Талер чернокнижника - Гладкий Виталий Дмитриевич - Страница 8

• Предыдущая
• 8/60
• Следующая

Мне мгновенно стало дурно. Свершено не соображая, что делаю, я круто развернулся и бросился вон из квартиры Хамовича.

Как я не вырвал на лестнице, не знаю. Я мужественно сохранил содержимое своего желудка до клумбы перед домом. Ну, а там уже я раскрыл свои хляби по полной программе…

– Ну, нализался… – раздался неподалеку осуждающий женский голос.

– Ага, с утра пораньше, – поддержала ее другая женщина.

– Жрут ее, проклятую, жрут… Когда уже напьются?

– Паразиты…

– А с виду интеллигент.

– Угу…

«Миленькие, – думал я вяло, не в силах оторваться от деревца, за которое схватился, как утопающий за соломинку. – Канайте на хрен дальше. Мне сейчас не до вашего бабьего базара…»

Увиденное потрясло меня до глубины души. Нельзя сказать, что я никогда не видел крови. Несколько раз приятели брали меня с собой на охоту, где убийство живых существ само собой разумеющееся дело.

Правда, толку от меня, как от охотника, было мало, но убитых зверей и птиц я видел, и кровь животных не вызывала во мне таких бурных эмоций. В принципе, я соглашался принять участие в охотничьих забавах только по одной причине – чтобы во время охотничьего застолья с хорошей выпивкой всласть пострелять по бутылкам.

А стеклотары после каждой охоты было – завались…

Но когда я увидел следы даже не убийства, а кровавого побоища, все во мне перевернулось. Я вдруг ощутил себя слабым и беззащитным. Мне захотелось, как в детстве, спрятаться под длинное пальто мамки и почувствовать себя укрытым в надежном бастионе.

– Вы тут живы? – раздался за спиной участливый голос майора Ляхова.

– Жив. Но не сказал бы, что хорошо себя чувствую.

– Это пройдет. Возьмите… полегчает…

Я обернулся и увидел, что он протягивает мне бутылку минералки. У него что, запас для таких случаев имеется? – подумал я мельком. И жадно прильнул к горлышку.

Бутылка показала дно в один миг; в ней было всего лишь треть литра. А я почувствовал значительное облегчение. Мне стало так хорошо, как не бывало даже с глубокого похмелья, когда для поправки принимаешь первые сто грамм. Я просто забалдел.

– Дайте закурить, – попросил я у мента.

Тот с огорчением развел руками и сказал:

– Сам бы курнул, да сигареты все вышли.

– Не беда, – ответил я Ляхову, поискал по двору глазами и позвал: – Лукич! Дуй сюда.

– Чего тебе? – спросил Лукич, когда подошел к нам, опасливо косясь на Ляхова.

Ишь ты, невольно восхитился я, мента за версту чует. А ведь опер в штатском.

Лукич был нашей дворовой легендой. Его посадили, в аккурат, перед смертью Сталина, в январе 1953 года. И ясное дело, за «политику», несмотря на то, что ему было тогда всего шестнадцать лет.

Провинность Лукича перед родиной и коммунистической партией заключалась в достаточно невинном анекдоте о советских партайгеноссе. Это, конечно, были мелочи, даже в те жестокие времена не всех за такие анекдоты сажали. Но, похоже, кто-то здорово подсуетился, кропая на Лукича донос, и навесил на глупого пацана столько, что ему всучили «червонец» – десять лет.

И все же Лукичу здорово повезло: «вождь всех времен и народов» вскорости откинул копыта, власть в стране чуток переменилась, и Лукич попал под амнистию, даже толком не отведав лагерных щей. Его реабилитировали, что называется, по всем статьям.

В городе он не задержался – завербовался и уехал в районы Крайнего Севера. От греха подальше. А оттуда Лукич каким-то образом попал в арктическую экспедицию, где и кантовался почти тридцать лет, получив за свои труды орден и несколько медалей.

Возвратился Лукич в родные пенаты лишь после смерти родителей – чтобы квартира не пропала. Но сердцем он навсегда остался с Севером.

А еще Лукич был страшным сквернословом и сторонился ментов, как зачумленных. Видимо, даже недолгое пребывание в лагере оставило в душе заслуженного полярника незаживающий рубец.

