Иерихонские трубы - Ильвовский Сергей - Страница 18

— А вы не вспомните, что сказал Балясин, перед смертью?

— Боюсь, что нет. Играла очень громкая музыка, а я, к тому же, за рулём был. Вроде бы… о Боге что-то, но не берусь утверждать. Знаете, музыка была, по моему, какая-то церковная, может, поэтому мне так и кажется.

— Вполне возможно. — в процессе своих бесцельных перемещений Колапушин оказался у стены, на которой висели фотографии в рамках.

— Это я, кажется, видел.

Конечно, видел, ведь это была та самая фотография, где были: и длинноволосый Балясин с гитарой, и Капсулев, и юная Бэлла в школьном платье, и Анфиса, и… вот у этой фотографии край отрезан не был. Рядом с Анфисой, обнимая её правой рукой, стоял невзрачный человек в очках с толстыми стёклами.

— Студенческая фотография — объяснил Капсулев, увидев, что именно разглядывает Колапушин.

— Так вы все были знакомы ещё тогда??

— Мы делали аппаратуру для Женькиной рок-группы. Это ведь не то, что сейчас — пошёл и купил. А тогда и усилители, и колонки — всё самим делать приходилось. С Анфисой мы однокурсники. Белла, ей тут лет пятнадцать, по-моему, у Женьки солисткой была. Могла бы пробиться, если бы голос не прокурила.

— А что это за мужик её обнимает? — Немигайло тоже присмотрелся к снимку. — Раньше его не было.

— Так вы у Анфисы эту фотографию видели? Это её первый муж, тоже наш с ней однокурсник.

— А Балясин её увёл у него?

— Да. Лука с горя даже пытался руки на себя наложить. Вот, Анфиса и ликвидировала его на своём снимке. Плохие воспоминания, понимаете?

— Вы сказали… Лука? — Колапушин сам не чуял собственного голоса. Капсулев, за музыкой, не услыхал, а, вот Фартуков слышал и запомнил точно — Балясин, перед смертью, вспоминал о том, что ему говорил именно… Лука!

— Лука, это прозвище студенческое, а фамилия его — Луконин. С тех самых пор его не видел, он ни с кем после этого встречаться не хотел. Классный был специалист по акустике.

— … Вот они, Арсений Петрович, бизнесмены-то наши. Балясин как ему помог, а он… Мог бы к себе пригласить пожить, раз такое дело — один ведь в квартире. Видели обстановочку? Не попади он в эту фирму — было бы у него такое?

Любой, даже самый длинный и трудный день, когда-нибудь, да кончается. Этот, тоже, не стал исключением. Хотя от асфальта и стен домов всё ещё шла удушливая, вонючая городская жара, но воздух уже начинал свежеть, а на столбах, щёлкая и мигая, один за другим загорались фонари. Вымотанному Колапушину совсем не хотелось разговаривать, а тем более думать, но отвязаться от Егора было делом нереальным.

— Не рановато ты выводы начал делать, Егор? Смотри, сколько он с ним возился: и альбом этот доделывал, и врача вызывал, и уговаривал отдохнуть поехать. Даже ночевать там остался — за друга беспокоился. А домой… думаешь легко жить вместе с человеком в таком состоянии? Да и не так уж он одинок. Я руки сполоснуть заходил, так в ванной халат висит явно женский, косметика какая-то у зеркала. Потом, откуда мы знаем: может он его и приглашал, а Балясин сам не захотел. Белла, помнишь, говорила, что он и в больницу в нетрезвом виде не хотел ехать.

— Всё равно, как-то… не по-людски.

— Ты не устал ещё?

— Нет, ну… работать то надо. Лютиков спросит…

— Работать, работать… — проворчал Колапушин. — Нельзя всё время работать — думать тоже иногда полезно. Или, что, по-твоему, нам сейчас надо нарисовать пятиугольник магический, чёрные свечки зажечь и Люцифера вызвать попробовать?

Пару десятков шагов сыщики прошли молча. Колапушин начал надеяться, что Немигайло, наконец, иссяк, но Егор разрушил эту надежду самым бессовестным образом.

— Значит, точно, всё дело в музыке!

— С чего ты взял?

— Ну, как же? Балясин слушал и помер. Капсулев её послушал — тоже еле живой остался. Вам плохо стало. Белла там работает, слышит её постоянно и ходит сама не своя. Рыбки, и те сдохли! Всё получается одно к одному.

