Белый флюгер - Власов Александр Ефимович - Страница 12

• Предыдущая
• 12/41
• Следующая

По деревне идти не пришлось. Тропка задами привела их к самому дому. Он был ещё довольно крепок. Стоял, как бобыль, один-одинёшенек. Ни забора, ни сарая. Лишь берёза, словно часовой, вытянулась перед окнами, заколоченными досками. Дверь закрыта. Чтобы она не открывалась от сквозняка, в порог вбит деревянный клин.

Мальчишки соскочили с Прошки. Отец привязал коня к берёзе и долго возился с клином. Наконец тот поддался с тягучим скрипом. Потревоженные этим звуком, на берёзе закричали вороны. Карпухин ворон каркнул в ответ и чуть не выскочил из кепки. Мальчишка прижал его к груди.

Наступила торжественная минута.

— Ну, братан! — произнёс отец. — Не сердись. Сам звал… Принимай!

Он поскрёб подошвы сапог о крыльцо и открыл дверь. За ним втянулось в дом всё семейство.

Узкие тёмные сени с рассохшейся кадкой в углу и крутой лестницей на чердак. Ещё одна дверь. За ней — крохотная прихожая, из которой можно пройти и в кухню и в комнату, единственную в доме. Тут было посветлее. Свет просачивался в щели между досок, приколоченных снаружи к рамам. И на кухне и в комнате царил невообразимый беспорядок. Но ни стол, ни скамейки, ни комод не были попорчены. Даже уцелело стекло в дверце настенного шкафчика для посуды.

Всюду валялись промасленные тряпки, которыми когда-то чистили оружие. На столе — груда банок из-под мясных консервов, яичная скорлупа. Под окном — несколько пар дырявых ботинок, разорванные матросские тельняшки и бушлат без рукавов. Потрёпанная матросская одежонка была кучей навалена и на деревянный остов кровати без матраца. Вероятно, в доме Куприяна какое-то время жили матросы. Им привезли новое обмундирование. Переодевшись, они ушли куда-то, в спешке не убрав за собой.

— Открой окна, — сказала отцу мать и стала разбирать консервные банки. — Неужто все пустые?

От этих слов у мальчишек засосало под ложечкой. До этого они крепились — знали, что есть будут не скоро: с собой у Дороховых ничего не было, а достать еду в незнакомом месте не так-то просто.

Карпуха положил кепку с вороном на лавку, и братья с усердием принялись помогать матери.

— Ищите лучше помойку во дворе! — недовольным голосом приказала она. — Одно железо осталось… Выносите из избы!

Федька побежал во двор искать место для мусора, а Карпуха расстелил на полу рваную тельняшку и рядами уложил на неё пустые банки.

Одна за другой с треском отлетали доски от окон. Светлее стало на кухне.

— Да-ёшь Крас-ну Гор-ку, — по складам прочитал Карпуха слова, написанные углем на русской печке. — Мам! Это про что?

Мать посмотрела на печку, и Карпуха заметил, что её лицо неожиданно подобрело.

— Про что, не знаю, — сказала она. — А вот это… Это спасибо! Мир не без добрых людей!

Тут и Карпуха увидел, что в нише, куда обычно ставят самовар, поблёскивали круглые бока не вскрытых консервных банок, а на них лежали пять ссохшихся, покрытых пылью буханок хлеба.

У ниши собрались все Дороховы. Отец удивлённо, по-мальчишески вытянул губы.

— У-у-у! Везёт же нам, Варвара!

— Ты губы-то не развешивай, — одёрнула его мать. — Сами поедим, а конь голодать будет?.. Хватит — одного заморили! Иди в деревню, и чтоб к обеду сено было! Хошь выпроси, хошь в долг возьми!.. А вы, ротозеи, чего дремлете? — Это относилось уже к сыновьям. — Живо за уборку! Воды! Дров!

И ожила изба Куприяна. Вскоре из трубы повалил дым. Ветер разнёс запах жжёной шерсти. Это горело в печке тряпьё, оставленное матросами. Но не всё. Что получше, мать отложила для хозяйства.

