Пора, мой друг, пора - Аксенов Василий Павлович - Страница 14

• Предыдущая
• 14/42
• Следующая

– Знаешь, сколько их тут было у меня за месяц? Не угадаешь! И, заметь, ничуть не хуже, ну, может, чуть-чуть.

Он засвистел, молодецки огляделся, выпил Кянукукову рюмку и воздохнул:

– Дурак Олежка! Как ты считаешь?

Кянукук вздрогнул, но взял себя в руки и улыбнулся Эдуарду:

– Солидарен с тобой, Эдуард. Наше дело, как говорится...

И, тоже перегнувшись через стол, шепнул Эдуарду на ухо. Тот удовлетворенно тряхнул своим браслетом.

– Послушай, Эдуард, зачем вы носите эти браслеты?

– Весь Запад так ходит.

Кянукук еле сдержался, представив себе «весь Запад» – миллиард людей, трясущих браслетами.

– Весь Запад, а? – с деланной наивностью спросил он и вскинул руку.

– Весь Запад, – убежденно повторил Эдуард и еще налил себе ликеру.

Он был как бы адъютантом Олега, этот двадцатидвухлетний Эдуард; он имел второй разряд по боксу, водил мотоцикл, знал кое-какие приемы кетча.

Жизнь его была полна приключений такого рода: «Помню, завалились мы во втором часу ночи с Петриченко во Внуково. Ну, там ведь все его знают: он сын того Петриченко... Да и меня тоже кое-кто. Поужинали мы, значит, на тысячу сто старыми, а у самих ни копья. „Вот так, – говорим, – батя, обстоят дела“. А батя, значит, то есть официант, нам: „Принесите, – говорит, – вечером в „Арагви“, не забудьте старичка“. Вечером, значит, опять приходим с Петриченко в „Арагви“, а старикашка уже там, сидит с блондиночкой. Мы ему две с половиной тысячи на стол, а он нам ужин заказывает на семьсот дубов. Блондинку мы, правда, увели. Вот так, фирма!»

Сам он был сыном учительницы, Олег и Михаил относились к нему немного иронически, но он этого не замечал, всегда был верен законам «мужской» дружбы, крепким он был парнем, с некоторой мрачностью в лице, но без тени сомнений в душе.

Вдруг Кянукук увидел в окно, что у гостиницы остановился автобус и из него вылезли пыльные и усталые кинематографисты. Вот уже несколько дней они вели съемку в известковом карьере недалеко от города. Вытирая рукавом лицо, прошла в гостиницу Таня. Она была в брюках, тяжелых ботинках и штормовке. За ней проследовали другие артисты, потом Павлик, операторы, автор, который все время неизвестно зачем таскался за группой, только мешал.

Она вспомнила, как первый раз увидела его на баскетбольной площадке. Это были полушутливые двадцатиминутные матчи: осветители против актеров, потом осветители против «болельщиков». Олег играл за «болельщиков». У него был четкий, совершенно профессиональный дриблинг. Все поняли, что это уже не шуточки, что вдруг появился настоящий игрок, когда он побежал по площадке с мячом, не глядя на мяч, а глядя только вперед. Все сразу увидели его, голого по пояс, в странных пестрых трусах, в нем не было ничего лишнего, совершенно законченная форма двигалась к щиту, эллинский юноша – только, может быть, плечи чуть-чуть широки – продукт естественного отбора плюс поливитамины и научная система развития организма. Таня именно тогда первый раз его и увидела. Он прошел сквозь строй защитников, как нож сквозь масло, и вдруг поднялся в воздух, и долго летел, все летел к щиту, и снизу двумя руками точно положил мяч в корзину – гениально сработали мышцы его спины, рук и ног. Потом он просто дурачился, делал страшные рожи, когда осветители бросались в атаку. Валя вроде бы обманывал его и проходил к щиту, а он бежал за ним следом и хлопал в ладоши, пугал и вдруг мощно взмывал в воздух, когда мяч отскакивал от щита, забирал мяч и кидал вперед, а сам бежал к центру, и здесь мяч возвращался к ему, и он, легко встряхнув кистями рук, посылал его в корзину, а потом опять начинал дурачиться. Вообще все трое были замечательными спортсменами: плавали, ходили на водных лыжах, дурачась, подолгу передвигались на руках, гоняли на мотоцикле, в пинг-понг играли так, что сразу собиралась толпа, но Олег был сильнее всех. Только в азартные игры ему не везло. Иногда по вечерам в номере они играли в кости. Стучали в стакане костяшки, слышались прекрасные слова: «того», «камерун», «врахтоби», «секвенция». Олег горячился и проигрывал. «Ничего, старик, – говорил Эдик, – не везет в игре – повезет кое в чем другом», – и выразительно поглядывал на Таню. «Заткнись», – говорил Олег. «Пошлишь, дитя природы», – говорил Миша.

