Белый флюгер - Власов Александр Ефимович - Страница 27

• Предыдущая
• 27/41
• Следующая

В первые дни после долгого — чуть не на всю ночь — разговора с Крутогоровым старшие Дороховы чувствовали себя не в своей тарелке. Особенно раздражал их флюгер — петух, который белел теперь над крышей их дома. Под этим вражеским знаком им жилось неспокойно. Утомляло постоянное ожидание чего-то неприятного, опасного.

Зато мальчишки, особенно Федька и Карпуха, были в восторге. Тайком от отца и матери они установили три дежурных поста. Гришу хотели послать в двухэтажный флигель, Карпуху — на чердак, к окну, у которого раньше сидел матрос Зуйко, а Федька взялся за самое трудное — дежурить в лесу у дорожки, ведущей к полустанку. Но Гриша упросил Карпуху поменяться местами. Страшно ему было одному сидеть в том доме, где умер Яша. Федька, руководивший операцией, разрешил этот обмен.

— Я сяду у окна, а что дальше? — спросил Гриша.

Федька не ожидал такой наивности.

— Как что?.. Высматривай подозрительных!

— А какие они — подозрительные?

Тут даже Карпуха засмеялся и покровительственным тоном пояснил:

— Их всегда видно! Мы вон с Федькой сразу почуяли и пошли за ней — за женой Самсонова! Понял?

— Понял, — неуверенно произнёс Гриша. — А потом что?

— Как увидишь — сигналь! — приказал Федька.

— Кому?

Федька хотел сказать, что ему, но догадался: это невозможно. Он же в лесу будет.

— Кому?.. Мамке с папкой!.. Чтобы приготовились!

— Ладно, — согласился Гриша, и мальчишки разошлись по своим местам.

В нетопленном флигеле холодно, но там хоть ветра нет, а Федька был на холме. Ветер так и свистел, сбрасывая с сучьев слежавшийся снег. По дорожке никто не проходил ни к полустанку, ни к деревне. Один Федька отсчитывал шаги между двух корявых берёз, стоявших на противоположных склонах холма. Сорок семь шагов туда и столько же обратно. Он бы скоро замёрз, но его подогревала уверенность, что его пост — самый выгодный. Если враг придёт, то только по этой дорожке. Не пешком же притопает из Питера! Наверняка приедет поездом. Тут Федька его и встретит!

А Карпуха надеялся, что именно он первый увидит врага. Со второго этажа флигеля видно в любую сторону. Карпуха подходил к каждому окну по очереди. У окна на залив он стоял дольше, чем у других. Лёд ровный, как стол. И конца ему не видно. Чернеет Кронштадт. Тёмными букашками ползут по льду люди. Просторно и бело. Легко смотрится вдаль.

«Санки бы или лыжи!» — мечтательно подумал Карпуха и рассердился на себя. Он — на посту, а думает о всякой чепухе! Карпуха отвернулся от залива и снова закружил по комнате, переходя от окна к окну.

Ноги легко заставить идти в любую сторону, а с мыслями труднее. Что-нибудь влезет в голову и застрянет. Так получилось и у Карпухи. Ни с того ни с сего вспомнил он, что Гриша побоялся дежурить во флигеле. Сначала Карпуха почувствовал прилив гордости: он меньше Гришки, а ничего не боится. Но это только сначала, а потом он и сам без всякой причины оробел. Хотел отогнать от себя страшные мысли, а они не уходили. Вспомнились и Яша, и крест на его могиле, и утопленник. Карпуха почему-то взглянул на тёмный люк, ведущий вниз. Скрипнуло, что ли, на первом этаже? А ведь флигель-то все эти дни стоял пустой и дверь на ключ не закрывалась. Что, если кто-нибудь уже забрался сюда и спрятался? Притаился внизу и ждёт, когда Карпуха начнёт спускаться!..

Мальчишка отошёл к самому дальнему от люка окну и замер. Он хотел заставить себя смотреть на улицу, а глаза не слушались — поворачивались к квадрату, темневшему в полу. Там, внизу, что-то происходило: похрустывало, шелестело, сопело, и незнакомый замёрзший голос позвал:

— Карпыш!

Карпуха не ответил. Он узнал Федьку только со второго раза, когда тот крикнул уже сердито:

— Ты здесь, Карпыш?

— Тут! — сказал он и стал спускаться медленно-медленно, чтобы успеть прийти в себя.

