Невский проспект - Вересов Дмитрий - Страница 18
- Предыдущая
- 18/63
- Следующая
Кирилл Марков придирчиво рассматривал себя в зеркале гримерки. Вся прошлая жизнь с ее неудачами и радостями в этот момент перестала для него существовать. Даже Джейн и Невский отступили куда-то далеко на второй план. Он глубоко вздохнул. Сегодня станет ясно, чего он стоит в качестве актера. Либо прав был Юрий, разглядевший в нем способности, о наличии которых сам Марков до тех пор не догадывался, либо… Либо не прав.
В коридоре рядом с гримерками кто-то стал вы-свистывать знакомый мотивчик.
– Трудно дело птицелова, изучить повадки птичьи, помнить время перелета…
Кирилл поморщился, опасаясь, что песня прицепится, как это иногда бывает. А буквально секунду спустя свист оборвался, словно исполнителя схватили за горло. Выглянув в коридор, Марков увидел, что так оно, собственно говоря, и было.
Человеком, душившим свистуна, был не кто иной, как сам Юрий. Марков на мгновение решил, что у того приступ помешательства, но через мгновение все объяснилось.
– Загубит, сволочь, премьеру! – пояснил актер, выпуская из рук жертву, – к счастью, несмотря на обуявший его праведный гнев, до конца он бедолагу не додушил.
Бедолага, который, кажется, ухаживал за исполнительницей роли Офелии, вытянулся у стены, боясь сдвинуться с места без разрешения. Юрий протянул палец в величественном жесте, указывая куда-то в сторону пожарного выхода, и преступник затрусил туда, боязливо оглядываясь.
– В гневе ты страшен! – рассмеялся Марков, но по лицу коллеги было видно, что ему не до смеха.
Свист в театре – ужасная примета, сулящая провал. Кирилл не был от природы суеверен, но сейчас, перед премьерой, и ему начинало казаться, что любая мелочь может фатально отразиться на его дебюте.
Юрия же просто трясло. Марков попытался его успокоить – в конце концов, в театральной среде было множество примет, но бывало, и не раз, что за самыми плохими из них не следовало никаких катастроф и даже наоборот. Например, по негласному правилу, кошек в театре не пускали на сцену, «чтобы удачу не унесли». А кошки, которых в театре было порядком, все равно лезли и часто чертовски органично вписывались в постановку, хоть и отвлекали на себя внимание зрителей.
– Совершенно верно! – в разговор вклинился их ангел-хранитель, тот самый литератор, на чьей даче они проводили первые репетиции с Юрием. – Кстати, в Англии на этот счет примета совершенно противоположная! Там кошка на сцене приносит удачу! Только не во время «Макбета». «Макбет» вообще приносит одни несчастья!
На руках у него была одна из упомянутых кошек.
– Учтем на будущее! – сказал Юрий, пожимая ему руку.
– Между прочим, – сказал писатель Кириллу, – в зале у нас кое-кто из министерства культуры!
– Это должно меня вдохновлять? – осведомился с улыбкой Кирилл.
Вечным предметом насмешек было это министерство, хотя без его благословения ни театру, ни отдельному спектаклю на существование рассчитывать не приходилось. До начала спектакля оставались считанные минуты, до выхода Маркова немного больше. Он глубоко вдохнул, чтобы успокоиться. Вспомнил то, что услышал в трактире у «Глобуса» от старого переписчика. Жаль, что старик не сможет посмотреть на его исполнение. Зато в зале сидел Иволгин, по такому случаю передавший на вечер Верочку в руки двоюродной сестры.
– Тебе, как будущей матери, полезно посидеть с ребенком! – сказал ей Вадим.
Ленка и не возражала, мурлыкала что-то под нос, баюкая Верочку. Ее муж хронически отсутствовал дома – летал, как выражалась Ленка, по делам. Овчарки тоже отсутствовали, супруги не торопились забирать их у друзей – хлопот сейчас и так хватало. Попугай, правда, вернулся. Попугай был серый. Жако. Серость оперения компенсировалась необычайной яркостью языка. Как утверждала Ленка, а не верить ей в этом случае не было оснований, жако лучше всех прочих попугаев говорили по-человечески.
Правда, Вадим возражал, что птица говорить не может, а лишь имитирует речь. Ленка возмущалась и бурно жестикулировала, указывая на книжную полку, где среди прочих книг примостился толстый том Брема, судя по усердно соскобленным штампам, спертый ею в какой-то северной библиотеке.
