Дело, которому ты служишь - Герман Юрий Павлович - Страница 67

• Предыдущая
• 67/85
• Следующая

После ужина Егор Фомич сотворил краткую молитву, утерся полотенцем, снял с гвоздя картуз, зажег фонарь, отправился с Володей показывать, где будет теперь больница и амбулатория. Устименко, совершенно ничего не понимая в странной этой «загранице», покорно пошел. В мокрой тьме маркеловского двора их обоих обступили проводники, зашагали по чавкающей грязи к жидкому, из жердей, сараю. Ворота отворились с надрывающим душу скрипом, в угол – во мрак с писком кинулись жирные крысы. Маркелов, высоко подняв фонарь, сказал:

– Здесь! И то за глаза диким этим. Не стоят они заботы, не стоят и работы. К холодным временам печку поставишь, у меня есть железная, не новая, правда, но для них лучше не надо. Жить станешь у меня, в светелке, кормиться тож. На пище – видел? – поправишься хорошо. Обратно же еда русская, не в пример здешнему народишку.

Проводники вдруг что-то заговорили быстро и непокорно. Самый худенький из них – про себя Володя называл его Юра – дернул Маркелова за рукав, заговорил, выскакивая вперед, пытаясь и Володе что-то объяснить, видимо крайне для всех важное.

– Да уйди ты, обезьян, – улыбаясь, отмахнулся Егор Фомич, но Володя заметил, что улыбка была какая-то словно бы и робкая.

– О чем он? – спросил Устименко.

– Да ну, плетет, что и в толк не взять, – еще отмахнулся Маркелов.

Но теперь проводники заговорили все разом, громко, сердито. Тот, которого Володя в уме называл Юрой, схватил его за полу ватной куртки, потащил к выходу из сарая, в хлюпающую ночную тьму. Ветер дул порывами, глухо гудел проливной дождина. Маркелов сипло крикнул на проводников, они не угомонились, все чаще, все настойчивее слышал Устименко знакомое имя – Тод-Жин. Видимо, дело заключалось в том, что они знали нечто такое, связанное с Тод-Жином, чего совершенно не знал Володя и чего по каким-то причинам не хотел знать Маркелов.

Светя себе электрическим фонариком, он покорно пошел за Юрой, не слушая больше предостерегающих возгласов Маркелова. Проводники всей гурьбой догнали их; сзади, не разбирая дороги, сбычившись, шагал Егор Фомич.

И вдруг Володя сразу понял все: проводники привели его к зданию, действительно совершенно пригодному и для амбулатории, и для маленького стационара. Дом был длинный, добротно построенный, с хорошими окнами, с черным и парадным ходами, с кухней и двумя сараями.

– Тод-Жин! – сказал Юра, строго и победно глядя на Маркелова и Володю. – Тод-Жин!

– Глупости они порют, Владимир Афанасьевич, дикий народ, истинно обезьяны, – стараясь удержаться в своей кротости, ответил Маркелов. – Истинный бог, соромно слушать – целую факторию отдать под больницу, кому?

– А разве это фактория? – спросил Устименко.

– Была фактория одного тож меховщика, я ему хрип перервал, – быстро, уже без всякой кротости, страшновато кося свои цыганские, налитые глаза, заговорил Маркелов. – Вырвался из ихнего брата, полез куды не велено, до того возомнил, что, вишь, хоромы себе построил. Теперь возвернулся на блевотину свою, как тот пес. В чум в берестяной...

– Чья же теперь фактория? – спросил Володя угрюмо.

– Покуда ничья, но быть моей! – с вызовом в голосе произнес Маркелов. – Я на нее наметился, а карактер наш такой – маркеловский, что наметили, то взяли. Я, может, и задаток за нее дал – это никому не знать.

– Но ведь Тод-Жин указал именно это здание под больницу?

– А пущай берет, коли-ежели у него юридическая купчая есть.

– Так как же быть?

– А по моему совету быть, гость дорогой, – в сараюшке больницу делай. Сказано – помогу. Факторию же никак, голубушка мой, отдать не могу. У нас-то собственность, слава господу, еще не отмененная, нет...

– Н-не знаю, – хмуря брови, сказал Володя, – не знаю, Егор Фомич. Про собственность – это меня все не касается, но думаю, если вы задаток внесли, то департамент народного здравия этот задаток вам вернет. Впрочем, это вы сами договоритесь с кем надо, я же только врач, исключительно врач, и за этим сюда приехал. Так что мы тут сейчас разгрузимся, а остальное – ваше дело.

