Я отвечаю за все - Герман Юрий Павлович - Страница 12
- Предыдущая
- 12/195
- Следующая
— А разве я назвал это наукой? — услышала она его голос, низкий и гортанный. — Мое сообщение называлось, если помните, «Давайте помечтаем, товарищи медики!». Или мы все еще должны говорить про доверовы порошки и салициловый натр? Арьев мне вправил мозги.
— Это он вам рассказал?
— Он поставил меня перед необходимостью об этом задуматься. Мы тут учимся по умершим учебникам, они там уже рванулись в будущее. Недаром Иван Иванович Елкин там был бы так же смешон, как корпия. Разумеется, они его к себе не берут, несмотря на все его звания, мы же думаем о перспективах и о возможностях, но не рискуем вырваться из того, что нас связывает по рукам и ногам. Конечно, отключение сердца и корпия несовместимы, а духовных силенок позволить себе думать вне позавчерашней медицинской техники у нас еще не хватает…
Он поскользнулся, она поддержала его под руку. Разумеется, он не сказал ей ничего нового, поразило ее другое — уверенность и как бы знание того, что произойдет в ближайшее десятилетие. Он говорил об отключении сердца так, как будто уже видел эту операцию…
— Как-то вы нахально разговариваете! — сказала она.
— Нахально? — удивился он. — Нет. Нисколько. Я просто мечтаю о науке вместо знахарства. О точных приборах. А то мы еще, как первые летчики, которые не могли чихнуть, чтобы их аэроплан не пошел в штопор. Это они придумали потирать переносицу, чтобы не чихнуть. Знаете, Люба, у меня есть тетя, она замечательный хирург, она — чудо, она находится на вершине современной хирургии, но иногда она плачет от несовершенства своей науки, от ее приблизительности, от системы угадываний, которым трудно или почти невозможно выучить армию врачей. А ведь государственная медицина, такая, как наша, не может держаться только на избранниках, на гениях, на великих. Двести миллионов населения не охватишь одними Пироговыми, правда?
В это время к ним пристал хулиган. Это был хулиган военного времени, наверное забронированный, потому что пристал он неподалеку от милиционера.
Ему сразу понравилась Люба в сером оренбургском платке, румяная, с блестящими глазами. Они встретились на перекрестке под фонарем, и хулиган сказал сытым голосом:
— Ба-ба-ба, моя лапушка! Сколько времени мы не виделись!
Вагаршак приостановился. Лицо у него было вежливое, он и вправду подумал, что Люба встретила знакомого. Но от хулигана сильно пахло водкой.
— Ты мне неверна, — сказал хулиган. — Неверна, моя золотая.
Люба прошла мимо него, толкнув его плечом, и проволокла в темноту переулка Вагаршака. Но пьяный в короткой шубе и папахе зашагал за ними, скрипя подошвами по промороженному снегу.
— Милочка, — позвал он, — девочка!
И добавил непечатное слово.
Тогда Вагаршак обернулся и ударил его неумело, сбоку, но, наверное, больно, в лицо. Хулиган был меньше ростом, но неизмеримо сильнее, с огромными плечами, бычьей шеей, со смуглым, в оспинах, чугунным лицом. Слегка согнув в локте короткую руку, он ударил Вагаршака снизу вверх, в подбородок, и тогда Люба, вспыльчивая от природы, мгновенно взъярилась. Не понимая, что делает, она стала молотить короткошеего негодяя своим портфельчиком по сытому лицу, железными уголками — справа и слева — с такой бешеной силой, что портфельчик развалился, а пьяный, обливаясь кровью, ничего не видя, шагнул с тротуара, запнулся и рухнул всей тушей на выщербленные бетонные трубы и пополз по ним, силясь встать, но оскальзываясь на ледяной корке. А Люба, вспрыгнув на трубы и все еще ничего не соображая, а лишь плача от ярости, пинала хулигана носками туфель, пинала, стараясь ударить побольнее, пожестче, до тех пор, пока ее не схватил за плечи тоже окровавленный Вагаршак.
— Хватит ему, Люба, — сказал он, шмыгая носом, — не надо больше…
И, к ее ужасу, наклонился над хулиганом в извечной позе врача над страждущим.
— Вызовите, пожалуйста, «скорую», — вежливо приказал Вагаршак, держа в руке запястье «пострадавшего». — Ему изрядно попало.
— Ему — «скорую»?
— Да, и немедленно!
— Ни за что, — плача сказала Люба. — Пусть подыхает! Что мы ему сделали?
— Вы поступите, как я сказал, — произнес Вагаршак сухо, и Люба вдруг поняла, что теперь всегда будет поступать, как он скажет. — Слышите?
