Граф ноль - Гибсон Уильям - Страница 71
- Предыдущая
- 71/72
- Следующая
ДЭТЛОУ. Ко мне постоянно приходят авторы, делающие нечто подобное. Приходят те, кто пишет уже давно, и вдруг оказывается, что они пишут кибернанк.
ГИБСОН. Как трогательно, черт побери.
ДЭТЛОУ. Все это – мусор. Не в этом дело. Это все – внешние атрибуты.
ГИБСОН. А они даже не понимают внешних атрибутов. И атрибуты-то у них не те. Вот почему книга Эриксона так увлекательна – потому что, я уверен, он ничего об этом не знает, и плевать ему на киберпанк. Но он попадает в ту же стилистическую тональность, отлично выдержанную, гораздо лучше, чем у меня, где мало что происходит, но все пронизано каким-то особым чувством.
Имитации киберпанка ужасны. Я не думал, что такое вообще может произойти. Это действительно угнетает. Как «Оголенный нерв» Уолтера Йона Уильямса. Это действительно угнетает. В романе есть какие-то фрагменты, которые намекают на мой синтаксис, что просто сводит меня с ума, да и мне вроде как нравится сам автор. Он веселый человек и неплохой писатель, но...
ТАЦУМИ. То есть вы не признаете киберпанк как движение.
ГИБСОН. Что-то происходит. Что-то начинает происходить, но говорить об этом как о движении – значит как-то огораживать его, точно так же, как рассматривать его вне рамок нашего общества; мне льстит и меня поражает, что кто бы то ни было вообще это делает. Я готов видеть некое поощрение в том, что мы сможем привлечь к себе немного внимания, но в терминах того, что происходит здесь, в этом обществе, все ярлыки... Я скорее бы согласился, чтобы меня заперли в комнате с гремучими змеями. Это уже мне мешает. Мне больше никогда уже не сделать ничего подобного.
МЭДДОКС. Возможно, истинная ценность этого в том, что оно...
ГИБСОН. ...сжигает тебя и вынуждает податься на Запад. Форма должна была родиться. Что до меня, то мне безумием кажется то, что я чувствовал, что с неким минимумом вдохновения я делаю что-то всем очевидное.
БРАУН. Вы подняли эту темы в начале беседы, когда назвали фантастику жанром изначально консервативным, и если привнести в нее нечто, что хотя бы чуть-чуть неконсервативно, это читают как потрясающее открытие.
ГИБСОН. Совершенно верно. Это то, что я пытаюсь постоянно помнить. В отношении движения меня беспокоит то, что ни одно из других произведений этого так называемого движения не сносит мне крышу. Я только рад, что кто-то получает свою долю заслуженного внимания, но я не чувствую горячки. Я должен чувствовать их маленькие горячие ладошки где-то там, в ночи, а впечатление такое, будто компания каких-то людей просто топчется на месте.
МЭДДОКС. Там нет там. Все это – призрак средств массовой информации.
ГИБСОН. Когда я заполнял опросник одного японского журнала, где меня спросили, что я об этом думаю, я сказал: «Будьте осторожнее: это все иллюзия». Если бы какое-то движение существовало, думается, я бы об этом знал. Хотя, Бог его знает, может быть, в эту самую минуту где-то и формируется какое-то движение.
МЭДДОКС. Движение формируется. Но не это, и не имеющее к этому никакого отношения...
БРАУН. Брюс из кожи вон лезет, чтобы его расшевелить.
ГИБСОН. В том, что он делает, уже заложены разрозненные уровни иронии.
МЭДДОКС. Он – как сумасшедший вероломный растафари, сидящий там, в Техасе. Это не имеет никакого отношения к фантастике, скорее к харизме Брюса-лидера. Мессия Брюс.
ГИБСОН. Помнится, у Брюса была такая концепция. Он, кажется, излагал ее в одном из первых писем, которые я получил много лет назад, что-то о святых извращенцах Лавкрафта и о том, в чем красота этих людей и их странная сумасшедшая карма, – вот во что он ушел с головой. Думаю, он был бы рад, если бы его принесли в жертву.
ТАЦУМИ. Среди ваших произведений в соавторстве с другими писателями мое любимое – «Принадлежность», написанное вместе с Джоном Ширли, и «Красная звезда, орбита зимы» – со Стерлингом. В последнем описывается провал мечты об освоении космоса, что напоминает мне соотношение внутреннего и внешнего пространства у Дж.Г. Балларда.
