Дорогой мой человек - Герман Юрий Павлович - Страница 109
- Предыдущая
- 109/143
- Следующая
– Послушайте, – вдруг, не сдержавшись, почти крикнул он, – я не желаю…
– А вы меня поставьте по стойке «смирно», – с горловым, неприязненным смешком живо откликнулась она. – Или пять суток гауптвахты! Все правильно, товарищ майор, я ведь ваша подчиненная, вы меня вполне имеете право призвать к порядку…
Несмотря на все эти шуточки, пальцы ее дрожали, когда она скручивала себе папироску, и Устименко не без раздраженного удивления подумал, что, может быть, эта женщина и вправду любит его.
Впрочем, какое это имело сейчас значение?
Важно было только одно – ушел Козырев от Варвары или все еще сидит там. И важно было узнать об этом.
Узнал Володя просто: подполковник сам явился к нему.
– Привет науке! – сказал он, садясь. – Значит, скоро мою больную на выписку?
– Не совсем так, товарищ подполковник, – сухо ответила Вера. – Мы ее эвакуируем в тыл. Лечиться ей нужно будет еще долго и основательно.
– Ну, из тыла дорога ко мне никому не заказана.
Вересова усмехнулась:
– Ей – заказана.
– Это – как? Может быть, разъясните?
– Очень просто: она свое отслужила.
– Да ну? – простодушно и нагло удивился Козырев. – Это вы все здесь сами решаете?
– Мне не нравится ваш тон, подполковник, – резко вмешался Устименко. Мы делаем то, что считаем нужным, вы с вашими связями можете жаловаться на нас кому вам угодно. И оставьте нас, пожалуйста, в покое…
Но это были не те слова: они на Козырева никак не подействовали. Подействовала на него неожиданно Вересова, он даже перестал ругаться, когда она заговорила. И чуть-чуть пожелтел.
– Мое дело сторона, – вдруг мягко заговорила она и даже дотронулась пальцами до локтя Козырева. – Но я искренне советую вам, подполковник, прекратить музыку, которую вы затеяли. Командование дало мне понять, что ваша просьба насчет пропуска к Степановой – здесь – последняя, которая может быть удовлетворена. Эта история наделала много шуму, слишком много…
Козырев глубоко вздохнул, потом быстро спросил:
– Проработочка будет?
– Н-не знаю, – не торопясь ответила Вера. – Будет, если сигналы имеются…
– Сигналы, наверное, имеются, без сигналов и чижик не проживает, – зло сказал Козырев. – Ну что ж, спасибо, утешили.
– А я вас утешать не собиралась, подполковник. И предупредила вас только потому, что, естественно, не желаю никаких незаслуженных неприятностей нашему госпиталю.
– Страховочка?
– Хотя бы и так. Грехи ваши, вы и расхлебывайте…
– Да уж помощи не попрошу…
Раскурив трубку, он ушел, словно бы и вправду победителем. А Вера Николаевна тихонько и доверительно спросила:
– Не пропадете со мной, а, товарищ майор?
– Пропаду! – резко и яростно ответил он. – Именно что пропаду, и подлецом пропаду.
– Ох, как красиво! – усмехнулась Вересова. – Это я уже, знаете ли, где-то читала или в кино видела – как она его, ангельчика, превратила в негодяя. Только ведь это все вздор, Владимир Афанасьевич. Если он хороший, его в подлеца не превратишь. А если он внутри себя подловат и только это качество наружу не проявил, тогда что ж, тогда ведь и греха тут нет. А вы меня в данном случае с Козыревым не остановили, хоть и знали, что я лгу, потому что вам хотелось, чтобы хлыщ этот поскорее убрался. Разве не так?
– Все вы врете! – неуверенно сказал он. – И про свои чувства врете. Ничего не было, нет и не будет.
– А что вы называете – чувства? – со своим тихим смешком спросила она. – Что вы под этим понятием подразумеваете?
Устименко взглянул на Вересову исподлобья и попросил:
– Оставили бы вы меня в покое, а, Вера Николаевна? Вы – сами по себе, я – сам по себе. Разные мы с вами люди, и трудно нам понять друг друга…
– Выгоняете?
Он не ответил и не обернулся на стук закрываемой двери, потом вздохнул и, выпив кружку воды, пошел к Варваре.
