Мост через огненную реку - Прудникова Елена Анатольевна - Страница 14

Они уселись за стол. Разговаривать Энтони не хотелось. В конце концов, цыгану надо что-то там обсудить, вот пусть и начинает беседу. Гален долго устраивался на табурете, потом пригубил вина…

– Я весь вечер ждал ваших секундантов, – наконец, начал он. – Решил: как судьба… Если пришлете, так тому и быть, а если нет…

– Успелось бы и сегодня, – пожал плечами Энтони. – Не блох ловим…

– На это я и надеялся, – генерал искоса взглянул на него и вдруг лукаво улыбнулся: – Вы удивлены, герцог?

Да, в цыгане не только хамства, но и обаяния сверх всякой меры. Перед такой улыбкой устоять просто невозможно. Энтони засмеялся:

– Нет! Я потрясен, ошарашен! Если бы я посмел, то даже спросил бы, не испытываете ли вы недомогания, барон?

Смуглая рука дрогнула, опрокинув стакан, вино растеклось по столу. Гален рывком поднялся, снеся соседний табурет, рявкнул на весь трактир: «Хозяйка!» Когда служанка вытерла стол и союзный генерал вернулся на свое место, он был мрачнее тучи.

– Я здоров! – сухо и отрывисто сказал Гален. – Просто я действительно был не прав. Кстати, я виноват и перед вами. Вы не сочли нужным прекратить эту забаву, и я не имел никакого права вмешиваться. Если у меня особое отношение к каким-то вещам, это еще не повод навязывать его всему свету. Да и, кроме того, – он усмехнулся и коротко взглянул прямо в глаза Бейсингему, – мне бы не хотелось в первом же бою получить пулю в спину, с этим тоже надо считаться. Вы поедете смотреть переправы или положитесь на меня?

…Они ехали молча. От хорошего настроения Галена не осталось и следа. Бейсингем также не был расположен к разговорам. Провались он с его вечными перепадами настроения. Теперь-то отчего взбесился? Неужели Энтони, не глядя, попал в «яблочко» и союзник прибегает к услугам лекарей, о которых не говорят вслух?

Чтобы отвлечься от особенностей характера союзного командующего, Энтони вспомнил Шантье. Рене еще в мае просил написать сонет его новой любимой даме… Надо бы сочинить да послать: он приедет в Трогартейн, а его уже будет ждать подарок! Рене так по-детски радуется подаркам!

Бейсингем принялся было складывать слова, но не заладилось. Мысли естественным образом перетекли на женщин, он вспомнил о хозяйке… Да, кстати! Они ведь вернутся, ничто еще не потеряно, так что надо бы глотнуть айвилы… Он перешел на шаг, Гален тоже придержал коня.

– Что это вы пьете? – поинтересовался он, разглядывая затейливый пузырек узорного стекла.

– Ах, это? У меня сегодня намечается любовное свидание. Цыган удивленно поднял бровь и отвернулся, созерцая

сверкающую под солнцем реку

– Не то, что вы подумали! – коротко хохотнул Бейсингем. – Это чтобы не было детей. Наше старое семейное средство, фамильная мужская тайна. Оверхиллы не заводят бастардов, это у нас не принято, да и хлопотно с ними…

Договорить он не успел – конь Галена внезапно сорвался в галоп, обдав его пылью, и помчался вдоль берега. Энтони бросил Марион следом, недоумевая, что случилось: не лошадь же потащила цыганского генерала, в самом-то деле. Бейсингем догнал спутника через полмили – тот ехал уже шагом, как и прежде.

– Что случилось? – спросил он. – Куда это вы сорвались?

– Так… – неопределенно хмыкнул Гален. – Размяться захотелось. Вы правы, – как ни в чем не бывало, продолжил он прерванный разговор. – Мой отец тоже говорил, что один бастард приносит больше мороки, чем трое законных сыновей.

Что-то в его голосе насторожило Энтони. Он взглянул быстро и внимательно: смуглое лицо бесстрастно, темные глаза устремлены вдаль, за реку, где нет абсолютно ничего интересного, но дышит коротко и резко, а руки сжимают поводья – слишком сильно сжимают, даже пальцы побелели! Бейсингему стало не по себе. Да что он такого сказал? Что вообще происходит?

Догадка, объяснявшая все, вспыхнула молнией и была невероятно проста, но от нее Энтони сразу стало жарко. Вот почему Гален так вскинулся, когда Шимони назвал его бароном! А он-то сам… Хорош, нечего сказать! Да цыган просто ангел – стерпеть, когда высокородный мерзавец отвешивает тебе пощечину за пощечиной! Что же делать? Смолчать подло, надо извиниться, но как? Вдруг он все же ошибается? Нет уж, если говорить, то прямо!

