Машина различий - Гибсон Уильям - Страница 38

• Предыдущая
• 38/107
• Следующая

— Да, сэр, разумеется, — кивнул Тобиас. — То есть, я знаю парня, у которого есть французское вводное устройство, и он позволит вам делать с ним все, что угодно, если вы хорошо заплатите. В прошлом году среди клакеров Лондона была мода на французский формат. Но потом, после неприятностей с “Гран-Наполеоном”, настроения переменились.

— Правда? — удивился Мэллори. Тобиас кивнул, обрадовавшись случаю выказать осведомленность.

— Сейчас все считают, сэр, что французы слишком уж замахнулись с этим их гигантским “Наполеоном” и где-то там что-то ляпнули.

Мэллори погладил бороду.

— А может, это просто профессиональная зависть?

— Вовсе нет, сэр! — с пылом заверил его Тобиас. — Каждый знает, что с “Гран-Наполеоном” в начале этого года случилась какая-то крупная неприятность. Они уж чего только не делали, но так и не смогли вернуть машину к нормальной работе. Кое-кто, — мальчик понизил голос, — даже поговаривает о саботаже! Вы знаете такое французское слово “саботаж”? Оно происходит от “сабо”, это такие деревянные башмаки, их носят французские рабочие. В такой-то обуви они могут, пожалуй, ногами сшибить машину с фундамента! — Злорадство, светившееся в глазах Тобиаса, несколько встревожило Мэллори. — У французов сейчас что-то вроде луддитских беспорядков, ну точь-в-точь как у нас когда-то.

По комнате раскатились два коротких гудка; два усердных джентльмена, к которым за это время присоединился такой же усердный третий, закрыли альбомы и ушли.

Снова звякнул колокольчик, призывая Тобиаса к лотку. Мальчик медленно поднялся, поправил стул, прошел вдоль стола, полок, осмотрел альбомы на предмет несуществующей пыли и поставил их на полку.

— Там вроде наш ответ, — не выдержал Мэллори. Тобиас коротко кивнул, но не обернулся.

— Вполне вероятно, сэр, но я уже и так переработал. Эти два гудка…

Мэллори нетерпеливо поднялся и подошел к лотку.

— Нет, нет, — заорал Тобиас, — только в перчатках! Давайте лучше я!

— Плевал я на ваши перчатки! Да и кто там об этом узнает?

— “Криминальная антропометрия” — вот кто! Это их комната, и они просто ненавидят следы голых пальцев! — Тобиас вернулся к столу с пачкой бумаги. — Ну так вот, сэр, наша подозреваемая — Флоренс Бартлетт, урожденная Рассел, место рождения — Ливерпуль…

— Спасибо, Тобиас. — Мэллори сворачивал распечатки так, чтобы половчее уместить их под жилетом. — Очень благодарен вам за помощь.

Мэллори отлично помнил это вайомингское утро. Холодно было, как на Северном полюсе, вытоптанную, пожухлую траву покрывал толстый слой инея. Он сидел на корточках рядом с чуть теплым котлом самоходного форта, ворошил в топке жалкую, еле тлеющую кучку бизоньего навоза и пытался согреть свой завтрак — заледеневшую, жесткую, как железо, полоску вяленого мяса. То же самое будет и на обед. И на ужин. Работа киркой и заступом покрыла руки Мэллори кровавыми мозолями; для полной радости, он умудрился их обморозить. А уж что на бороде висели сосульки замерзшего дыхания, так это ерунда, пускай себе висят. Жалкий и несчастный, он дал себе тогда торжественную клятву никогда впредь не жаловаться на летнюю жару.

Но кто же мог ожидать, что на Лондон обрушится такой адский, душный зной?

Эта ночь прошла без единого дуновения ветерка, и его постель превратилась в какое-то вонючее болото. Он спал поверх простыней, прикрывшись мокрым турецким полотенцем и вставая каждый час, чтобы смочить его вновь. Матрас промок, хоть выжимай, а в комнате было жарко и душно, как в теплице. К тому же она насквозь пропиталась табачным дымом — изучая полицейское досье Флоренс Рассел Бартлетт, Мэллори выкурил с полдюжины гаванских сигар. Большая часть досье была посвящена событиям весны 1853 года, убийству мистера Бартлетта, крупного ливерпульского торговца хлопком.

