Вечный поход - Вольнов Сергей - Страница 14

• Предыдущая
• 14/128
• Следующая

Хан ещё не видел тела павших. И, честно говоря, Хасанбек не знал, какою окажется его реакция на семерых бездыханных гвардейцев. Может быть, поймёт, насколько серьёзная угроза его жизни миновала, и какой ценой её удалось отвести. А может, взовьётся от гнева, узнав, что доблестная ханская гвардия разменялась так дорого, практически – жизнь за жизнь. Уж не зажирели ли отборнейшие кэкэритен на ханской караульной службе?!

Бросив украдкой взгляд на лицо хана, Хасанбек опешил. Чингисхан по-прежнему смотрел туда, откуда посыльные должны были приволочь этих двух шакалов, послов-самозванцев, но на его губах блуждала непонятная улыбка. А глаза…

Темник вспомнил, когда он впервые видел у господина такое выражение глаз.

Тогда ещё не довлело над ханом бремя управления огромной империей, тогда все они были заметно моложе и только-только познали упоительную радость больших побед в дальних походах. Во время одной из обвальных охот Чингисхан спросил своего верного нойона, сподвижника и телохранителя Хасанбека, в чём он видит высшее наслаждение человека.

И тот, подумав самую малость, ответил Великому, что не знает ничего лучшего, чем ранней весной ехать по пахучей степи на верном стремительном коне, вдыхать полной грудью пьянящий воздух и держать на рукавице ловчего сокола.

Затем хан спросил об этом же Богурула, Хубилая, Мукали и других своих полководцев, и все они дали ответ приблизительно такой же, как и Хасанбек. Правда, кое-кто вместо охоты называл богатырские удалые забавы и поединки, кто-то – женщин и утехи, которые они способны даровать…

– Нет… – скривив рот в хищной усмешке, сказал тогда им Чингисхан. – Высшая радость человека заключается в том, чтобы победить своих врагов. Гнать их перед собою, как ничтожных бродячих псов… Отнять у них всё то, чем они владели… Ездить на их конях… Сжимать в своих объятиях податливые обнажённые тела их дочерей и жён… Завоёвывать всё новые и новые земли… Нет большего счастья, – добавил Великий после паузы, понадобившейся ему, чтобы орлиным взором обозреть горизонт от края до края, – чем жизнь, проведённая в походе.

При этом его глаза мечтательно вспыхнули и долго потом не хотели гаснуть…

Именно такие глаза были у хана сейчас. Великий уже мысленно чинил расправу над этими двумя…

Время неумолимо перекатывало свои песчинки. Казалось, Хасанбек, напряжённо ожидавший выполнения гвардейцами приказа Повелителя Вселенной, был засыпан ими по пояс. Хотя, чтобы доставить сюда этих ничтожных червей, хватило бы и половины срока.

Увы, гонцы не возвращались… А песчинки всё сыпались и сыпались. Нехорошее предчувствие шевельнулось возле сердца темника. Защемило.

Он уже понял, что этот приказ не будет выполнен.

А вскоре подоспели и запыхавшиеся гонцы. Рванули с голов шлемы, рухнули на колени у ног Великого Хана.

– Не вели казнить, о Великий из великих, мы не смогли доставить пленников! Они исчезли, растворились, словно были не людьми, а шайтанами.

Была ли когда-нибудь на устах хана та мечтательная улыбка?!

Его лик враз стал ужасен. Лицо исказилось, превратилось в дёргающуюся страшную маску. Крик вытянулся, истончился до старческого визга:

– Найти-и-и!! Слышишь, Хасанбек, достать их из-под земли! Вытрясти всю степь! Не возвращаться без этих гадюк!

Гонцы торопливо поднялись, исчезая с глаз долой, и запрыгнули на своих лошадей.

Хасанбек стремительно подбежал к сотнику.

– Кутум! Поднимай вторую тысячу! Передай Мунтэю – перевернуть всю округу! – И добавил, обращаясь к оруженосцу: – Коня мне!

– Нет! Не надо, Хасанбек, останься… – голос хана опять стал прежним, спокойным и властным. – Твои люди знают своё дело… Ты мне нужен здесь.

Когда топот копыт затих вдали, хан вернулся к костру. Обнажил саблю и стал ворошить догорающие угли, словно жаждал-таки увидеть в огне ответ на свой безмолвный вопрос. Потом вложил саблю обратно в ножны. Поманил верного нойона к себе.

