Золотая наша Железка - Аксенов Василий Павлович - Страница 15

• Предыдущая
• 15/48
• Следующая

– Вы не лапоть, – сказал Павлуша Великому-Салазкину. – А вы не плебей, – сказал он Кимчику.

– А вы не гага, – сказал Павлуше В-С. – И вы не губошлеп, – поклонился он Кимчику.

– Друзья мои, вы не плесень! – вскричал восторженный Кимчик. – Друзья, вы не скобари! – добавил он вторым криком и вдруг запел модную той весной песню: – Кап-кап-кап, каплет дождик, ленинградская погодка, это что за воскресенье?

– Моя фамилия Слон, – сказал Павел с простодушной улыбкой.

– А моя Морзицер, – хихикнул Ким.

– А меня кличут Великий-Салазкин, – представился академик.

– Как?! – вскричали юноши. – Вы Великий-Салазкин?

– Это через черточку, – пояснил великий старик лукаво.

– Вот именно через черточку! ВЫ ТОТ САМЫЙ, КОТОРЫЙ!..

Да ведь мы вас еще в школе проходили!

Да ведь ваших трудов в Публичке полный стеллаж да еще и переводы на всех живых языках!

Да ведь вы один из тех, что служить заставили людям мирный атом!

Значит, вас рассекретили?

Вы! Вы!

Особенно волновался Павел.

– Я читал ваши труды, я преклоняюсь перед вашей титанической...

– Кончай. Але, кончай, – сконфузился Великий-Салазкин.

– У нас все передовые умы биофака следят за нуклеарными победами, – с чувством проговорил Слон и любовно пожал худенькое плечико академика своей ватерпольной рукою. – Молодчага вы, В-С, вот что я вам скажу.

– Айда гулять, – предложил Великий-Салазкин, выворачиваясь, но восторг уже был подхвачен Кимом Морзицером.

– И мы, гуманитарии!.. – вскричал он и вдруг почему-то осекся, словно боясь быть пойманным за руку. – Гулять! Браво, В-С! Идемте гулять!

Смущение Кимчика под собой почвы никакой не имело. В самом деле, вполне он мог считать себя гуманитарием, ибо всего лишь неделю назад был отчислен за пропуски лекций из гуманитарного библиотечного института, в котором проучился почти что год после некоторых неудач в лесотехнической академии, где он, бывший студент горного фака, еще донашивал черную тужурку с золотым шитьем на плечах, которую все же порвал однажды на делянке экспериментального можжевельника, вместе с тельняшкой, полученной еще на заре туманной юности в мореходке, куда Морзицер сорвался после провала весенней сессии на журфаке, что тоже, конечно, можно причислить к гуманитарной биографии. Да и нынешнюю деятельность Морзицера в бюро молодежного клуба, в дискуссионном кружке «Высота», в секциях, в стенной газете «Серости – бой!» тоже можно без всякой натяжки назвать гуманитарной деятельностью.

Павел Слон был в золотой преддипломной поре, лидер факультета по всем направлениям. Борьба за узкие брюки, которую он возглавлял, закончилась в его пользу. Джаз тоже начал вылезать из рентгеновских кабинетов. Любимая наука шла вперед семимильными шагами и, как пишут в газетах, раздвигала горизонты. Любимая девушка Наталья параллельно оканчивала физмат, и оба фака уже называли ее Слонихой. «Танец слонов», – под общий дружеский смех объявлял на арендованных вечерах в знаменитой питерской школе «Петер шуле» саксофонист Самсик Саблер, и они открывали бал под любимый многострадальный ритм «На балу дровосеков».

Павел осваивал акваланг, внедрялся в генетику, изучал свою Наталью – жизнь была заполнена до каемочки, и впереди были одни надежды – шла одна из лучших ленинградских весен, мир был распахнут на все четыре стороны... и тут еще такая встреча! Смурняга, скромняга, эдакий рыжебородый банщик оказался легендарным ученым. Свой парень, «неквадратный», отличный мужик – В-С, Великий-Салазкин.

Отправились гулять. Павел, конечно, решил показать приезжему с номерного Олимпа «свой Ленинград», гнездовья новой молодежи. Увы, как назло, Самсика собаки съели, Овербрук болен сплином, а Наталья небось на проспекте Майорова хвостом вертит – еще устроим проверочку!