Однако больше всего меня удивляет, что то, что появляется в ваших единоличных, так сказать, произведениях, отсутствует в рассказах, написанных в соавторстве. Я имею в виду одержимость страхом, темнотой или пустотой. Эти группы мотивов, кажется, не появляются в ваших совместных работах.
ГИБСОН. Нет, не настолько явно.
ТАЦУМИ. Возможно, это присуще только вашему собственному творчеству.
ГИБСОН. Я не рассматриваю работу в соавторстве как такой же вид создания текста, который пишется в одиночестве. На мой взгляд, создание текста – занятие очень уединенное, даже одинокое, и я думаю, что менее пугающие вещи имеют тенденцию не появляться в совместных работах, поскольку совместные работы, даже если они очень чернушны, все же остаются делом общественным. Совместные работы – скорее ближе к игре.
ТАЦУМИ. В акте написания текста у вас доминирует чувство одиночества, то есть вы испытываете страх, когда пишете?
ГИБСОН. Определенно да. Это одинокая и пугающая перспектива. С совместными работами иначе. Все зависит от того, с кем пишешь. Метод написания, похоже, меняется с каждым человеком, с кем ты работаешь, но ты все равно играешь с кем-то в игру. По-моему, писать одному – это как смотреть в пустоту.
ТАЦУМИ. Такой страх, страх смотреть в пустоту, можно рассматривать в терминах экзистенциализма.
ГИБСОН. Да, пожалуй, так. Естественно, мое чувство экзистенциального выходит на поверхность, когда я сажусь за пишущую машинку, желая написать что-либо. К совместным работам я относился серьезно, но несколько иначе, чем к своим собственным. Я не чувствовал абсолютной ответственности за них. За остальные рассказы я несу ответственность целиком и полностью.
ТАЦУМИ. Как вы относитесь к «Принадлежности»?
ГИБСОН. Чтобы дать вам некоторое представление о том, насколько различным может быть процесс написания, скажу, что «Принадлежность», которая писалась в соавторстве с Джоном Ширли, была на самом деле вторым литературным рассказом, над которым я работал, хотя он и не был вторым по времени опубликования.
Джон прислал мне на рецензию очень длинную рукопись, и мне показалось, что это излишне серьезная и в чем-то несколько абсурдная повесть. Изначальная версия рассказа, которую я выдал, была написана как личная шутка между нами с Джоном. Я переслал ее Джону вместо критической статьи. До некоторой степени я написал пародию на то, что написал он. Джон слегка ее изменил и, к моему немалому ужасу, пристроил в печать. В то время я был удивлен, что кто-то вообще купил ее. Тогда я даже не пытался работать в соавторстве.
Что касается «Красной звезды, орбиты зимы», то Брюс прислал мне длинную версию рассказа, ту, которую я существенно отредактировал. Это было нечто большее, чем просто редакторская работа. Я ее сократил. Я ее переписал, но по большей части это заключалось в удалении фрагментов.
ТАЦУМИ. На мой взгляд, рассказ движется в несколько ином направлении, чем обычная тональность киберпанковских произведений.
ГИБСОН. Да, он очень...
ТАЦУМИ. Сознательно пародирует киберпанк?
ГИБСОН. Нет, так как очень просто забыть хронологию этих рассказов. Когда рассказ был опубликован, мы еще даже не думали в подобных терминах. Мне его сюжет всегда казался очень идеалистической историей. Как и эта история с L-5. Давайте вывезем этих бедолаг в космос. В нее сознательно привнесен Баллардовский элемент.
ТАЦУМИ. Отказ от внешнего пространства?
ГИБСОН. Ну не совсем, поскольку это идет двумя путями. Конец рассказа, где приходят бедные сквотеры, чтобы занять базу, очень отдает Хайнлайном. Это и есть воплощение мечты Хайнлайна. Вспомните, как полковник в полубредовом состоянии смотрит фильмы о различных космических полетах. Чисто случайно эта история тут же устарела из-за взрыва космического шаттла. Со взрывом шаттла рассказ стал невозможен, так как полковник сидит на космической станции, просматривая все эти смерти в космосе, а этой среди них нет. Так что сразу же можно сказать, сколько лет назад написан рассказ.
- Предыдущая
- 71/72
- Следующая
