Калеб Уильямс - Годвин Уильям - Страница 8

• Предыдущая
• 8/93
• Следующая

При таком настроении терпение мистера Тиррела должно было подвергаться большому испытанию, когда он слышал, что говорили на эту же тему его соседи. В то время как он находил в мистере Фокленде только черты, достойные презрения, соседи, казалось, никогда не уставали расточать ему похвалы: сколько достоинства, приятности, какая непрестанная забота о благополучии других, какая деликатность чувств и выражений! Он просвещен без чванства, утончен без фатовства, изящен без изнеженности. Постоянно беспокоясь, как бы не дать другим болезненно почувствовать свое превосходство, он достигал этим лишь того, что это превосходство воспринималось как подлинное и вызывало со стороны зрителей не зависть, а восхищение. Нужно ли говорить о том, что переворот, происшедший в чувствах сельской округи, был вызван одним из самых понятных свойств человеческого ума? Грубое произведение искусства находит своих поклонников, пока не появится более благородное, после чего люди сами удивляются, как могли довольствоваться прежним. Мистеру Тиррелу казалось, что похвалам, расточаемым его сопернику, не будет конца, и он ждал, когда их общие знакомые падут ниц и поклонятся пришельцу. Наиболее неумеренные выражения восторга причиняли ему адские муки. Он корчился в отчаянии; его черты искажались, взгляд вызывал ужас. Такие страдания испортили бы, вероятно, самый кроткий характер. Какое же действие должны были они оказать на мистера Тиррела, и без того грубого, неистового и свирепого?

Преимущества мистера Фокленда, казалось, ничуть не умалялись по мере того, как к ним привыкали. Каждая новая жертва тирании мистера Тиррела немедленно переходила под знамя его противника. Дамы, хотя их сельский кавалер обращался с ними мягче, чем с мужчинами, иногда тоже страдали от его капризов и дерзости. Они не могли не заметить разницы между этими двумя соперниками, состязавшимися на поприще рыцарства, из которых один никогда не обращал внимания ни на чьи желания, кроме своих собственных, а другой был олицетворением доброты и всегда находился в хорошем расположении духа. Тщетно мистер Тиррел пытался обуздать свой грубый нрав. Его одолевало нетерпение; его мысли принимали мрачный оттенок, в ухаживании за дамами он напоминал любезничающего слона. Казалось, в характере его было больше человеческих черт, когда он не сдерживал себя, чем теперь, когда он сердито старался наложить на себя узду и избегать крайностей.

На упомянутых уже вечерах среди дам, по-видимому, не было ни одной, которая пользовалась бы такой благосклонностью мистера Тиррела, как мисс Хардингем. При этом она была одной из немногих, еще не перешедших на сторону врага, – потому ли, что действительно предпочитала джентльмена, с которым дольше была знакома, или потому, что расчет подсказывал ей такое поведение как лучший способ обеспечить себе успех в поисках мужа. Но в один прекрасный день она нашла нужным, вероятно лишь в виде опыта, показать мистеру Тиррелу, что и она может открыть враждебные действия, если он когда-нибудь даст ей к этому достаточный повод. Она повела дело так, что мистер Фокленд пригласил ее на первый танец без малейшего намерения задеть своего соседа (он был непростительно неумел в искусстве болтовни и любовных интриг). Хотя в обществе мистер Фокленд и вел себя предупредительно и внимательно, часы досуга он посвящал главным образом размышлениям, слишком благородным для сплетен и слишком глубоким для того, чтобы служить предметом спора на собраниях прихожан или избирателей.

Незадолго до начала танца мистер Тиррел направился к своей прекрасной inamorata и завел с ней какой-то незначительный разговор, чтобы заполнить время, так как собирался через несколько минут увлечь ее в залу танцевать. Он привык пренебрегать церемонией предварительного приглашения, не допуская возможности, чтобы кто-нибудь решился пойти наперекор его желанию, и даже если бы это было иначе, именно в данном случае он счел бы такую формальность излишней, поскольку всем было известно предпочтение, оказываемое им мисс Хардингем.

Пока он был занят этим разговором, подошел мистер Фокленд. Мистер Тиррел всегда смотрел на него с досадой и отвращением. Тем не менее мистер Фокленд легко и непринужденно вмешался в их разговор. В его манере держать себя было столько искреннего воодушевления, что в ту минуту это могло бы смягчить злобу самого дьявола. Мистер Тиррел, вероятно, думал, что его соперник подошел к мисс Хардингем случайно, и ждал с минуты на минуту, что он удалится.

В зале началось движение; все приготовились к танцу. Мистер Фокленд повернулся к мисс Хардингем.

– Сэр, – резко перебил его мистер Тиррел, – эта леди – моя дама.

– Не думаю, сэр. Леди была так любезна, что приняла мое приглашение.

