Смерти нет - Глуховцев Всеволод Олегович - Страница 45

• Предыдущая
• 45/74
• Следующая

День был безветренный, снегопад прекратился еще к полудню, но Даня все равно подивился тому, что монах ждет его в одном балахоне, который на вид кажется совсем тонким. Сам Даня оделся потеплее, а поверх всего на нем была зимняя куртка спасателя, некогда раздобытая на бывшем складе МЧС.

Завидев идущего к нему человека, монах повернулся к приближающемуся, сложил руки на животе. Даня заметил, что выражение лица священнослужителя изменилось: было просто спокойным, созерцательным, а стало выжидающим, в нем появился интерес. Молодое, располагающее к себе лицо, обрамленное пышной черной бородой.

Даня улыбнулся, помахал рукой. И монах не остался в долгу, заулыбался приветственно, а когда гость приблизился, первым протянул руку:

— Здравствуй, сын мой. Даня Уваров — ты и есть?

— Я самый, — засмеялся Даня. — А вы, значит, отец Никифор?

— Аз есмь[4], — ответствовал обитатель монастыря. Рука у него была твердая, сильная, явно привычная к физической работе.

Улыбнулись оба.

Вам не холодно так? — вырвалось у Дани.

— Отнюдь. Даже напротив. Приятная прохлада. Даня так не считал, но спорить не стал, конечно.

Он привычно огляделся.

Здесь, на Вольной земле, опасаться было нечего. Однако предосторожность въелась в Данины плоть и кровь на всю жизнь...

И хорошо, что так было.

— Меня к вам, отец Никифор, привело одно любопытное обстоятельство... — начал Даня очень уж пышно, отчего запнулся слегка.

— Излагай, сын мой, излагай, — ободрил его монах. Почему-то Дане показалось, что отец Никифор уже все знает: с чем пришел к нему гость, чем озабочен... знает и ответ на этот вопрос.

Но лишь показалось. Не стал Даня тужиться на эту тему, а просто постарался в точности передать все то, что слышал от Гондураса плюс свои собственные и Бабаевы соображения. Ни к чему, наверное, и говорить, что сделал это он кратко, четко и внятно.

Отец Никифор слушал, кивал понимающе. Никаких эмоций на его лице не явилось. Темные глаза смотрели на Даню доброжелательно, спокойно. Когда рассказ завершился, монах мягким движением коснулся пальцами наперсного креста — точь-в-точь как Даня.

— Что ж... — молвил он. — Интересно.

Ну, это Даня и без него знал. Ему хотелось поскорее услышать мнение самого святого отца — и тот его томить не стал.

— Да, это нам знакомо, — сказал Никифор. — Правда, это другая религия... ислам — слышал о такой?

Даня отрицательно покачал головой. Монах вздохнул. Ну, об этом в двух словах не скажешь. Другая религия, да, и мечети к нам отношения не имеют. Но от них может исходить нечто, чувствительное для гоблинов. Чужое. Точнее сказать затрудняюсь... Даня все мигом просчитал:

— Ну, тогда где-то должна быть мечеть...

Но и отец Никифор соображал не хуже:

— ... которая источает сильнее прочих. Возможно.

В первый миг Даня ушам своим не поверил. Но затем сам себя ругнул: а не за тем ли сюда шел!

— И вы располагаете?..

— Располагает, юноша, Господь, — наставительно сказал отец Никифор. — Мы же, грешные, всего лишь предполагаем... Однако предполагаем мы в данном случае не на пустом месте.

— Я понял, — нетерпеливо перебил Даня. — Где?

Монах едва заметно улыбнулся в бороду.

— Я знаю еще одну мечеть. На севере. У спорткомплекса «Олимпийский». Знаешь, где это?

— Слышал. Но не был никогда.

— Не близко. Весьма не близко...

— Ничего. Примерную схему можете дать?

— Отчего же. Карта Москвы у вас есть?

— Есть.

— Прекрасно. Тогда следи по памяти...

И отец Никифор чрезвычайно толково разъяснил, где на карте должен быть «Олимпийский». Дане оставалось лишь кивать согласно, что он и делал.

— Спасибо, все ясно, — искренне сказал он. Подумал и добавил: — Вы мне... нам, вернее, вы нам очень помогли.