– Ты как врач ко мне пришел, – спросила она, когда он сел, – или нынче как человек?
– У меня эти понятия совмещаются, – довольно глупо ответил он, и, разумеется, она это заметила, она ведь всегда замечала такие штуки.
– То есть ты человеколюбивый врач-гуманист? Посильно светя другим, сгораешь сам?
Она злилась, губы ее вздрагивали.
– Начинается представление! – громко в глубине подземной хирургии заговорила Елена. – Первое отделение – цирк политической сатиры!
Раненые захлопали и закричали «браво-бис!». Негромко заиграл баян, Володя рукой слегка оттянул простыню, отгораживавшую Варю от начавшегося представления, и оба они увидели Лену в длинной бязевой рубахе, перепоясанной бинтом, с огромным бантом в волосах и с подобием циркового бича в правой руке. В левой девочка держала поводок.
– Там у нее собака наша, – сказал Володя, понимая, что Вере не все видно. – Сейчас Бобик залает – и это будет означать Гитлера в начале нападения на СССР. А потом он перевернется на спину – и это будет Сталинград. Между прочим, у нашей Олены всегда бешеный успех…
– Ох, боже мой, – тихо сказала Варя. – Какое мне сейчас до всего этого дело! Ты опять уйдешь и исчезнешь на несколько дней, а я буду тут лежать и думать…
Он быстро взглянул в ее глаза, заметил в них слезы и попросил:
– Не надо, Варя! Тебе нельзя нервничать…
– Мне надлежит соблюдать полный покой?
Она запомнила это давешнее его слово: «надлежит».
– Да, надлежит!
Раненые захлопали и закричали свое «бис-браво-бис», потом опять заиграл баян – Елена танцевала сольный танец «вальс-снежиночка». Сколько раз Володя все это видел и слышал!
– Мне надлежит соблюдать полный покой, потому что я чуть не умерла?
– Да, неважно тебе было.
– И ты меня спас?
– Спас – это пишут в книжках, – сказал Володя. – Еще там пишут: «Он будет жить» – он или она. Пишут также: «Добрые и умные руки хирурга…»
– Почему ты злишься? – негромко и ласково спросила она.
– Мне надоели пошлости, – чувствуя, что у него срывается голос, сказал Устименко. – Ты не можешь себе представить, как это все мне надоело! Мне опротивели хирурги, играющие на скрипочках, и хирурги, берущие аккорды на рояле. Очень похоже на… жар-птицу!
Этого не следовало говорить, это было жестоко и низко, но так уж вырвалось. На мгновение Варвара закрыла глаза, точно готовясь к чему-то еще более страшному, например к тому, что он ее ударит. Впрочем, это не было бы страшным. Это, пожалуй, было бы самое лучшее. Пусть бы он ее убил, и все!
Но он молчал.
А Елена там, в большой подземной хирургии, исполняла новый номер гвоздь сегодняшней программы – «Синий платочек». И раненые слушали затаив дыхание, не шевелясь, наслаждаясь Лениным голосом и нехитрой мелодией с такими понятными и простенькими словами:
Синенький скромный платочек
Падал с опущенных плеч,
Ты говорила, что не забудешь
Нежных и ласковых встреч…
Порой ночной
Мы повстречались с тобой,
Белые ночи,
Синий платочек,
Милый, желанный, родной…
– Ничего особенного не произошло, – соберясь с силами, почти спокойно сказал Володя. – Я тебя, Варюха, оперировал.
– Ты только выполнил свой долг? – невесело глядя на него, спросила она. – Ты только сделал то, что на твоем месте сделал бы каждый? А тебе не кажется, что это похоже на хирурга, берущего аккорды на рояле? Эта скромность!
Нет, она вовсе не желала, чтобы «жар-птица» проскочила незаметно. Она вернулась к проклятой «жар-птице», она хотела немедленно обо всем поговорить, все выяснить, все решить до конца.
Но он не мог, не имел права.
– Я принес тебе твои осколочки! – сказал он, стараясь улыбаться. Сохрани на память, после войны будешь показывать знакомым… Держи!
Она подставила ладошки – лодочкой, и он высыпал туда тихо звякнувшие осколки – все семь.
Елена пела на «бис»:
И мне не раз
Снились в предутренний час
Кудри в платочке,
- Предыдущая
- 109/143
- Следующая
