Фата-Моргана 3 (фантастические рассказы и повести) - Вальтер Даниэль - Страница 44
- Предыдущая
- 44/149
- Следующая
Ax, это ничего не значит. Я выйду наружу, и все равно это будет чудесно.
Я буду совершенно счастлива, даже если не увижу ничего особенного… Теперь я тоже понимаю, почему другая хотела, чтобы я взяла ее малыша. Я должна была сделать это, потому что вчера слышала, что сказал Фрэнк Эрику, а сегодня утром сама видела это по телевизору.
Я вчера на несколько мгновений оказалась одна, потому что хотела привести себя в порядок, а также потому, что решила надеть мамино платье. Они сидели в библиотеке, и мать-слуга подала им напиток, который иногда давала папе, а мне никак не хотела дать.
Я вернулась тихо, чтобы послушать, и я услышала.
Фрэнк сказал:
— Мы ничего не должны делать. Это бесчеловечно! Несмотря ни на что, у нее такие же права на жизнь, как и у нас, это в конце концов не ее вина. Мне кажется, тут надо действовать иначе, может быть, отправлять в резервацию.
А Эрик ответил:
— Нельзя никакого «иначе», ты же сам великолепно это знаешь. Не существует средства, чтобы помочь ей, и она, может быть, заразна. Нет никакого другого выхода. Это нужно сделать.
Фрэнк гневно ответил:
— Тебе, может быть, это нравится, мне — нет, я не могу ее просто застрелить! Я просто не могу этого сделать! Это чудовищно, поступать так! Мне стыдно за это.
Эрик коротко ответил. Было странно видеть, как он защищается. Совсем как я, когда мать-слуга дает мне советы и я знаю, что она права, но не хочу с ней соглашаться.
Он сказал:
— Это закон. Мы ничего не можем поделать. Она не должна иметь потомства.
Фрэнк прервал его.
— Никто же не знает, действительно ли они опасны! И эти дети, все эти дети!..
— Мы не можем пойти на риск. Хотя дети других не деформированы, откуда ты можешь знать, нормальны ли они? Произвести отбор невозможно.
— Но, может быть, они невосприимчивы! Вы же их вообще не исследовали! А здесь во всяком случае нет никакого сомнения.
— Боже мой, но ведь СОВЕТ решил! Пузырьки в первый раз появились шестнадцать лет и два месяца назад. Посчитай же, посчитай!
Где-то в доме что-то звякнуло, и они оба вскочили.
— Тихо, — сказал Фрэнк. — Если она внезапно вернется…
Потом я вошла и сразу же увидела, что я очаровала их, но мне это не доставило никакого удовольствия. Мне показалось, что я все поняла. Сегодня утром я буду совершенно уверена.
Я подбежала к телевизору, но там все еще показывали людей, очищающих город. Потом внезапно появилась другая сценка.
Другой убегал прочь. У него было много ног, и он не мог бежать очень быстро, он все время спотыкался. Но я видела, что он прилагает отчаянные усилия, чтобы спастись. Один из мужчин направил на него излучатель. Другой съежился на земле, превратившись в маленькую кучку пепла.
Они тотчас же сменили эту сцену и заговорили о чем-то другом.
Конечно, они не хотели нам этого показывать. Но я все великолепно поняла. Кроме того, я слышала, как об этом говорили Фрэнк и Эрик.
Они убивали всех других. Да, это так.
О боже мой! Фрэнк прав. Мне кажется, что что-то не в порядке.
Другие пугались, но, несмотря на это…
Поэтому богиня Кали и хотела отдать мне своего малыша. Вероятно, она знала об этом. Я спрашиваю себя, не расстреляли ли они и ее? Я, конечно, не хотела смерти Кали, нет. А ее малыша? Он же выглядел таким нормальным!
Мне кажется, что они делают что-то не то. Папа этого не одобрил бы.
Однако я не должна думать об этом. Я не должна грустить. Это великолепный день. Я жду Фрэнка и я выйду наружу. Я жду у окна…
Ну наконец-то! Он идет… Нет, это Эрик. Вероятно, Фрэнк не пошел и попросил Эрика заменить его. Ну да, я немного ошиблась. Эрик же так мил, но Фрэнк милее.
Я сойду с ума, как медленно он идет. И голова его опущена. Странно, он же глядит в окно, но не реагирует на мои знаки.
У него в руке излучатель. Зачем он ему? Боже мой, почему он так крадется?
Вот он уже здесь. Я открою ему дверь.
Наконец-то я увижу мир, каким он был раньше…
Даниэль Вальтер
УБИЙСТВО СИНЕЙ ПТИЦЫ
(Перевод с франц. И. Горачина)
Послышалось дребезжание, словно тысяча всадников ехала по металлическому мосту. Осколки кристаллов и искры брызнули во все стороны, словно огненные черви, расползаясь в ночи. На юге прогремел залп пушек, и над равниной пополз чудовищный вой, словно нечто материальное, созданное мудрым богом войны. О, мать, спрячь меня! О, нежная полногрудая возлюбленная с огнедышащими бедрами, вспоминай меня, вспоминай нас всех, мы все…
Грохот орудийных залпов усилился. С неба падали разноцветные стрелы.