Отец Никифор вновь спрятал улыбку в бороде:

— Не стоит благодарности.

Собственно, на этом можно было прощаться. В самом начале Даню исподтишка глодала мысль что его собеседник помянул «приятную прохладу» как фигуру вежливости... однако по ходу беседы с некоторым удивлением пришлось реально убедиться в том, что отцу Никифору ничуть не холодно. Он был весел, румян, не ежился и не дрожал — и потому Даня решился задержать его еще на пять минут.

— Послушайте, отец Никифор. Можно еще один вопрос?

— Охотно, охотно.

— Только он к делу отношения не имеет...

Священнослужитель сделал неопределенно-дружеское движение глазами и бровями: ты, мол, излагай, юноша, свой вопрос, а там посмотрим.

Даня изложил:

— Вот вы сказали о разных религиях. Если я правильно понял, так было раньше в мире?..

— Именно.

— То есть кто-то ходил в один храм, кто-то в другой, а друг друга не очень жаловали?

— Увы. Не без того.

Даня покивал с видом врача, убедившегося в правильности своего диагноза.

— Так, может быть, из-за того все и случилось? Что недружелюбно жили?

— Причин много. Увлечение оккультными знаниями. Неверие. Гордыня. Пресыщение. Разврат. Все вместе... Вот и попустил Господь свершиться наказанию.

— Сурово, — горько усмехнулся Даня.

— Бесспорно. Но что ж делать? Вот, — Никифор обвел рукой панораму разрухи. — Факты. С ними не поспоришь.

— Так что же все-таки делать? — Даня прищурился.

— Жить, — неожиданно жестко сказал монах. — Не сдаваться. Побеждать!

— Знаете как?

— Нет. Знаю что. Что победим. Да и ты знаешь. А как... Пути Господни неисповедимы. Кто знает, может, этот путь рядом? Надо вглядеться — и найдешь.

— Надо, — подтвердил Даня.

Если бы разговор юного «генерала» с духовным лицом слышал разбойник по кличке Пистон, то он бы двумя руками проголосовал за последние слова этой беседы. И даже подписался бы — если б умел писать.

Правда, своим разумом он не додумался бы: слишком неразвит был. Он лишь почувствовал, что делает он что-то не то в этой жизни, куда-то не туда загибается путь его судьбы...

А как разогнуть — не знал.

Он остро ощутил это после трагических событий в отряде. То, что Жженый взбунтовался, потрясло его. Больше того! Пистон уловил в бунте главаря какую-то правду. Какую, он не мог постичь, но стал думать. Он ни на палец не поверил Тощему, что Жженый перебил бы их всех. Но промолчал, конечно.

Мышление потребовало от него огромных усилий. Он помрачнел, насупился. Хорошо, что никто не заметил перемены! Тощему было не до того, Ботва увлекся шпионским делом, Мыло — идиот. Трое же новеньких и знать не знали, каков был Пистон прежде.

Тем паче, что претензий к нему не было. Дело он делал: на посту стоял, физподготовкой занимался, стрелял отлично, — наверное, лучше всех. А мысли оставались в тайне. Тощий опасался зря: гоблинские маги не в состоянии были так уж явно проникнуть в человеческое сознание.

В этот последний перед акцией день, когда выпал снег, Тощему особенно пришлось потрудиться. Пожалуй, он избыточно гонял свою ораву, он и сам это почувствовал, почему после обеда приказал отдыхать. Сам же он сходил в пункт, куда должен быть доставлен пленник: подсобку расположенного неподалеку гастронома.

Там он дотошно проверил прочность стен, крепления дверей, замки. Стараясь не топтать снег, обошел кругом. Все было тихо. Успокоенный, он вернулся на базу.

После подъема и ужина он велел гопникам чистить оружие, готовить снаряжение. Чистка — это, конечно, да, а вот со снаряжением опять переусердствовали: в конце концов, ведь семерым здоровым парням предстояло захватить одного маленького пацаненка, так куда ж такие усилия?.. Но Тощий всегда считал, что лучше перестараться, чем недостараться. Да к тому же этот чертов Муха маг, или кто он там... Нет уж, тяжело в учении, легко в бою!

Суворовский принцип Тощий исповедовал свято, сам о том не догадываясь.

• Предыдущая
• 45/74
• Следующая