— Шампунь у тебя получается — какао и винегрет в одном флаконе. Зациклился на своей идее, и видеть не желаешь, что всё это, друг к другу не имеет ни малейшего отношения. Давай разберёмся: что, Балясину мало неприятностей выпало за последнее время? То-то. А он и сам дополнительно своё здоровье гробил. В кабинете мы с тобой вместе были — да, мне плохо стало, но ты то как огурчик! Я тоже на пару секунд подумал, как и ты, когда Витя про Капсулева рассказал. Ну и что? Витя тот же диск слушал, и хоть бы хны. Белла, вообще «техно» не выносит, а уж Шаманку слушать — ёё не заставишь и под дулом автомата. Фирма музыкальная, вот нам и чудится, что всё из-за музыки.

— Нет, Арсений Петрович! — Немигайло распалился так, что Колапушин начал всерьёз опасаться: не грохнется ли он на ступеньках подземного перехода, по которым они, как раз и спускались. — Не один я так думаю. Неужели не поняли, в чём тут тайна?

— Где уж мне. Может, познакомишь, со знающими людьми? Где их искать прикажешь?

— А мы уже пришли.

— Куда?

— К тем, кто давно всё понял.

Удивительно, но утренние старички всё ещё стояли со своими плакатами на том же самом месте. Только теперь, лозунг: «Запретить сатанинскую музыку!», за которым утром пытался спрятаться Мотыльков, был в руках у Анны Сергеевны.

— Вот! — торжествующе ткнул Немигайло пальцем в один из плакатов, налепленных на стену перехода: «Запретить придуманную „Моссадом“ и КГБ „техно“ и „рейв“ музыку!». — Мы, с вами, должны доказать всю пагубность этой сатанинской музыки!

— «Правильно!» «Запретить Сатану!» немедленно понеслись отклики из толпы взволновавшихся стариков.

— Бог ты мой! — Колапушин схватил Немигайло за рукав и оттащил подальше. — Ты, что, не понимаешь, что это психически больные?

— Может, они не всю жизнь сумасшедшими были? Вот, Анна Сергеевна — она инвалид войны. А старик этот говорил, что доктором наук был.

— Да не был он никаким доктором наук! Он сказал — потенциальным, понимаешь? Хотел быть — но не был. Не мог он им стать, болен он. Шизофрения, наверное. А бабуся — контуженная на фронте, потому и инвалид.

— Ну и что, что больные. И больной человек может правду знать.

— Вот ты и доказывай эту правду. А я займусь делом!

Немигайло, с досадой, посмотрел вслед, решительно удаляющемуся по переходу Колапушину, и стал рыться в карманах, соображая: куда же это он мог засунуть казённую телефонную карточку.

— …Она его тоже любила, а он жену боялся — возбуждённо кричал Немигайло в трубку таксофона. — А та на случай смерти проклятье написала, и в офисе у него заныкала…

— Ты громче, слышно плохо! — Взволнованный Лютиков даже привстал со своего кресла — А жена-то, кого любила? Себя?.. А старуха кого?.. Мимо проходила?!.. Ты меня запутал совсем. Но всё выясни досконально! Давай, рапортуй скорей, я пока здесь буду.

— Я отрапортую, Савелий Игнатьевич. Только эксперимент один проведу и отрапортую.

Пройдя пару кварталов, Колапушин, наконец, успокоился. Надо было позвонить Лютикову, пока тот не лёг спать. Присев на скамейку в небольшом скверике между домами, Колапушин достал сотовый телефон:

— Добрый вечер, Савелий Игнатьевич. Ваша жена сказала, что вы ещё на службе.

— Арсений? Ну, слава Богу, наконец-то. Рассказывай, какие дела.

— Сам не пойму пока. С одной стороны — никаких признаков, что эта смерть насильственная, а с другой — дребедень какая-то всё время вылезает: ведьмы, проклятья, заклинания спрятанные.

— Да, заклинанья к делу не пришьёшь. А почему у вас с Немигайло опять версии разные?

— Он считает, что всё из-за музыки, а я ещё кое-что хочу проверить. Тут неожиданно ещё один фигурант проявился — муж Анфисы бывший. Говорят, что он из-за неё самоубийством жизнь кончить пытался. Только уже много лет с тех пор прошло, вряд ли он к этому причастен. Но Балясин вспомнил перед смертью какие-то его слова. Возможно, это нам что-то и даст. Завтра, прямо с утра и выясню.