– Значит, не успел приехать и сразу против меня?

– Мне не вы нужны, а больница.

– Больница? Да разве, господин молодой, без Маркелова здесь что толком сделается? Ты бы, может, мне поклонился, так я бы тебе всю факторию под твое заведение при моем карактере подарил. Может, я давно желаю благодеяние сотворить? И может, от меня бы еще тебе жалованье шло, что ты мое семейство пользовать бы стал...

– Знаете что? – сказал Володя. – Оставьте-ка вы меня, господин Маркелов, в покое. Мне ни ваши благодеяния, ни жалованье ваше дурацкое не нужны. Идите, пожалуйста. За угощение спасибо. Впрочем, сколько с меня?

И, сунув руку в карман своих грязных, в присохшей глине штанов, он вытащил кошелек, купленный еще в Москве.

– Сколько я вам должен?

– Ай огонь же ты, парень, – с тихим смешком сказал Маркелов. – Огонь! Пых-пых – и взыграл. Зря! Но мне такие по душе. Располагайся в моей фактории, пользуйся. И жди – авось сам Маркелов к тебе лечиться придет. Жди, надейся!

Он сильно хлопнул Володю по плечу, дернул Юру за курносый нос пальцами, наподдал еще одному проводнику коленом и ушел как бы даже другом, в хорошем настроении.

Тихо стало в доме.

Тихо и темно.

Володя опять зажег свой фонарик, осмотрелся, послушал, как барабанит по крыше дождь, и знаками велел носить тюки сюда, в факторию. А через два дня местные кхарские плотники и столяры уже засыпали подполье, чинили прохудившийся от времени черный пол, настилали белый, печник складывал печи, хроменький старичок умелец поправлял дверные замки, дверные петли, духовку в плите. В сарай возили дрова – много дров: зимы здесь были суровые, морозные и снежные. А Володя в сенях, весь перепачкавшись, рисовал на жести неумело, как рисуют дети, человечков – больные человечки шли в это здание. Один опирался на палку, другой нес руку в лубке, третьего везли на олене. И себя Володя тоже изобразил – в белом халате он стоит на крыльце и улыбается до ушей. Срисовать улыбку было не с чего, и потому Володя нарисовал свой рот наподобие месяца – через все лицо. Пока он рисовал, никто не работал – все смотрели и удивлялись. И все-таки эту вывеску он не решился повесить над парадной дверью своей больницы и амбулатории.

Раза два сюда приходил Маркелов с огромной кудлатой собакой. Останавливался, глядел, приподнимал картуз, если замечал Володю, и, посвистывая, отправлялся дальше.

К седьмому ноября Володя закончил все работы по ремонту и оборудованию своей первой настоящей больницы с амбулаторией, операционной, собственной жилой комнаткой, кухней, кладовой и другими нужными помещениями. Теперь у него был и переводчик – гибкий, ловкий, всегда ровно веселый местный житель Мады-Данзы; была и стряпуха – старенькая и ужасно робкая китаянка, бог знает какими путями попавшая сюда еще в прошлом веке, ее Данзы совершенно серьезно называл «мадам повар»; был и брат милосердия – тот же самый Данзы.

Вечером, в канун седьмого ноября, Володя собрал весь свой «штат» в жарко натопленной кухне, открыл бутылку массандровского портвейна, приказал красиво накрыть на стол и разлил вино по кружкам. Мерно и громко тикали на стене часы-ходики, тоже прибывшие из Москвы.

– В это время много лет назад, – сказал Володя, – рабочие и крестьяне на моей Родине под предводительством Ленина свергли власть капиталистов и помещиков навсегда. Выпьем за трудовой народ, который это сделал.

Данзы перевел, «мадам повар» вдруг заплакала счастливыми слезами.

– Что с ней? – спросил Володя и ласково взял старуху за сморщенную, похожую на куриную лапку, руку. «Мадам повар» расплакалась еще сильнее.

– Мало ли отчего он плачет, а? – сказал Данзы. – Он что-то, наверно, вспомнил, а? Он тоже был молодой, да, имел дети, муж, да? А теперь он один, и если бы ты, доктор Володя, не послушался меня и не взял бы его, он бы пропал здесь, да? Он хочет власть рабочих и крестьян, вот.

– А ты хочешь? – спросил Володя и тотчас же испугался, что занимается пропагандой и агитацией.

• Предыдущая
• 67/85
• Следующая