(…ДАЙТЕ ЖЕ МНЕ ВАШУ САМОПИСКУ…! — Берг говорил «самописка» вместо «авторучка». — СПАСИБО…)
Я находился возле самого подножия горы, которую назвали Желтым Стражем. Я лежал на жесткой, высохшей почве и смотрел вверх, на вход в Собачье Ущелье. Голова моя гудела, как церковный колокол. (Берг запнулся: «…ЧТО, ЧТО?.. АХ, АД!..»)
Я крепко сжимал ружье. Это был единственный спутник, оставшейся со мной. Я был один. Пробираясь сквозь ночь, я обнаружил, что все мои товарищи были мертвы. Они превратились в сморщенные кучки. похожие на черные зародыши. Я попытался воспользоваться коммуникатором, но из него раздался только печальный треск; я не получил никакого ответа. А потом я спросил себя: что это за звук? Кто подкарауливает там, в ночи? Кто может выскочить из этого Собачьего Ущелья?
Кто? Нам говорили, что это всего лишь акция по очистке — умиротворению, да… умиротворению… и…
(ОН НЕ ДОЛЖЕН ПРОСЫПАТЬСЯ, — сказал Берг. — МЫ ПРИБЛИЖАЕМСЯ К ИСТИНЕ. МЫ, НАКОНЕЦ, ДОЛЖНЫ УЗНАТЬ, ЧТО ЖЕ ПРОИЗОШЛО В ТУ НОЧЬ…)
…и…я…там было Собачье Ущелье, словно амбразура в горе, темное, как ночь, пятно, в которое мы палили в течение многих дней. Видит бог, мы сделали все, что от нас требовали, и сделали, как смогли, но результаты… Стало светло, как днем. Перед этим была не просто полутьма, а чертовски непроглядная темень и… О! Мои глаза — хотя я их не открывал — они все еще видят… Они напали на нас и…
(Пациент резко вскрикнул, доктор Берг непроизвольно вздрогнул и заскрежетал зубами:
— ОН НЕ ДОЛЖЕН ПРОСЫПАТЬСЯ!)
— Они же тебя убивают, — сказала она. — Ты же видишь…
— Они сказали, что это необходимо, если я хочу снова обрести душевное равновесие. Для меня нет спасения — и для тебя тоже нет, — пока я не расскажу им все, что знаю…
— Это они так утверждают. На самом деле они только хотят знать, что произошло той ночью на Клоринде-III, и они накачивают тебя наркотиками, пока ты этого не скажешь, а потом ты будешь так же нужен им, как рваный башмак.
— Что я могу сделать? Я единственный, кто в эту ночь видел…
— Но ты же потерял память — и если и дальше они будут рыться в твоем подсознании при помощи всех этих наркотиков… это будет для твоего мозга словно взрывчатка. Однажды все взлетит на воздух, твоя голова, твой разум и вся наша совместная жизнь. А без тебя я ничто, ты это знаешь.
— Но что же мне тогда делать: они никогда не оставят меня в покое. Они хотят узнать, в результате какого колдовства (или, точнее, в результате какого чуда тактики) они потерпели такое сокрушительное поражение во время той операции на Клоринде-III. А я единственный уцелевший в той ночной мясорубке, они пытаются выудить из меня все и выжать меня, как лимон. Будет лучше, если я помогу им как можно быстрее довести это дело до конца.
Она шевельнулась на белой простыне, и ему показалось, что ос тело заблестело всеми оттенками охряного цвета. Он жил только ради этого мгновения. Вернувшись, он обнаружил ее такой же, какой покинул — с мягкими грудями и загорелыми ногами. Он поверил, что жизнь теперь или пойдет дальше, или начнется сначала. Но тут появились люди с угрюмыми лицами из военного департамента — это было в среду, во второй половине дня, и солнце светило тогда особенно ярко, как перед грозой, — и все пошло по новому кругу: вопросы, приказы, угрозы. Ему без обиняков заявили, что он должен подвергнуться исследованиям, обработке галлюциногенами и другим процедурам допроса, после которого все его тело дрожало, а голова была полна кошмаров. Со своей стороны он хотел быть покорным и сделать все возможное; ради них он был готов вновь пережить этот ужас на Клоринде-III. Она не понимала, что у них было средство заставить его говорить, что они не остановятся даже перед тем, чтобы поместить его в одиночку, и что он своей готовностью и покорностью вызвал какое-то странное чувство симпатии у доктора Берга и получил некоторую свободу.
- Предыдущая
- 44/149
- Следующая