессмысленное, а в случае с людьми вроде Орлова даже опасное.
– Я приеду навестить! – сказал Акентьев, доводя роль до конца.
– Не сейчас, Саша! Врачи говорят – ей некоторое время лучше никого не видеть. Ксюша сейчас у нас поживет!
Через две минуты Переплет аккуратно положил трубку и посмотрел на швейцарские часы – подарок тестя. Вещь отличная, подобрана кем-то из его свиты – Орлов сам никогда не занимался мелочами. Было только семь вечера. Он выглянул в окно. Вид был прекрасный, ветер гулял над Невой, и, если открыть окно, можно услышать крики чаек. Отражение в окне было искаженным – вместо лица получалась какая-то бездушная рыбья маска. Переплет рассмеялся, вспомнив, как отреагировали на его рассказ об эксгумации и путанице с трупом на вечеринке у отца. Да-с, такими историями репутацию души общества не завоюешь.
Он не сомневался, что дочку Орлова содержат в прекрасных условиях и тревожиться на этот счет не стоит. Можно послать открытку – это пришло ему в голову чуть позже, когда он открывал бутылку с коньяком, купленную по дороге. Акентьев поднял первый тост в честь себя, второй за успехи отечественной психиатрии. За кого еще выпить?… Как говорит народ, было бы что, а повод найдется!
Только народ в одиночку не пьет, а вот Переплет не желал никого сейчас видеть. Одинокий волк.
– У-у-у-у! – Он остановился перед дурацким львинолапым зеркалом, чтобы протяжно провыть.
Когда-то жили на земле умельцы, которые делали зеркала, служившие дверями в другой мир. Переплет постучал по прохладной зеркальной поверхности. Отвернулся и почувствовал взгляд за спиной. Ерунда, сказал он себе, – это самовнушение. Так бог знает до чего можно допрыгаться. Хорошо, что его не видит никто из коллег по исполкому. Со стороны могло показаться, что товарищ замначглав сошел с ума. На самом деле Акентьев давно не чувствовал себя так замечательно. Очень давно. Ему нравилась атмосфера, которая сейчас его окружала. Атмосфера декаданса. Не хватало только бледного кокаиниста в качестве компаньона и неотягощенной моралью блудницы. Не было компании, вот в чем дело! Оставалось любоваться собой.
Можно было позвонить Григорьеву, но ведь не поймет ничего, глупая тварь. Придет и все опошлит. А где-то далеко, в своей палате, разумеется – одиночной, сидит Дина. Акентьев очень живо представил себе это. Дина в полосатой пижаме, а не в смирительной рубашке. Пижама похожа на ту, которую она часто носила дома, напоминая Переплету узников концлагерей. Теперь она и впрямь похожа на узницу – голова у нее коротко обрита.
В комнате нет окон, только лампочка под потолком в обрешетке, хотя достать до нее в любом случае нереально, а кинуть нечем – палата пуста. Дина сидит, подобрав ноги и обхватив их руками. Время от времени она шмыгает носом, ей очень плохо.
Пожалуй, только теперь он начал понимать, каким чудовищным грузом была для него супруга вместе с ее ненаглядной дочуркой. И неважно, что положением своим он был обязан этому браку – Александр Акентьев не любил компромиссы и знал границы благодарности. Если бы была какая-нибудь возможность, волшебная возможность задержать Дину в психушке подольше, а лучше всего – навсегда, он бы это сделал. Вырвать волосок из несуществующей бороды, прочесть заклинание…
Прошло первое безудержное веселье. Теперь неизбежен был откат в депрессивное состояние, усугубленное коньяком. Нельзя пить в одиночку – снова вспомнил Переплет старое доброе правило, но было уже поздно. Возможно, ему тоже давно следовало обратиться к психиатру, но в советском государстве это означало бы конец карьеры чиновника. Обращаться к врачам – значило признать, что у тебя большие проблемы. Максимум, что мог позволить себе Акентьев, – это небольшая депрессия. Да и то товарищи не поймут – депрессии следовало снимать старым проверенным способом: с помощью банек, вечеринок и алкоголя.
В голову полезли мрачные мысли. Она вернется, все продолжится. Прямо хоть стреляйся. Только не из чего! Сколько ее там продержат?! Орлов сказал, что в лучшем случае – недели две, но по голосу его было ясно, что на такое счастье он и сам не рассчитывает. Хорошо – пусть будет месяц. Вряд ли больше.
«Нужно было не отказываться от ружья, которое предлагал Орлов! Хорошее ружье – двустволка.
А как застрелить себя из ружья? – размышлял Переплет. – Неудобно ведь! С другой стороны – у ружья можно отпилить ствол либо упереть приклад в пол и, сев на стул, поставить большой палец ноги на курок. Удивительно, что никто не подумал написать книгу на эту тему. Правда, советскому человеку не пристало думать о преждевременной смерти, он должен влачить существование, даже если не осталось в этом существовании никакого смысла, не осталось сил и желания продолжать бессмысленную комедию жизни. Но люди-то все равно кончают с собой».
Да-с, большим пальцем на курок, и никаких проблем. Правда, не очень эстетично, но это не может волновать покойника – смерть вообще редко бывает эстетичной. Если только она настоящая, а не киношная. Впрочем, вопрос чисто теоретический. Ружья у него под рукой не было. Тесть предлагал, но Переплет почему-то отказался. Придется изыскивать другие способы.
Свет замерцал и погас. Акентьев поднял голову – со времени вселения в квартиру никаких проблем с электричеством не было. За тяжелыми шторами тускло светили фонари на набережной. Переплет было поднялся, но потом снова опустился в кресло. «Вот и хорошо», – подумал он, потирая усталые глаза.
В кабинет не проникало ни звука: Переплет позаботился о звукоизоляции – не столько из-за шума на улице, сколько из-за воплей жены и дочери.
Что-то скрипнуло вдали. Словно кто-то прошел по паркету в гостиной. Может быть, маршал Орлов сошел с портрета и сейчас придет, чтобы покарать его за легкомысленное отношение к собственной персоне? Акентьев рассмеялся – в пустой квартире смех прозвучал странно. Он встал, проверил пробки – все было в порядке. Значит, авария. Переплет прошел в кухню, отыскал в ящике буфета свечи. Сколько там свечей нельзя зажигать сразу – две или три? «Она боялась двух свечей». Или трех?! Искать нужный том Александра Сергеевича и проверять по тексту Переплет не собирался.
А свечей, между тем, было только две. Переплет поискал спички. Теперь свечи нужно было куда-то поставить. В комнате снова скрипнуло. Акентьев обернулся, и парафин закапал на стол. Он выругался и смахнул не успевшие застыть капли губкой. Сколько возни!
- Предыдущая
- 49/63
- Следующая