– Нет, говорю вам, сэр. Я заинтересован в расположении этой леди, сэр. И никому не позволю посягать на мои права.

– В данном случае речь идет не о расположении леди.

– Сэр, разговоры излишни. Очистите место, сэр.

Мистер Фокленд спокойно остановил своего соперника.

– Мистер Тиррел, – сказал он довольно твердо, – не будем спорить по этому поводу. Раз мы не можем прийти к соглашению, то это недоразумение разрешит распорядитель. Ни один из нас не может стремиться к тому, чтобы хвастаться своей храбростью перед дамами. Подчинимся же без возражений его приговору.

– Будь я проклят, сэр, если понимаю…

– Тише, мистер Тиррел. Я не имел намерения вас оскорбить. Но ни один человек не помешает мне осуществить то, на что я уже заявил свои права, сэр.

Слова эти мистер Фокленд произнес с самым невозмутимым видом. Голос его звучал немного громче обыкновенного, но в тоне не было ни грубости, ни нетерпения. В его манерах было столько обаяния, что свирепость его противника превратилась в слабость. Мисс Хардингем, которая уже начинала жалеть о своей затее, быстро успокоилась, видя, с каким благородным самообладанием держит себя ее новый кавалер. Мистер Тиррел удалился, не проронив больше ни слова. Отходя, он бормотал про себя проклятия, слышать которые мистера Фокленда не обязывал никакой кодекс чести; да и вообще разобрать их было бы нелегкой задачей. Возможно, что мистер Тиррел уступил бы не так легко, если бы здравый смысл не подсказывал ему, что, как ни пылал он жаждой мщения, это была не та почва для ссоры, какой ему желательно было бы воспользоваться. Но если он не мог открыто посчитаться с мистером Фоклендом за такой бунт против его власти, то втихомолку его злокозненный ум непрестанно был этим занят, и было достаточно ясно, что он ведет жестокий счет, по которому противник его, как он надеялся, расплатится в один прекрасный день.

Это была одна из тех бесчисленных, с каждым днем как будто учащавшихся мелких обид, которые мистер Тиррел был обречен переносить от мистера Фокленда. Во всех подобных случаях мистер Фокленд вел себя с такой безупречной порядочностью, что это только укрепляло доброе мнение о нем. Чем больше мистер Тиррел боролся против своей неудачи, тем очевидней и упорнее она становилась. Тысячу раз проклинал он свою звезду, которая, как он говорил, злорадствует, делая мистера Фокленда на каждом шагу орудием его унижения. Страдая от целого ряда досадных происшествий, он, видимо, остро переживал всякое лестное отличие, оказываемое его противнику, даже когда дело шло о предметах, в которых он раньше нисколько не притязал на первенство. Такой случай вскоре произошел.

Мистер Клер, поэт, творения которого принесли бессмертную славу его стране[18], после долгих лет, посвященных возвышенному творчеству гения, недавно удалился как раз в эти места, чтобы спокойно вкушать плоды своих трудов в виде сбережений и заслуженной славы. Все окрестные джентльмены смотрели на такого соседа с известной долей обожания. Они испытывали тщеславие при мысли, что предмет гордости Англии – родом из их округи, и отнюдь не скупились на выражения признательности при виде того, кто некогда покинул их искателем счастья, а на склоне своих дней вернулся в их среду, увенчанный почестями и богатством. Читатель знаком с его творениями; он, наверное, с восторгом зачитывался ими, и мне незачем напоминать ему об их совершенстве. Но он, может быть, ничего не знает о личных качествах поэта; ему неизвестно, что его произведения вряд ли более замечательны, чем его беседа. В обществе, казалось, он был единственным лицом, не подозревавшим о величии его славы. Для всего мира сочинения его надолго останутся своего рода образцом того, что способен создать человеческий разум; но никто не замечал их недостатков так остро, как он сам, не видел так ясно, как много еще нужно было бы сделать; он один, казалось, смотрел на свои творения с чувством превосходства и равнодушно. Одной из черт, особенно сильно выделявших его из среды окружающих, была неизменная ласковость обращения, глубокая душевная чуткость, которая на заблуждения других взирала без тени недоброжелательства и исключала для кого бы то ни было возможность видеть в нем врага. Он откровенно и непринужденно указывал людям на их ошибки; его замечания вызывали удивление, порой возражения, но никогда не смущали тех, к кому они относились. Они чувствовали прикосновение инструмента, применяемого для исправления их погрешностей, но он никогда не калечил того, кого стремился исцелить. Таковы были нравственные качества, выделявшие мистера Клера в кругу его знакомых. Проявляемые им умственные совершенства заключались прежде всего в спокойной и кроткой восторженности и в глубине мыслей, непринужденно и с такой легкостью выражавшихся в его словах, что только оглядываясь назад можно было заметить, каким изумительным многообразием идей были они насыщены.

• Предыдущая
• 8/93
• Следующая