Федька стоял у лестницы и дул в ладони, отогревая закоченевшие пальцы.

— Что так скоро? — недовольно спросил Карпуха, а сам был рад-радёшенек, что кончилось это дежурство.

— Вот так скоро! — возмутился Федька. — Часа три прошло!.. Тебе хорошо в тепле, а ты бы на морозе поплясал!

— Давай поменяемся! — с готовностью предложил Карпуха.

— Незачем. Сегодня не придёт.

— Почему?

— Знаю! — отрезал Федька. — Не придёт!..

Мать давно уже искала их. Гриша, которого она нашла на чердаке, сказал, что не знает, где остальные. За это ему пришлось одному и воды натаскать, и за хворостом сбегать.

Не очень больно дёргая Федьку и Карпуху за уши, мать приговаривала:

— Он работать за вас должен, да?.. Он батрак, да?..

Мальчишки надутые, злые разбрелись по углам. Вышло так, точно Гриша в чём-то виноват. Он чувствовал себя неловко и, чтобы сгладить эту неловкость, подошёл к Федьке.

— Федя! Давай кормушку делать?

Федька посопел сердито, покашлял зачем-то и позвал:

— Карпыш!

Карпуха, прижав обе руки к ничуть не болевшему уху, пришлёпал из другого угла.

— Давайте кормушку делать? — повторил Гриша.

— Для Купри? — оживился Карпуха. — Давайте! А ты умеешь?

— А чего уметь-то? — сказал Федька. — Доска, а вокруг бортики, чтоб еда не падала…

Кормушку мастерили на чердаке. Получился ящик с невысокими бортами. Его приколотили к наружной стене за окном. За хлебом послали к матери Гришу.

— Ну что? Ничего? — спросил Федька, когда Гриша вернулся с подгоревшей коркой.

— Ничего. Дала.

Корку раскрошили, крошки высыпали в ящик и долго ждали у окна. Но ни Купря, ни другие вороны не торопились прилетать.

— Сыты, что ли? — удивился Федька.

Только к следующему утру исчезли крошки.

Мальчишки насыпали новую порцию и опять посидели у окна.

Карпуха спросил:

— Дежурить пойдём?.. Хочешь, я в лесу постою?

Но Федька не торопился с дежурством. Его тоже не очень тянуло на свой пост. Тоскливо одному.

— Сегодня вместе будем! — объявил он. — Втроём даже лучше. Шесть глаз — никто не проскочит!

В тот день мальчишки вертелись у дома, пялили глаза на тропки и дорожки до самого вечера. На другой день — тоже, но уже не до вечера. После обеда, выйдя во двор, они по привычке посмотрели на тропки, намозолившие глаза, на лес, синевший на холме, на деревню — всю в дымках, прямыми столбами поднимавшихся над крышами. Гриша зевнул. Сразу же зевнул и Карпуха. Федька подозрительно скосился на них.

— Раззевались!

— Скучная у них работа, — сказал Гриша.

Федька прищурился.

— У кого — у них?

— У чекистов.

— Главное, ничего не знаем, — поддержал Гришу Карпуха. — Целый год прождёшь, а никто и не придёт!

Федька так обозлился, что даже отвернулся от ребят. В эту минуту он забыл, что и сам был готов отменить дежурство.

— Эх вы! Ну и ладно! Я один! Без вас!

Он зашагал по тропке к лесу, где караулил первый день.

— А чего мы сказали? Мы ничего! — виновато произнёс Карпуха, догоняя брата. — Надо — так я хоть всю ночь… И Гришка! Мы с тобой!

— Нужны вы мне! — огрызнулся Федька.

Они дошли до колодца и услышали долетавшую из леса песню. Чей-то хрипловатый голос выводил под гармошку шальные разухабистые частушки. Между сосен на дорожке зачернели бушлаты. Матросов было трое. Один тащил за верёвку большие, высоко нагруженные сани, другой подталкивал их сзади, а третий сидел на самом верху покрытого брезентом груза и лихо растягивал гармонь:

На крутом спуске сани разогнались и подрубили переднего матроса. Он упал на поклажу, вцепился в брезент. Задний матрос, потеряв равновесие, ткнулся головой в снег.

Сани мчались вниз. Матрос с гармошкой хохотал на всю деревню. Потом он опять загорланил:

• Предыдущая
• 27/41
• Следующая