Буколические сказы - Гергенрёдер Игорь - Страница 26

• Предыдущая
• 26/45
• Следующая

«Ой, покатило меня, Аринушка!» Из лесу и из озера отзовётся: «Покатило! Покатило!» Она и вскричи: «Твоему сироте-пасынку — горячёну ласаньку!..» А луна глядит. А чёрный челоуз — рога витые в полтора аршина — щиплет траву.

Гликерья с арбы возьмёт бурдюк, нальёт вина в бухарский таз — золото с серебром, исфагань-узорочье. Умоет тебе лицо — огурчик! Аринушка на арбе навзничь лежит, спелые ляжки враскид. Гладь их ей, припади к мыску, пригуби апельсина дольки, гребешок посласти. Мочалкой став, трись, язык шершав! умучай, мочалка, ночную фиалку! Арина выдохнет: «А-ааа... подходяще!» Довольна: леденец обсосан и потёрт носом.

Она крутыми елбанями двинет, проведёт ручкой по твоей щеке, ухо потеребит. И все страдания мелькнут перед тобой. Как озеро караулил, в шалаше маялся. Как кидал бараньи яйца засолены... Увиделось и сгинуло. Один страдалец остался: твёрд, как кленовый свель. Просится копылок в наслащён елок!

Она: «Лови миг, пока вкус-охотка моя не переспела! Не то отсеку и куницам кину!» — на травку встала, круть-верть задом, брюшком на арбу прилегла: «Атя-тя-тя, пихусик!» Здесь поспей на Гликерью оборотиться — сообразит; бабёнка понятлива. Приладился, завёл оголовок в устьице — сделай ртом конфузный звук. Услышишь топоток назади — Гликерья побегла. Как даст пинка тебе! Будто семь киргизских коней враз лягнули! Так вкрячишься — конец перинку боднёт. Будь у тебя куцеват, всё одно донца достигнет. Ты себе: «Счастье, ай, счастье моё...» Проник кончик в пончик, начинку толчёт. Арина: «А! А! Запер дых!»

И из лесу как тыщи голосов: «Запер дых!» Шум — страсть! Подлесок ломят. Вся птица, и ночная и спавшая, ввысь взметнулась. Тут из озера: «Запер дых!» И на все голоса эхом: за-а! за-аа! за-а-ааа... Уток, гусей тьма — крыльями забили. Чёрный баран рогами тряхнул и человечьим басищей: «Запер дых!!!»

Арина: фьи... тоненький звук меж елбаней пропустит, от сильного-то чувства. В честь запора дыха — певучий привет. А ты бьёшься надпашьем о елбани! Эдакий стон-рёв из вас! Будто семь ослов на кобылицах, пять жеребцов на ослицах.

Увалял: «Отдышись, золотко...» И на Гликерью Усладницу переводи избыток хорошего. Теперь уж всё дозволено тебе. Стал у тебя кутачина — запридых. На весь бабий народ утешение. То и говорят у нас, коли баба пригорюнится: «Напал на бабу тиху искус по запридыху!» Какую ты получил жисть из Арининых рук! Низенько поклонись ей: «Сняла с меня позор, золотко. То и зовут тебя — Арина Непозорница!»

Смело беги теперь скрозь деревню Журавки. А там уж встреча: новый запридых в нашей местности! Ластятся солдатки к тебе. На околицу под руки, костёр разведут. Смолистого кокорья набросают для трескучего пламени. Перво-наперво умоют запридых патокой. Опосля — квасом. А там станут мошонку натирать шерстью чёрного барана. Сколь старики помнят, от веку так было заведено.

Сунут тебе за уши еловые веточки, в хоровод возьмут вкруг костра. Ель даёт лёгкость дыхания. Запридых запридыхом, но надо, чтоб и ретивое не сбилось. Встанут солдатки друг к дружке тесно. Переломятся пополам, зады кверху. Называется — обдувная стойка. Ночной ветерок голые елбани обдаёт. Пламя костра отсвечивает в них.

Приступай к крайней. Под елбани сук — на присадист вздрюк! Глядь, и зашлась. Фьи-ии... «Ай, пустила голубка-а — больно палочка сладка!»

Иную и до второго голубка доведёшь. Какую — и до третьего, пока тебя не отпустит: «Накормлена павочка — ступай, сладка палочка!..»

Ежли мошонка умеючи натёрта шерстью, всех усластишь. Уж и благодарны Арине Непозорнице!

С неё пошёл по нашим местам нахрапник-запридых: куночкин старатель, голубков пущатель. Вольготно расселилась сладка палочка. Также в виде конфет.

Зайди к нам в сельпо. Навалом большие коробки. «Сладка палочка. Мездряпинская фабрика фруктовых и кондитерских изделий». Дети не берут — больно дорогие коробки. А на развес не продаётся. Иван Ошёмков продавал — так пришили ему ещё двадцать пять кило краденой халвы и дали пять лет. За детскую-то радость. Не потакай!