— Слышу! — покорно отозвалась она.
Когда она вернулась, они опять дрались. Вернее, этот в папахе бил Вагаршака, который только кряхтел и отгораживался от подонка длинными руками. И опять Люба вмешалась, и милиционер засвистал издали в промерзший свисток, но теперь Любу уже никто не мог остановить, даже милиционер.
— От это девушка, — сказал он, когда пьяного наконец удалось утихомирить, — от это боевая подруга. За такой ни один кавалер не пропадет.
— Безобразия у вас, хулиганство, — сказала Люба, тяжело дыша.
Милиционер обиделся.
— У нас, между прочим, хулиган исключительно приезжий, — сказал он сердито, — у нас свой хулиган и свое хулиганство начисто изжиты. А за приезжего пусть те отвечают, которые его воспитали, паразита…
Он долго еще ворчал, а Вагаршак вежливо слушал. Из его носа все еще шла кровь.
— Со «скорой помощью» у нас затирает, — погодя сказал милиционер, — бензиновый лимит сильно жмет.
Пьяный хулиган опять очухался и вновь стал сквернословить.
— Ну, пошли! — велела Люба тем голосом, которым жены командуют подвыпившими мужьями. — Пошли же, вы еще и простудитесь.
— Нужно подождать «скорую помощь», — ответил он твердо.
И опять Люба с радостью подумала теми словами, которые когда-то казались ей сентиментальными и приторными: «Как скажешь! — подумала она. — Как скажешь. Всегда — как скажешь!»
Он жил у черта на рогах — в Новокузнечной слободе и, когда они наконец дошли, удивился:
— Как странно, что вы меня провожаете, а не я вас, так ведь не полагается. Правда?
В нем было что-то чуть-чуть старомодное: хотя бы это «вы», непривычное на курсе, или стерильная чистота в комнатке, за печкой, где он жил, — все, вплоть до портрета сердитой Бабы-Яги, висевшего над колченогим столиком, отдавало чем-то непривычным для Любы, новым, непохожим на все то, к чему она приспособилась за войну. И старуха хозяйка с седым кукишем на затылке, запричитавшая, когда он ей сказал, что они подрались, и ее внуки, босые и распаренные после мытья в корыте, и «самовар чаю», который старуха, по ее выражению, «взбодрила» для гостьи, — все было своеобычно, не похоже на то «житьишко», которым жили эвакуированные студенты, все было основательно и «порядочно», как рассудила про себя Люба.
— Кто это? — спросила она про Бабу-Ягу.
— Тетка моя, — сказал он. — Вернее, приемная мать. Она хирург, я вам про нее говорил.
Умело и красиво он заварил чай, нарезал остистый, мокрый хлеб, открыл банку сгущенного молока.
— Молоко она прислала, — сказал Вагаршак. — Весь свой паек шлет. Одно время было полегче, завелся у них там врач, они его откармливали — Устименко некто. А потом его перевели, и все было опять на меня брошено…
— Устименко? — удивилась Люба. — Как странно. Моя сестра служила вместе с ним. И в партизанах была с ним — в окружении.
— Тоже Габай?
— Нет, Вересова. У нас мама одна, а отцы разные… А ваши родители — живы?
— Мои родители погибли, — ответил Саинян. — Вы любите крепкий чай или слабый? Да, у меня же яичный порошок есть, сейчас мы сделаем яичницу…
— А правда, что вы были врачом прямо с третьего курса?
— Правда, — улыбнувшись, ответил он. — Эти кошмары снятся мне до сих пор.
— Почему кошмары?
Подперев подбородок ладонями, она слушала его до глубокой ночи. А он все улыбался, глядя мимо нее, то ли удивляясь той поре своей жизни, то ли укоряя себя за самоуверенность и наглость. Это был рассказ совсем взрослого юноши, старого мальчишки, двадцатитрехлетнего мудреца.
— Ничего не понимаю! Как же это могло произойти? — спросила она.
— Главный врач, главный хирург, главный терапевт и касса больницы взяли и уехали, — сказал Вагаршак и смешно показал пальцами на столе, как удрали трое главных. — А фрицев наши войска не впустили в город. Вот мы — семь таких хулиганов, как я, — остались на всю больницу. А раненых несут. Бомбы падают. Мы в халатах. Мы доктора. Что мы всего только хулиганы — никто не знает, и мы никому не говорим. Мы делаем серьезные лица и командуем. А нянечки старенькие только крестятся: что же это будет? Я, конечно, ничего не боялся, с лягушками я работал, со зверушками тоже, но все-таки когда принесли человека в шоковом состоянии…
- Предыдущая
- 12/195
- Следующая