Это было отравление. Миссис Бартлетт несколько недель подмешивала мужу в “Водолечебный укрепитель доктора Гоува” мышьяк, извлеченный из бумаги от мух. Ночи, проведенные на Хеймаркете, просветили Мэллори, что средство доктора Гоува является на деле сильным афродизиаком, но досье скромно об этом умалчивало. Зато там упоминалась смерть матери Бартлетта в 1852 году от прободной язвы и его дяди с отцовской стороны в 1851 году от острой дизентерии — болезней, похожих по симптоматике на отравление мышьяком. Формальные обвинения по этим двум смертям так и не были предъявлены — миссис Бартлетт бежала из-под стражи, припугнув надзирателя Бог весть откуда добытым дерринджером.

В Центральном статистическом бюро подозревали, что она перебралась во Францию, поскольку кто-то приложил перевод доклада парижской полиции о событиях 1854 года. Некая Флоренс Мэрфи, промышлявшая нелегальными абортами, предположительно — американская беженка, была арестована и судима за то, что “облила серной кислотой с целью изуродовать или покалечить” Иветту Лемуан, жену известного лионского торговца шелком, — свою, судя по всему, соперницу.

Но уже в первую неделю суда “миссис Мэрфи” исчезла из-под стражи и из всех последующих донесений французской полиции.

Мэллори подошел к крану, ополоснул лицо, шею и подмышки. Серная кислота наводила на мрачные размышления.

Завязывая шнурки ботинок, он уже снова вытирал пот со лба. Выйдя из комнаты, Мэллори обнаружил, что невероятная для города жара повергла Дворец в полное оцепенение. Гнетущая влажность колыхалась над мраморными полами, как невидимая болотная жижа. Украшающие холл пальмы словно вышли из юрского периода. Он поплелся в столовую Дворца и несколько восстановил свои силы четырьмя холодными яйцами вкрутую, копченой селедкой, тушеными помидорами, куском ветчины, парой ломтиков охлажденной дыни и несколькими чашками кофе со льдом. Как и всегда, кормили здесь вполне прилично, хотя селедка чуть-чуть подванивала — мало удивительного в такую-то жару. Мэллори подписал счет и пошел за своей почтой.

Он был несправедлив к селедке. Вонял, как выяснилось, сам Дворец, вонял тухлой рыбой или чем-то похуже. Сквозь запах мыла, оставшийся в холле после утренней уборки, на мгновение пробился — и тут же снова исчез — таинственный, словно от какой-то дохлятины, смрад. Как на скотобойне? Да, похоже, только тут еще непонятная едкая примесь — не то уксус, не то еще какая-то кислота. Направляясь к столу дежурного, чтобы забрать свою почту, Мэллори мучительно припоминал, где же это он сталкивался с подобным зловонием прежде.

Немолодой, очумевший от жары клерк приветствовал его со всей возможной почтительностью — щедро раздаваемые чаевые всегда и везде обеспечивают уважение обслуживающего персонала.

— А что, в моем ящике ничего нет? — удивился Мэллори.

— Слишком он мал, доктор Мэллори. — Клерк нагнулся и вытащил из-за конторки большую проволочную корзину, до краев заваленную конвертами, журналами и посылками.

— Да-а, — протянул Мэллори. — И ведь день ото дня все хуже и хуже.

— Цена славы, сэр, — сочувственно кивнул клерк. Мэллори был ошеломлен.

— Считается, вероятно, что я буду все это читать…

— Позволю себе смелость сказать, сэр, что вам стоило бы нанять личного секретаря.

Мэллори хмыкнул. Он питал отвращение к секретарям, камердинерам, дворецким, горничным — лакейство унижает человека. Когда-то его мать прислуживала в одной богатой сассексской семье. Было это давно, еще до радикалов, но рана никак не заживала.

Он отнес тяжелую корзину в тихий уголок библиотеки и принялся разбирать ее содержимое. Сперва журналы: солидные, с золотом на корешке “Труды Королевского общества”, “Герпетология всех наций”, “Журнал динамической систематики”, “Annales Scientifiques de I'Ecole des Ordinateurs” с интересной, похоже, статьей о механических невзгодах“Гран-Наполеона”… Эти академические подписки чрезмерно обременительны, но зато доставляют радость редакторам, а довольный редактор скорее напечатает твою собственную статью.

Далее — письма. Мэллори быстро раскидал их на кучки. Сперва — письма попрошаек. Он опрометчиво ответил на пару тех, что казались очень уж слезными и искренними, после чего вымогатели набросились на него, как шакалы.

• Предыдущая
• 38/107
• Следующая