С Лукичом мы дружили. Он знал, что и мой дед побывал в местах не столь отдаленных и по той же статье УК, что и он. Это обстоятельство способствовало нашим доверительным отношениям. Я любил слушать его побасенки о Севере, а он мог часами сидеть за моим рабочим столом, рассматривая монеты.

– Угости нас сигаретами, – сказал я, пожимая ему руку.

– У меня кубинские, – предупредил Лукич.

– Хрен с ними… Давай.

В экспедициях Лукич привык к крепким кубинским сигаретам, которые у непривычного к ним человека вышибают слезу и кашель. В те времена нищая послереволюционная Куба могла расплатиться за советские товары разве что ромом, тростниковым сахаром, сигарами и дешевыми сигаретами.

А поскольку кубинские табачные изделия некуда было девать, – наш народ курил тогда в основном «Приму», «Беломор» и болгарские сигареты с фильтром – его втюкивали в различные экспедиции, отправляли на комсомольские стройки и в прочие отдаленные места, где курящему человеку просто не оставалось иного выбора, как смолить то, что есть в наличии в магазинах, вспоминая всуе бородатого команданте Фиделя.

Мы закурили. Я почему-то не ощутил никакого вкуса. Что касается майора, то он мужественно пытался не закашляться. Лукич наблюдал за нами не без иронии, но помалкивал.

– Ты иди, иди… – сказал я, слабо махнув рукой.

Ляхов своим суровым ментовским взглядом подтвердил мое желание.

Лукич сумрачно кивнул головой и нехотя свалил. Он жил в соседнем подъезде, и ему уже было известно об убийстве Хам Хамыча. Думаю, что Лукич сочувствовал мне, так как знал, что быть даже свидетелям в таком деле – не мед.

А еще я хорошо знал, что пенсионер Лукич от безделья страдает манией любопытства, но сегодня он никак не мог подобраться к квартире Хамовича поближе – вахтенный мент отгонял. Поэтому Лукич, насторожив уши, и мыкался по двору туда-сюда, пытаясь выудить хоть что-то из разговоров служивого люда.

– Кто это? – спросил майор.

– Ваш будущий клиент.

– То есть?…

– Он живет на первом этаже в следующем подъезде. По идее, вы обязаны и его допросить. Как возможного свидетеля.

– Опросить, – поправил меня Ляхов.

– Это что в лоб, что по лбу.

– Не скажите… – Майор коротко улыбнулся. – Разница между допросом и опросом есть. И существенная.

– Мне бы не хотелось узнать, в чем она заключается.

– Все верно – большие знания, большие горести…

Некий намек, прозвучавший в последней фразе Ляхова, заставил меня внутренне вздрогнуть. А мент, оказывается, философ, подумал я. Шибко грамотный. Скорее всего, учился на юридическом факультете университета, а не в Высшей школе МВД.

– Пойду домой, – сказал я устало. – У вас еще есть ко мне вопросы?

У меня было такое состояние, словно меня избили.

– Пока нет. Большое вам спасибо, – любезно ответил майор.

– За что спасибо? Я ведь ничем вам не помог. Ах, да, кофе… Но это мелочи.

– Кофе у вас и впрямь великолепный, и я искренне за него благодарен. А что касается вашей помощи в расследовании… Вы раскрыли характер человека, в какой-то мере его внутренний мир, привычки и наклонности.

– Ну, о буйном нраве Хамовича, наверное, все знают…

– Не скажите. Поведение человека на работе и дома разительно отличается. На работе некий индивидуум душка, а дома – тиран. Так бывает очень часто.

– Может быть. Я не силен в психологии.

– И кстати, о том, что покойник поколачивал своих домочадцев, от вас я услышал впервые. А это наводит на некоторые размышления…

Я индифферентно пожал плечами. Мне его заботы и версии преступления были до лампочки. Своих проблем хватало. Тут я некстати вспомнил о подружке с ее заявкой на вакантное место моей супруги, и настроение упало ниже нулевой отметки.

– Возможно, мне придется потревожить вас еще раз, – сказал мент.

– Да сколько угодно… – буркнул я; и поторопился скрыться в подъезде.

Верно говорят – слово, сказанное всуе, часто имеет продолжение. Лучше бы я в этот момент прикусил свой глупый язык. Увы, тогда я даже не мог предположить, что наша следующая встреча уже не за горами…

• Предыдущая
• 8/60
• Следующая