Лучшее за год. Мистика, магический реализм, фэнтези (2003) - Линк Келли - Страница 27

Так, может быть, в этом и причина тех звуков, что издает Лидия по ночам. Она ненавидит иглы, зато любит то, что они ей дарят.

Несправедливо, думает Майк. Лидия превращает его в извращенца в собственном доме, потому что теперь он нарочно прислушивается, стараясь уловить все ее стоны, крики, вздохи. Он занимается именно тем, над чем когда-то подтрунивали его друзья, начавшие вдруг замечать, что Лидия хорошенькая — чего, конечно, они никогда бы себе не позволили, будь она его родной матерью. Все эти парни любили высказать ему в лицо, как бы им хотелось оказаться на его месте; по их логике выходило, что раз она воспитывает его только последние несколько лет, то, скорее всего, ей и быть той первой, кто его трахнет.

Вот и получается, что Майк прислушивается к звукам из ее спальни и сам себя оправдывает тем, что представляет, будто это звуковое сопровождение его собственной жизни. Те же звуки, только другой источник, а он сам является их вдохновителем. Редкая форма чревовещания, при которой все эти мучительные и восхищенные крики летят через весь город, чтобы вырваться из горла Чарис.

Правда, тут есть одно «но»…

Если он прав насчет того, что они колются, почему тогда Эван тоже не начал худеть? Майк, проведя ночь без сна, несколько раз прокручивает эту мысль, а сам наблюдает, как ползущий рассвет осветляет его окно. Хорошо, что сегодня суббота — возможно, плоти ее, то не пользуется в полной мере биллем о правах. Ему остается лишь стоять в коридоре и глазеть на дверь, словно собачонке, выставленной из комнаты.

— Дело в том, — говорит он, — по голосу непохоже, чтобы у нее была депрессия.

— В таком случае она, скорее всего, делает вид, что с ней ничего не происходит. Если с моей мамой сейчас заговорить о том времени, то она недоуменно посмотрит на тебя: «О чем это ты?» — Чарис широко разводит руками, делая вид, что кого-то представляет. — Дамы и господа… наши образцы для подражания! — Она смеется, и Майку впервые не хочется присоединиться к ее смеху. Наверное, оттого, что на этот раз она и сама сомневается, сумеет ли не поддаться всем плохим примерам, которые ей подают. — А что говорит Эван?

— Эван ничего не говорит. — Майк устремляет неподвижный взгляд на стакан в своей руке. Взбитый коктейль начал расслаиваться. Он поглощал их всю жизнь, сколько себя помнил, но почему-то именно сейчас напиток вдруг показался ему искусственным и тошнотворным. Теперь эти смеси даже не называются молочным коктейлем, потому что молока в них нет и в помине. Майк слышал, будто их готовят из газированной химической пены. — Если он не у нее в комнате, то просто улыбается и играет на своем новом пианино.

Похоже, Эван заполучил все, что хотел, думает Майк, но не произносит вслух: ему не хочется снова признаться в поражении, так как, чтобы получить от жизни все, Эван, по крайней мере, должен был знать, что именно хочет.

Наступает третий день, и Майк решает, что с него хватит. Пора добиться каких-то ответов. А то ему никак не отделаться от досадного ощущения, что за прошедшую неделю испытаний он дал множество неправильных ответов.

Кроме того, сегодня самый подходящий день и потому, что наступил тот редкий случай, когда машины Эвана нет в гараже. Наверное, он уехал в свой джаз-клуб, чтобы забрать чек, пока банки не закрылись.

Странно, до чего же длинным оказывается коридор, когда не очень стремишься пройти его до конца. Знай Чарис о том, что он собирается сейчас сделать, она бы пожелала ему удачи, заверила бы его, что он справится, сказала бы, что он красавчик.

Майк стучится в закрытые двери спальни. Стучится легонько — вдруг она спит.

— Лидия, — зовет он. — Можно мне войти на минуту, чтобы поговорить с тобой?

Придурок. Мешок туго набит, словно колбаса, грязными бинтами, очень похожими на тот, который он подглядел на руке у Лидии, и все они скатаны в бессчетное количество валиков — можно подумать, мусорный бак стоял позади больницы.

Майк снова набрасывает сверху обычный мусор, как будто самое важное теперь — сохранить домашние тайны, и с грохотом закрывает крышку.