Итак, она вспомнила о нем. Дальше она вспомнила о том нелепом дне, когда к ней пришел избитый Марвич, и как нежность хлынула на нее голубой прозрачной стеной высотой с дом. Дальше она вспомнила улицу Лабораториум, прошлую и нынешнюю, все кошачьи свадьбы, свидетелями которых они были, и толкотню голубей под сводами башни. Дальше она вспомнила свое детство у Патриарших прудов, потом чудеса своего успеха: девочка из восьмого класса мечтала стать кинозвездой и вдруг и впрямь стала ею. Все шло, как по писаному, какой ангел занимается ее судьбой?

Она сильно уставала в последнее время на съемках, пока не образовался просвет в графике, и вот сегодня последний день в известковом карьере, а завтра начинается целая неделя отдыха.

В этот вечер все молодые люди, претендующие на ее внимание, почтили ее своими посещениями.

Первым пришел Борис, физик. Пока она мылась, он сидел в кресле и пел арии из опер.

– «Ах, никогда я так не жаждал жизни», – пел он.

Давно пора ему было уехать, но он все торчал в этом городе, насмешливо беседовал с Таней о разных разностях, видимо, ждал, когда она сама бросится ему на шею.

– Жду дождей, – говорил он.

Может быть, действительно он ждал только дождей и ничего больше.

Потом пришел Олег и завел с Борисом разговор об электронике, кибернетике, об атомной войне. Этот светский разговор подержала и Таня.

– Мне нужен только бункер и запас питания. Я гений, – сказал Борис.

– А мне лишь бы вскочить на орбиту – оттуда я смогу плевать на это дело. Я сверхчеловек, – сказал Олег.

Посмеялись. Олег не видел в Борисе достойного соперника.

Потом вдруг появился автор.

– Знаете, – сказал он, – получил совершенно отчаянное письмо от этого Марвича. Странный какой-то тип. Ведь мы с ним не знакомы, перекинулись буквально тремя словами, а он весь обнажается, раскрывается, черт знает что; пьяный, наверное, был. Вот будет писатель, поверьте мне.

– Все вы, писатели, тряпки, работает на комплексах неполноценности, – усмехнулся Олег.

– Очень низкий уровень интеллекта у писателей, – сказал Борис. – Проверяли в Америке тестами. Жуткое дело.

– Что касается Марвича, – добавил Олег, – то он хотя и крепкий парень, но все равно тряпка.

– О, Господи, надоела мне ваша трепотня, – вдруг сказала Таня, встала и отошла к окну.

А были уже сумерки. Она стояла у окна и смотрела вниз на площадь, где горели люминесцентные фонари и по брусчатке брела маленькая согбенная фигурка со стулом под мышкой. Таня подумала об Олеге, и о Марвиче, и о том человеке там, внизу, кто он такой?

В комнате молчали, почему-то после Таниных слов воцарилось неловкое молчание, потом вдруг автор произнес несколько слов:

– Вы знаете, Таня, я тут пораскинул умишком и сообразил, что влюблен в вас.

– С чем вас и поздравляю! – засмеялась Таня, и все снова стало по своим местам. – Что будем делать? – спросила она.

– Что бы мы ни говорили, все равно окажемся внизу, – сказал Борис.

– Жалко, нет Мишки, он бы что-нибудь придумал, – сказал Олег.

– Проще всего сразу пойти вниз, – сказал автор.

– Надоело ходить вниз, – сказала Таня. – Хоть бы наверху устроили какой-нибудь буфет, а то все вниз и вниз.

– Наверное, Кянукук уже там дожидается, – сказал Олег. – Посмеемся. Очередная информация о Лилиан. Посмеемся хоть вволю.

– Что будет, если Кянукук вдруг откажется нас потешать? – сказала Таня. – Ведь вы же все сухари моченые.

– Верно, – сказал Борис, – моченные в спирте.

– Странный какой-то парень этот Кянукук, – сказал автор.

– Все у тебя странные, – сказал Олег. – Обыкновенный дурачок. Да, друзья, вы слышали о Марио Чинечетти?

• Предыдущая
• 14/42
• Следующая