– Сегодня твой день, Хасан… Это добрый знак. Ты опять спас мне жизнь. Возьми за это…

Хасанбек не верил своим глазам.

Великий Хан снял со своей шеи тонкий ремешок, на котором раскачивалась, поблёскивала жёлтым цветом затейливо вырезанная пластина. Приблизился к верному сподвижнику.

«Хранящий Кречет!»

Перед взором Хасанбека вспыхнули немигающие «кошачьи» глаза. Словно невидимые коготки впились в лицо темника, не позволяя отвести глаза. Внутри них пульсировали тучи жёлтого песка, взметнувшиеся пылевой бурей. Они не давали вздохнуть полной грудью, забивали собой уши. И казалось, что многие слова хана не долетают.

Темник зачаровано смотрел на раскачивающуюся перед его лицом святыню.

Нагрудный амулет, сработанный искусной рукой неизвестного мастера из массивной золотой пластины. Сидящий кречет, распахнувший в защитном порыве стремительные крылья. В клюве птица держала пучок стрел – символ покорённых народов. Когда-то получил Чингисхан его в дар от могущественного шамана Кэкчу… Не раз хранил кречет Великого с того незапамятного дня.

Наконец, сурово сжатые тонкие губы хана шевельнулись:

– Пока я жив – ты мой охранный амулет, Хасан. Носи и никогда не снимай с себя этого кречета. Не снимай, какая бы охота ни случилась, и на кого бы ни охотились… И тогда Великое Синее Небо будет благосклонно взирать на тебя… И защитит… и пошлёт на помощь того, кто спасёт тебя… как ты меня сегодня…

Ремешок амулета опустился на шею.

Темник ошалело смотрел в пульсирующие глаза Чингисхана и не верил в происходящее, не верил собственным чувствам. Тяжёлые руки старца легли ему на плечи, до боли сжали их. Хасанбек опустил голову, уткнувшись взором в золотую птицу, угнездившуюся на его груди… отныне – на ЕГО груди.

– Носи… Хасан… – голос хана понизился до шипящего шёпота. – И будь моим Хранящим Кречетом.

…С пригорка, на котором располагалась Белая ханская юрта, можно было только услышать гортанные команды, что раздавались в расположении Чёрного гвардейского тумена. Лагерь не просто просыпался. Он зашевелился, как муравейник, на который плеснули кипятком. Во все стороны устремились конные разъезды.

Луна давно растаяла на сковороде накаляющегося неба.

Хасанбек стоял на пригорке, наблюдая, как рассвет разливает свой ровный белёсо-серый свет, смешивает его с молочными сгустками тумана, накопившегося в низинах за ночь. Нойон почему-то некстати вспомнил тот недавний, нереальный сейчас сон… Мама… Барашек, которого он так и не сумел победить… Казалось, всё смешалось – сон и явь. Вечное Синее Небо склонилось до самой земли, рассматривая его в упор.

Степь кричала:

– Хасан! Не бойся, я с тобой!

Степь шептала:

– Будь моим Хранящим Кречетом!

За спиной Хасанбека, казалось, разворачивались незримые крылья. Готовые нести его высоко и далеко. Над родной бескрайней степью. Над полчищами перепуганных врагов, убегающих прочь, как тот барашек.

Свет первых лучей солнца просочился неожиданно. Новый день вяло, но неотвратимо взял вожжи в свои руки.

Новый день нескончаемой войны.

Свершилось же то летом, в шестнадцатое число седьмой луны…

Капельки небесной влаги приятно холодили разгорячённое лицо. Липли к нагретому железу панцирных доспехов. Тут же испарялись. Но на их место с необозримой высоты падали всё новые и новые капли… В какое-то мгновение Хасанбеку даже показалось, что его вторая кожа – защитный покров из металлических прямоугольных пластин, искусно соединённых в единое целое большим количеством колец, – покрылась потом. Самым настоящим потом, проступившим изнутри от изнуряющего марша в полной боевой готовности.

Казалось, дождевые капли не падали, а висели в воздухе. Ждали, пока всадники наткнутся на них лицами. Однако – вскоре терпение лопнуло. Не у дождинок – у Неба. И грянул скоротечный летний ливень.

Колонны облачённых в железо всадников, монотонно рысивших вниз по течению небольшой речушки, оживились. Облегчённо заржали утомлённые лошади, подставляя прохладным струйкам свои запылённые бока.

• Предыдущая
• 14/128
• Следующая