Федька забрался на берёзу и наломал веток для веников. Карпуха нашёл на чердаке вёдра и пошёл за водой. Колодец был на склоне холма рядом с тропой, по которой Дороховы добрались до дома. Вёдра оказались с дырками. Обратно Карпуха спускался бегом, разбрызгивая вокруг себя весёлые струйки. А мать хлопотала в избе. Умела она работать и других умела заставлять. Даже не заставлять, а просто, глядя на неё, нельзя было ничего не делать или делать плохо. И не забывала она ничего. Когда Карпуха, залепив глиной дырки, второй раз сбегал за водой и вернулся с полными вёдрами, он увидел своего ворона на чисто вымытой скамейке. Ворон стоял на здоровой ноге, оттопырив подбитое крыло, и жадно клевал размоченные хлебные крошки.

Карпуха сразу простил матери ночные подзатыльники, отвешенные в камере предварительного заключения, и спросил:

— Мама! А как мы его прозовём?

— Купря! — тотчас ответила мать. — Вороны, говорят, по сто лет живут. Долгая останется память по Куприяну Денисычу, царство ему небесное!

Когда предварительная уборка была закончена и мать протёрла пыльные стёкла, в доме стало уютно. В печке потрескивали коряги, принесённые мальчишками с берега залива. Булькал суп в большом чугуне, найденном в подполье. Там же отыскалась и кое-какая посуда. Чисто вымытые плошки выстроились на столе.

Есть очень хотелось, но мальчишки не торопили мать. Сколько её ни упрашивай, до возвращения отца обеда не будет. Они то и дело поглядывали в окно. А сытый ворон сидел на подоконнике и постукивал клювом в стекло. Вид у него был домашний. И не боялся он никого, только сердился и предостерегающе открывал клюв, когда кто-нибудь подходил к окну.

— Едет! — крикнул из комнаты Карпуха.

Мать и Федька подошли к кухонному окну. К дому подъезжал отец. Через Прошкину спину были перекинуты два связанных верёвкой тюка прессованного сена.

За обедом отец сказал, что в деревне ничем не разживёшься. С кем он ни говорил, никто не захотел одолжить сена. Все в один голос уверяли, что и самим не хватит на зиму. Вернулся бы он ни с чем, да повстречался ему военный обоз. Артиллеристы везли фураж в свою часть. У них отец и выпросил два тюка.

— Люди в деревне хмурые, — добавил он. — Голодухи боятся. Я хотел насчёт муки заикнуться, а потом гляжу — нет, нельзя! Прибьют ещё!.. Повезло нам с этими консервами. Широкая душа у матросов. На смерть шли, а добро сделали!

— Почему на смерть-то? — спросил Федька.

Отец посмотрел на слова, написанные на печке: «Даёшь Красну Горку!»

— Красная Горка — это форт. Переметнулся он к белякам. А орудия в нём — во! — Отец сцепил руки в кольцо, обхватив невидимое жерло. — Пока этот форт брали, много полегло наших.

После обеда мальчишки пошли к заливу. На этот раз никакого задания от матери у них не было. А когда нет заданий, совсем по-другому и ходится, и дышится.

Ветер поутих. Волны сбросили свои белые шапки и не разбивались о камень, а с негромким всплеском обтекали его. От берега до камня — шагов двадцать. В тихую погоду, когда море спокойно, до него можно дойти, не замочив штанов.

— Рыбу хорошо с камня удить, — сказал Карпуха.

— Мелко тут, — возразил брат. — И за камнем мелко. Лодку бы! Да сеть!

— Мамка свяжет!

— А лодка?

— У кого-нибудь есть. Взять можно.

Братья посмотрели вдоль берега в сторону деревни. Лодок они не увидели, а заметили невдалеке двух мальчишек, которые шли по песку у самой воды и смотрели под ноги.

Это были Гриша и Яша, только не Куратовы и даже не Самсоновы, а Егоровы, потому что Семён Егорович и Ксения Борисовна жили на новом месте под этой фамилией. Семён Егорович хотел изменить у всех четырёх даже имена, но побоялся, что Гриша и Яша не смогут осилить такую конспирацию. Братья и так с трудом усвоили новую фамилию и очень неохотно выполняли строгий наказ — называть приютивших их людей папой и мамой. Им также строго было приказано забыть про пожар, про «чекистов» и о том, что они жили в Петрограде…

Мальчишки сошлись на берегу как раз напротив большого камня, торчавшего из воды.

— Вы новенькие? — спросил Гриша без особого любопытства. — Надолго приехали?

— Насовсем! — важно ответил Карпуха.

В глазах у Гриши не появилось ни радости, ни огорчения — печальные были у него глаза. У Яши — тоже.

• Предыдущая
• 12/41
• Следующая