Факт кражи Ленка категорически отрицала.
– Ты не должен меня расстраивать! – говорила она капризно. – Будущих мам расстраивать нельзя! А книжку мне на прощание подарили за отличную работу!
Вадим и этому не верил.
– За отличную работу дарят «Малую землю» или «Капитал»! – сказал он. – Ты же не с попугаями работала, а с советскими людьми!
Впрочем, Брем не Брем, а попугай и правда обладал приличным словарным запасом, но эпитет «приличный» здесь относился только к количеству слов, многие из которых были совершенно нецензурными. Ленка уверяла, что раньше он не выражался, но люди, приютившие беднягу жако на время отъезда супругов, обогатили его репертуар новыми выражениями.
– Там было много новых слов! – сказал Вадим, подражая датчанину из «Осеннего марафона».
– Ага! И теперь не отучить! – горестно вздыхала Ленка. – А жако, они долго живут, просто ужас!
Попугай, накрытый пестрым платком, молчал, но стоило Домовому в порядке эксперимента приподнять этот платок, как птица на радостях разразилась длинной непечатной тирадой.
– Тяжелый случай, – сказал Вадим и снова за-крыл попугая, а Брема вернул на полку.
– Только не нужно никаких экспериментов, – добавил он, опасливо покосившись на книгу о воспитании детей, стоявшую там же. Он по своему опыту хорошо знал, что многие из таких книг, несмотря на высокие медицинские звания светил, настрочивших их, не стоит принимать всерьез.
– Не волнуйся! – сказала Ленка и вздохнула завистливо. – Вот ты в театр пойдешь, а мне теперь приходится сидеть сиднем, словно затворнице какой-то!
– Ну, – серьезно сказал Домовой, – вообще-то, беременным полезны прогулки. Свежий воздух…
– Ох! – всплеснула руками Ленка. – Воздухом я и с балкона подышу! Я по магазинам хочу прошвырнуться, в гости к подругам зайти! Понимаешь?!
– Понимаю! – сказал Вадим. – Но такова, с позволения сказать, женская доля. Мужчина добывает пищу, женщина рожает и растит детей.
– Ну все! – Ленка тяжело сползла с дивана и принялась выталкивать Домового в прихожую. – Он мне тут про женскую долю будет рассказывать! Опоздаешь в театр!
Ветер гнал по небу темные, почти черные тучи. Ветер усиливался. Буря шла по пятам, и уйти от нее не было никакой возможности. Невский знал, что конь устал, что его копыта разбиты, что он голоден, как голоден и седок. И его тоже мучит жажда. Но по крайней мере с жаждой скоро будет покончено. Скоро ливень настигнет их. Сейчас усталому Невскому хотелось стряхнуть странный сон, снова очнуться в своей постели в Ленинграде, встать и пойти на кухню, чтобы выпить чашку холодного чая, пожурить мать, которая вновь засиделась над книгой, и погрузиться в царство грез, может быть, еще более невероятное.
Но он отлично знал, что пробуждения не будет. Не будет никогда.
Степь вокруг была необыкновенно тиха. Евгений огляделся. Справа, если быть точнее – с востока, протекала река. Направляясь в эти края, Невский постарался навести справки при дворе приемного отца, графа Ддейла, где, в частности, побеседовал с одним бродягой-поэтом. Почувствовал в нем родственную душу, несмотря на разницу в несколько веков. А поэт придерживался традиций своего времени в смысле гипербол – во всяком случае, река была описана им как полноводный поток, неукротимый в своем быстром беге и несущий стволы могучих деревьев, словно соломинки. В реальности этот самый поток выглядел довольно жалко.
– Сила воображения! – усмехнулся Невский.
Что ж, тем лучше. Он спешился и пошел вниз к реке, ведя коня в поводу. Нужно было поискать переправу – на другой стороне начиналась дубрава, где можно было укрыться от непогоды. Правда, в старые дубы особенно любит попадать молния, но всегда нужно надеяться на лучшее.
Берег был обрывистый, под кручей усеян отверстиями ласточкиных гнезд. Еще ниже, ближе к воде, Невский заметил черный зев пещеры, над сводом нависали сухие корни. Отодвинув их шелестящий полог, он заглянул внутрь. Здесь было пусто. Пещера была глубокой, но Невский не осмелился двигаться дальше, боясь, что своды начнут осыпаться.
- Предыдущая
- 18/63
- Следующая