Из телефонной будки Слон вышел обескураженный, и тогда за дело взялся Кимчик. У него, конечно, тоже был «свой Ленинград». Час, а то два бродили новые друзья по проходным дворам Васильевского острова, по задам продуктовых магазинов, опрокидывая поленницы дров и штабеля бочкотары. Морзицер свистел в форточки первых этажей и полуподвалов каким-то условным свистом, индийским с клекотом. Полуподвалы давали отпор, и тогда приходилось бросаться в бегство по гулким торцам мистического острова, причем первым всегда убегал Великий-Салазкин, задрав брючата из довоенной диагонали.

– Давайте я вам свой Ленинград покажу, – сказал наконец Великий-Салазкин и привел друзей на Витебский вокзал в буфет, к сосискам и молочному дымному кофею. – Давайте погреемся, корешки.

И впрямь было славно. Бродили по запасным путям с чайником кофея (буфетчица оказалась добрейшей знакомой Великого-Салазкина), с гирляндой полопавшихся от железнодорожного котла сосисок. Тихо, скромно говорили о жизни, о своих планах, внимали друг другу.

– А я скоро уезжаю в далекие края, – сказал Великий-Салазкин. – В Сибирь намыливаюсь на постоянное местожительство.

– А как же нуклеарная наука?! – вскричал при этом известии Павел. – Как же плазма, нейтрино, как же твердое тело? Кто же выловит из пучин пресловутую Дабль-фью?

– Вот именно наука, – говорил Великий-Салазкин. – Сейчас принято решение всей научной лавиной ринуться на Сибирь. Строят там уже в разных местах научные крепости, и я себе присмотрел болото. Что-то тянет меня туда тихо, но неумолимо.

– А какое же это болото? – спросили Ким и Павел с непонятным, но нарастающим волнением.

Великий-Салазкин заквасился, занудил, замочалил свою бороденку.

– Стыдно сказать: обыкновенная вмятина, гниль болотная, но посередь нее, мужики, остров стоит с дивными пихтами.

– Знаю я это место! – вскричали одновременно и Слон, и Морзицер, и от этого крика прошла над ними по проводам странная музыкальная гамма.

Оказалось, что Морзицер в районе этой вмятины однажды кочевал и в должности коллектора экспедиции утопил в болотном окне мешок с образцами. Однако сам не утоп, струей донного газа был вышвырнут на поверхность.

Оказалось, и Павел Слон умудрился побывать в этой вмятине. Летел на велосипедные соревнования в сибирский город, вдруг – бац! – вынужденная посадка, дичь, мужик с бидоном, в бидоне – самогон, стал пить для возмужания личности и опомнился среди болот. Месяц там ловил и изучал гадюк для любимой науки. Здесь, на гадюках, и усомнился впервые в знаменах исторической сессии ВАСХНИЛ. Опять возьмите, как все переплелось: случайности плетут с совпадениями некий кружевной балет, и получается странная закономерность. Попробуйте свести в трехмиллионном граде трех лиц, сидевших когда-то на одной кочке.

– Великолепнейшее место для науки, – сказал Павел. – Думаю, что в точку попали, В-С.

– И для прогресса, – добавил Ким. – Туда только палочку дрожжей кинуть, и прогресс вспухнет, как кулич.

– Спасибо, ребя, за моральную поддержку, – едва ли не прослезился Великий-Салазкин. – А то мне многие коллеги говорят – не валяй, мол, ваньку. И коммуникации далеко, и народу вместе с медведями всего два на квадратный километр...

К характеристике академика следует добавить еще его аристократические ударения. Не исключено, что именно от него пошла шуточка про дОцентов, прОцентов и пОртфели. Стеснялся старик своей душевной изысканности и потому так ударял по словам.

Друзья давно уже шли по шпалам в направлении серебристой ночи, что мягко поигрывала чешуйчатым хвостом над окраинами великого города. Тоненькая струйка пара из чайного носика колебалась над ними. Мимо промелькнул полуосвещенный экспресс.

– Заселим, осушим, протянем коммуникации, – задумчиво произнес Павел Слон, хотя за минуту до этого не собирался ни заселять, ни осушать и ничего не хотел протягивать.

– Эх, черт возьми, разобьем плантации цитрусовых! – вскричал Ким Морзицер и тут же немного смутился этой традиционной вспышки энтузиазма: уж если болото, пустыня, то обязательно вам сразу плантации цитрусовых.

Что касается Великого-Салазкина, то он тут же оранжевым глазком подколол и Слона, и Морзицера.

• Предыдущая
• 15/48
• Следующая