Машина различий - Гибсон Уильям - Страница 104

• Предыдущая
• 104/107
• Следующая

А еще, сэр, меня что поразило больше всего, так это как они втихую подтянули его снова наверх и оставили там висеть, как кролика в мясной лавке, а сами смылись

со своей добычей по крыше. Сколько же в этом подлости, сэр, вы согласны?

Кеннет Рейнольде, ночной сторож Музея практической геологии, показано под присягой перед следователем Дж. Г. Питерсом,

Боу-стрит, ноябрь 1855 года.

Мой дорогой Эгремонт!

Я глубоко сожалею, что сложившиеся на данный момент обстоятельства лишают меня возможности и надежды использовать в дальнейшем ваши неоспоримые способности во благо партии и правительства.

Вы, без сомнения, поймете, что мое признание всей сложности ваших личных обстоятельств никоим образом не связано с каким-либо, пусть и малейшим недоверием к вам как государственному деятелю; менее всего мне бы хотелось создать у вас подобное впечатление.

Я не могу завершить письмо, не выразив горячего желания и надежды, что для вас найдется достойный ваших высоких качеств пост.

Верьте мне всегда,

искренне ваш,

И. К. Брюнель.

Министерское письмо Чарльзу Эгремонту, Ч. П., дек. 1855 г.

По этому случаю наш высокий гость, экс-президент Американского Союза, мистер Клемент Л. Валландингем[151] улизался в стельку. Выдающийся демократ показал, что не уступит в своей распущенности ни одному из Англиейских лордов. Он излапал миссис А., зацеловал визжащую мисс Б., исщипал до синяков пухленькую миссис В. и бросался на мисс Г. с самыми гнусными намерениями!

Мистер Валландингем вел себя, как бык в период течки; когда все наши гостьи впали в истерику, высокопоставленное животное было отловлено слугами, доставлено вверх копытами на второй этаж и выпущено под присмотр миссис Валландингем, успевшей уже переодеться в чепец и ночную рубашку. И тут, к вящему нашему изумлению, этот необыкновенный человек использовал для удовлетворения чрезмерно разыгравшейся похоти покорное тело законной своей супруги, облевав его в процессе соития с головы до ног. Те, кто видел миссис Валландингем, едва ли сочтут последнее неправдоподобным.

Недавно меня достигло известие, что в Веракрусе, в мексиканском изгнании, умер бывший президент Техаса Сэмьюэль Хьюстон. Судя по всему, Хьюстон ожидал призыва о помощи со стороны какой-нибудь из враждующих группировок, надеясь вернуть себе хотя бы часть прежнего влияния, однако никто к нему так и не обратился — французские алькальды не дремлют. При всех своих несомненных недостатках Хьюстон был во сто раз лучше Клемента Валландингема, который заключил трусливый мир с Конфедерацией и позволил стервятникам Красного Манхэттенского Коммунизма терзать останки своей обесчещенной страны.

Лорд Листан, 1870г.

(Нижеследующий текст — транскрипция звуковой записи на восковом цилиндре. Одна из самых первых подобных записей, она донесла до нас воспоминания Томаса Таулера (р. 1790), деда Эдварда Таулера, изобретателя “Аудиографа Таулера”. Несмотря на экспериментальный характер использованного аппарата, эта запись отличается исключительной чистотой. 1875 г.)

Я вот помню одну зиму, холодная была, длинная, а мы же тогда в Англии жили все совсем как нищие — это еще до радикалов. Мой братишка Альберт, он выискивал кирпичи, обмазывал их птичьим клеем и оставлял у конюшен, чтобы ловить на них воробьев. А потом он ощипывал их, он и я, мы вместе, я ему тоже помогал. И мы их потрошили, и Альберт разводил в печке огонь, и, когда она нагреется, мы жарили этих крошечных воробышков в маминой латке, на старом жире. И потом мама делала нам большой горшок чая, и у нас был вроде как праздник, воробьев мы этих ели.