– Генерал, – окликнул он.

Тот медленно повернулся, взгляд скользнул мимо Бейсингема, по-прежнему куда-то вдаль, за дорогу. И тогда Энтони заговорил решительно, словно в воду кинулся:

– Если я вас обидел… Если разговор о бастардах касается вас лично, то простите меня, я этого не знал…

Губы Галена дрогнули в злой усмешке:

– Странно, что вам не доложили. У вас плохие осведомители!

– Не интересуюсь сплетнями, – уже резче ответил Бейсингем. – Мне приходилось слышать краем уха, что генерал Оверни Гален после смерти жены женился на цыганке. Если бы я мог хотя бы отдаленно предполагать, что это не так, я бы сменил тему… Я ведь уже сказал: прошу прощения! И я рассчитываю, что вы отнесетесь ко мне так, как я отношусь в подобных случаях к вам…

– Ладно, – вагриец коротко выдохнул и усмехнулся. – Вы действительно сделали мне больно. Я рад, что неумышленно, вы мне всегда казались человеком без подлости. Что же касается отношения – то вы можете не беспокоиться, герцог. Я знаю свое место, многоуважаемая генеральша показала мне его сразу и доходчиво, еще когда я был мальчишкой. Кстати, она и не думала умирать, жива до сих пор, равно как и три ее сына – неплохие люди, но весьма спесивые… Лишнего я не потребую: уж коль рожден в навозе, то и среди роз цветами пахнуть не будешь. Так что ваших извинений для меня даже с избытком…

Гален говорил медленно, тирада была длинной, и за это время Бейсингем успел опомниться. Тем более поэтический эпитет, который употребил цыган, позволял обратить все в шутку.

– По-моему, после месяца похода от всех нас пахнет одинаково, – фыркнул Энтони. – И далеко не розами, а скорее тем, о чем вы говорили… Но неужели в Ваграу недворянин может стать офицером?

– Нет, конечно. Имею личное дворянство. У нас таких, как я, называют мулами. А я, можно сказать, мул в превосходной степени: мало того, что полудворянин, так еще и полуцыган. От вас первого слышу, что мой отец женился на моей матери, это какой-то новый слух. На самом деле все было, как обычно: он ее за собой в обозе возил, сначала одну, потом с детьми…

Кстати, о тех цыганятах… – Гален замолчал и уставился на уши своей лошади. – Я, конечно, вел себя безобразно. Но все же позвольте вам объяснить…

Бейсингем поморщился: нарвался все-таки! Он-то как раз надеялся, что цыгану не захочется объясняться. Но ничего не поделаешь: по опыту он знал, что лучший способ отвязаться от чьих-то откровений – это их выслушать…

– Хорошо, – кивнул он, – но при одном условии: если вы пообещаете, что потом мы торжественно похороним эту историю.

– Конечно, – с готовностью отозвался Гален. – Мнение наших с вами штабных кумушек меня не волнует: пусть кудахчут. Но вы – другое дело… Мне бы не хотелось, чтобы вы считали меня большей скотиной, чем я есть на самом деле…

«Ого! – подумал Энтони. – Как он трезво на себя смотрит…»

– Так что, если позволите… – продолжал тем временем цыган, – я все же расскажу кое-что такое, что вам, может быть, и неинтересно… Жили мы, в общем-то, неплохо. Это я только сказал, что нас возили в обозе – на самом деле летом мы жили в лагере, зимой – на частной квартире. Но все же, когда мне было лет семь, матери все это надоело. Она нашла себе мужа-цыгана и ушла со встречным табором, прихватив и нас с сестрой. Так что мне тоже довелось пожить такой жизнью, какой живут эти ребятишки. У цыган все при деле. Как только ребенок встает на ноги, он должен тащить свою крошку в семейный котел. Как сможет: умеешь воровать – воруй, нет – попрошайничай. Даром кормить не станут: если ничего не принесешь, ляжешь спать голодным. Воровским умением я обделен напрочь, да и талантом нищенства тоже не обладаю… Мул – он и есть мул… Но все же жилось неплохо, пока не наступила зима. А зима для кочевого народа – голодное время: украсть нечего, подают плохо… Тогда я понял одну вещь: когда ты сыт и когда голоден, все выглядит совершенно по-разному. Знаете, у простых людей забавы простые – вобьют монету в коровью лепешку… Ладно, монету: а если кусок хлеба, а у тебя два дня во рту ни крошки? А вы говорите, мол, понимаю ваши чувства… Чтобы их понять, надо хотя бы раз, при всей своей гордости, хлеб из дерьма вытащить и в рот сунуть. Мог бы и забыть за столько лет, но у меня, к сожалению, память хорошая…