Кому желание, берут коробкой. Гурьба девок возьмёт, сунут конфету за щеку. Идут проулком, посасывают — взгляды метают. Пристанет к ним нездешний мужик, клюнет на конфету некулёма — девки его в тихое место. И предадут на такой позор! Смех! Беги карауль озеро Бараньи Яйца, ищи дорожку к Арине Непозорнице.

То ли было сподручно, когда её дом стоял над рекой Уй — ветер шалый подуй! Почитай, вся наша деревня видала этот дом. Приглядней барского. Потом стала маячить жёлтая юрта. Большая, высокая. Хан в таком шатре не живал.

И теперь изредка видать — ну, не столь Аринину жёлтую юрту, сколь палатку... То вблизи Мездряпинского тракта... То в Кункином распадке. Иной раз ветерком песнь-пляску донесёт, свирельку звучную — курай; бубен послышится.

Весёлый фарт Арине дан от папаши Силушки-кузутика. Кузутиком у нас зовётся нешибкий лешак. Татары его называют «мал-мал берэ». По-нашему — лёгкий шайтан. Видом как неказистый мужик-подстарок. Только хребет и зад обросли кучерявым волосом — ровно чёрная баранья шерсть. Сердца у него три. Два — по сторонам груди, а третье, малое, в загорбке небольшом. Велики уши. На них рябеньки пёрышки воробьиные растут. Живёт он десять человечьих веков, и хоронят его свои под лысой горушкой — шиханом.

Из костей вымахивает дуб. В том дубу обретается кузутикова душа. Колдуны за триста вёрст чуют такие дубы. Под ними наговоры творят, зелье варят, запускают ворожбу на семь ветров.

По нашей местности всего пять лысых шиханов. И ни под каким нету дуба или дубочка. Значит, Силушка-кузутик не помер ещё. Всё берёт, старый хрен, утайкой молодиц. Сколь у него жён по району!..

Кузутики выбирают девку на пятнадцатом году. На лицо не глядят. Будь хоть рябая. Им подавай ухватистое крепкое тело, тугие ляжки. Да чтоб журавка была пухленькая, вкуснячего вида, а волос над ней — тёмный, колечками. Коли оно всё по эдаким меркам — кузутику и жена.

Отца с матерью покупает впотьмах, скрытком от людей. Не жалеет добра. А посмей перечить — беда! Сживёт. Купил отца, мать — две недели поит. На его деньги они пристраивают к избе спаленку-повалушу. В той повалуше кузутик сладко живёт с новой женой от сумерек до петухов. А на девятнадцатом году жена ему уже стара. Замуж выдаёт. С детьми или нет — уж как пришлось. Непременно выдаёт за справного паренька. Приданым наделит — во-о! На пять жизней.

И очень хороши оказываются жёны — от кузутика. На всё мастерицы. Обед сготовит — ум отъешь! Кругом удачлива. От любой хвори вылечит. Муж у неё гладок, никто слаще него не спит. Этих жён вызнают по одной вещи — телом быстра, прытка, но выкатывает утюжистый зад. Эдакие катуны-елбани!

Вот и мать Арины тем отличалась. От Силушки-кузутика родила Арину, а от простого мужика родила героя колхозного труда, какой первым в мире применил глубокую безотвальную вспашку. У него пять сталинских премий да девять золотых звёзд. Живёт в Шадринске.

А Арине-то, тем не мене, получше фарт. Как-никак родная Силушке-кузутику дочь. Силушка поставил ей дом в седловине промеж Егливых шиханов. Богатый, в два яруса дом. Внизу подклети, двое сеней — холодные да тёплые; и задняя изба, под одной крышей с нею — варок. Наверху — вторая кухня, белёная, да обеденная горница и повалуша. Сусеки от белой муки ломятся. В кошаре баранов не считано. Маслобойня и гусиный хлев.

К Арине приставил Силушка её троюродную тётку Гликерью. Ладная бабёнка, ловкая, а вишь ты — мордаха в бороде. Через то избегали её мужики. Оно, конечно, не все. Любители-то завсегда есть. Но их мало ей. Уж больно охоча — усладница!

Но Аринушка росла совсем другого характера. Уж и груди отросли большие, зад вскрутел — эдаких две ядрёных елбани! Ножки-плясуны на крепкий обним ухватисты. Искупалась в реке Уй, прыг голая на киргизского жеребца. Обхватит ногами его бока — понеслась! Жеребец злющий — за колено её укусить... Ан нет! Увернётся. Да пятками по брюху его лупит. Сколь сильна-то! Эдака могучесть в пятках.

Ну, всё так — а мужского пола не подпускала. Уж Гликерья-то подбивала её на это дело! Вела завлекательные разговоры и в заревую растомлёну пору, и в задумчив зной, и на ночь. Арина слушает — а нету заказа на мужика! Гликерья ей кажет — гляди-кось, как челоуз кроет овечку... Само собой, тащит за руку глядеть, как жеребцы ломят кобыл. Арина губёшки выпятит: «А! А! Атя-тя-тя... Пусик-пихусик!» Следит, кулаки в бока упрёт. Однако от себя гонит самых красивых парней, иного приставучего верёвкой отхлещет.

• Предыдущая
• 26/45
• Следующая