Не стоило и возиться. Грузовик уже успел подъехать, чтобы все увезти с собой. Земля под ногами подрагивает, а Майк до этой секунды никогда не думал, что будет так радоваться запаху дизельного выхлопа.

— Можно забирать? — спрашивает один из мусорщиков. Еще нет и шести, но у него уже такой вид, словно он весь сделан из грязи. Мусорщик показывает на бак, над которым кружат мухи. — Или ищешь чего?

Майк не знает даже приблизительно, как ответить.

Оглядываясь на прошлое, понимаешь, что Лидия неизбежно должна была перестать ходить на работу. Становится ясно, что однажды утром он проснется, а ее дверь в конце коридора по-прежнему будет закрыта. Что из кухни не донесется запах кофе, а Лидия не будет носиться по дому с ежедневником в руке, пытаясь припомнить, куда она задевала свой мобильник. Что Чарис подвезет его после школы, но машина Лидии так и будет стоять на месте, не сдвинувшись ни на дюйм.

Наверное, она взяла больничный, только и всего. Если кто и имеет на него право, то это Лидия, судя по тому, что он нашел в мусоре. А потом что же, второй день на больничном? Ладно, пускай так, но он не может отделаться от мысли, не следует ли ей в самом деле полежать в больнице, вместо того чтобы копировать больничный мусор.

И разве ему не следует повидать ее?

— Вероятно, у нее депрессия, — высказывает предположение Чарис. — Однажды с моей мамой было такое, несколько лет назад. Она заперлась в своей комнате, задернула занавески и не выходила оттуда целых три недели.

У них большая перемена, но оказывается, меньше всего его сейчас интересует жирная котлета, зажатая в руке. Учиться осталось всего два дня, однако сидеть дома ему тоже не хочется.

— Но вам ведь все равно удалось видеть ее? — спрашивает он.

— Конечно. Мы взломали дверь в ее комнату.

В этом-то и разница между ними. Он никогда бы не решился на такое. Еще один побочный эффект отсутствия родственных связей с женщиной. Раз он не кость от кости ее и не плоть от плоти.

— Майк? — откликается она. Кто же еще? — Нет… нет, мне бы не хотелось. Не сейчас.

Он внимательно прислушивается, стараясь уловить шелест простыней или какое-то другое движение вялого, разбитого депрессией тела, но ничего не слышит. Просто голос звучит как-то необычно, словно издалека, из-за двух или даже трех дверей.

— Ладно… а когда?

— Не знаю, Майк. Наверное, когда я почувствую себя лучше. Голос у нее начинает звучать раздраженно и колюче, затем смягчается, когда Майк говорит, что ему нужно только поболтать, как бывало раньше, когда они жили вдвоем и нуждались друг в друге, чтобы перенести те первые дни. Это ее действительно трогает — теперь он говорит на родном языке Лидии; Она прекрасно понимает, какие дни он имеет в виду: оба они ненавидят одного и того же мужчину, но уже давно не решаются открыто в этом признаться.

— Мы можем поговорить и через дверь, — отвечает она. — Я слушаю.

— Но так я ведь тебя даже не вижу.

Она издает звук, немного похожий на ее самый беззаботный смех.

— Неужели ты успел забыть, как я выгляжу?

Стараясь действовать бесшумно, Майк крепко обхватывает дверную ручку и медленно поворачивает. Заперто. Майк прислоняется к косяку, стараясь придумать, как теперь быть. Говорит, что сегодня последний день школьных занятий — она знала об том?

— Ты шутишь. — Похоже, она искренне удивлена. — А я думала, будто неделю или две тому назад начались весенние каникулы.

Ага, думает он, ощущение времени всякий раз ускользает от женщины, когда она начинает растворяться не в том парне. Приходится сомневаться, найдется ли вообще для Лидии подходящий парень.

— Значит, теперь у тебя летние каникулы? — спрашивает она. — И чем ты собираешься заняться?

— Скорее всего, найду где-нибудь паршивую работенку.

— Нет… нет, это плохая мысль. Не лучше ли тебе сняться с места и попутешествовать… когда-нибудь думал об этом? — доносится откуда-то издалека, словно из пещеры. — В твоей жизни не хватает приключений…