А отец, он ходил по всем лавочникам на Чатуин-роуд и собирал ошметки мяса. Кости, значит, бараньи кости и все такое, горох, бобы, лежалую морковь и репу и… ему обещали еще овсяную муку, и пекарь отдавал ему черствый хлеб… У отца был большой железный котел, он там раньше готовил для лошадей, и вот он вычистил его, и они там варили суп, в большом котле для лошадей. Я помню, как приходили совсем бедные, они приходили два раза в неделю, это той зимой. Им приходилось приносить с собой собственные миски. Вот такие они были все голодные, до радикалов.

А ты, Эдди, ты слышал когда об ирландском голоде в сороковых? Да нет, где тебе. Картошка тогда не уродилась два года подряд, три, и ирландцам, им было совсем худо. Но радикалы, они такого терпеть не ста л и, он и устроили чрезвычайное положение и мобилизовали нацию.

Лорд Байрон произнес прекрасную речь, она была во всех газетах… Я записался на один из спасательных кораблей, они отходили из Бристоля. С утра до вечера, да и ночью тоже, мы грузили кранами здоровые ящики по лондонским накладным, а поезда приходили и днем и ночью со всей Англии, и все с едой. “Благослови Господь лорда Бэббиджа!” — кричали нам ирландцы и плакали. “Да здравствует Англия и радикальные лорды!” У них долгая память, у ирландцев, они никогда не забывают добра[152].

Слуга провел меня в кабинет мистера Олифанта. Мистер Олифант сердечно меня приветствовал, особо отметив прошлое мое сотрудничество с доктором Мэллори. Я сказал мистеру Олифанту, что имел удовольствие сопровождать триумфальную лекцию доктора Мэллори о бронтозаврусе весьма совершенной кинотропической программой. В “Докладах Общества парового интеллекта” был напечатан крайне лестный отзыв о моих достижениях, и я предложил мистеру Олифанту упомянутый номер журнала. Мистер Олифант просмотрел статью, однако в своем понимании тонкостей клакерства он находится на уровне среднего любителя — судя по тому, что единственной его реакцией было вежливое удивление.

Тогда я сообщил мистеру Олифанту, что именно доктор Мэллори направил меня к его порогу. В одной из частных бесед великий ученый счел уместным рассказать мне о смелом предложении мистера Олифанта — использовать машины полиции для научного изучения скрытых структур, лежащих в основе передвижений и занятий жителей нашей столицы. Мое восхищение этой смелой идеей привело меня к мистеру Олифанту, и я изъявил желание и готовность принять участие в осуществлении его замысла.

Тут он прервал меня весьма взволнованным образом. “Все мы исчислены, — заявил он, — каждый из нас. Исчислены всевидящим оком; и наши минуты исчислены тоже, и каждый волос на головах наших. И кто как не сам Господь промыслил, чтобы вычислительные мощности машины были применены к этой великой общности, к потокам уличного движения, к торговле, к приливам и отливам людских толп — к бесконечно делимой текстуре Его творения”.

Я ждал, что за этими необычайными рассуждениями последуют какие-нибудь практические выводы, но мистер Олифант внезапно погрузился в глубокую задумчивость.

Тогда я разъяснил ему, избегая по возможности специальных терминов, почему природа человеческого глаза неизбежно требует от кинотропии как необычайной скорости, так и необычайной сложности. По этой причине, заключил я, мы, кинотрописты, находимся в ряду самых сведущих программистов Британии, и практически все достижения в сжатии данных берут свое начало в кинотропических приложениях.

Тут он снова меня прервал, спросив, действительно ли я произнес слова “сжатие данных” и знаком ли я с понятием “алгоритмическое сжатие”? Я заверил его, что знаком.

Тогда он встал и, подойдя к стоявшему поблизости бюро, достал нечто вроде деревянного ящика, используемого для транспортировки научных приборов, причем мне сразу же бросились в глаза кусочки белого гипса, прилипшие кое-где к этому ящику. Не мог бы я, спросил мистер Олифант, скопировать находящиеся здесь перфокарты и затем разобраться, что они такое значат? Он особо подчеркнул, что мои исследования должны иметь сугубо конфиденциальный характер.

• Предыдущая
• 104/107
• Следующая