Близнецы в мимолетности - Гергенрёдер Игорь - Страница 9

• Предыдущая
• 9/19
• Следующая

— От одинокости, — подал голос непьяный на этот раз Славик.

Я сдержался и выговорил ему терпеливо:

— С чего это вдруг — одинокость у такой красивой?

— Когда человек душевно травмирован, морально разочарован, красота лишь обостряет контраст.

— Всё правильно, — одобрил Альбертыч, — давай обостримся! — И они со Славиком опрокинули по рюмке, запили пивом. — Побывала девуля в переплёте, обожглась, утратила трезвость и реальную оценку себя и окружающих.

Славик приблизил ко мне физиономию:

— Понимаешь... вот я формально не одинок, а фактически... Я нужен, но лишь из-за этого! — и стал постукивать себя пальцами по лысине. — А эта чернобровая нужна только — естественно и понятно — из-за чего, а человеку хочется...

— Всё правильно! — Альбертыч погладил его по плечу. — Однако, тем не менее, не будем рвать и портить шевелюру.

— Зачем, — сказал я, почти рыдая от ненависти к Старкову, — зачем он её напаивает? Закуска — одно мороженое, а вино, неслабое для женщин...

Альбертыч запел:

Без вина винова-а-ат

Тем, что пью только ро-о-ом...

А до меня сквозь галдёж донеслось:

— Что вы... я очень скучный человек. Спасибо за комплимент, но...

Ну добавь, подумал я, ну добавь: «Извините!» Я обернулся — Старков что-то ей болтал, ухмылялся... Она кивала с потерянной улыбкой — и он водил пальцами по её руке.

— Если он сейчас не уберёт лапу... — начал я в сосущем безмерном отчаянии.

— Чадо, — обратился ко мне Альбертыч с увещанием и не без подкола, — я хочу, чтобы у тебя всегда была наготове когтистая лапа, и я хочу также, чтобы на когтях был и яд.

Тут танец кончился, и в кафе появился Генка Филёный. Он постоял, излучая заносчивость, повёл головой туда-сюда и направился к нашему столику картинно-развинченной походочкой. Подсев, спросил про случай на пляже. Меня облил стыд и рвануло ожесточение.

— Они катались на твоей лодке, а я знал, что она переворачивается... — мне хотелось, чтобы вышло злее, но прозвучало так, как прозвучало. — Я поплыл к ним, и они перевернулись. Потом он меня ударил... — закончил я, с вызовом показывая, что мне наплевать.

Ад добавил, что ответно врезать мне не дали.

Генка глядел на меня брызжущими весельем голубыми глазами.

— Ну, готов его на полздоровья наказать?

Как мог я отреагировать? Если Старков всерьёз стукнет мне в челюсть — не обойтись мне без скрепок и питания через трубочку.

Генка встал, длинноногий и гибкий, и, извивно выгибаясь, подался к их столику. Старков смотрел выжидательно. Генка хранил степенное и лукавое безмолвие... Лицо Старкова стало злым.

Филёный адресовался к Нинель:

— Присесть не разрешите?

— Нет! — отрубил Старков.

Она оторопело заморгала, как это бывает, когда некуда деться от неловкости, её сминало разбухающее любопытство толпы. Если бы было можно, не проходя через танцплощадку, моментально исчезнуть — с какой радостью она сделала бы это!

Филёный меж тем стал читать стихи, и я чувствовал — медовое выражение даётся ему не без усилия:

Ты помнишь нас в брызгах вина?

Блесной ты скользнула в волну,

А я был ловцом, и блесна

Вела меня к нежному дну...

За другими столиками всколыхнулись, несколько мужиков-курортников встали, но Генка не убавил голоса: в стихе было про любовную игру, про то, что партнёрша захотела быть сверху... Старков схватил его за запястье, но он прочёл:

Я трогал нескромный кунжут,

И бросила ты свысока,

Что может напруженный жгут

Не выдержать злого рывка...

С лица Нинель стёрся испуг — торопливо, с каким-то беспомощно-требовательным движением головы она вскричала:

— Олег, не троньте!

Он, не отпуская Генку, поднялся со стула:

— Пойдём поговорим!

Филёный вильнул глазами:

— Ась? — и ударом ноги опрокинул его стул.

Из буфета резко шумнул персонал — Генка, Старков, я с Адом и другие наши попрыгали через перила на пространство сбоку от кафе. Тут до уреза воды росла трава. Мы встали на ней, охватив полукольцом, открытым к танцплощадке, Генку и Старкова, которые сбычились друг против друга. Чья-то фигурка мелькнула над перилами — Нинель! Неотразимо женственная в обтягивающих брючках, она встряла между двумя лбами:

— Нет-нет-нет! Не надо! Не смейте!

— Р-р-разойдись! — заорал с площадки Альбертыч — очумело, «под психа»: — Стреля-а-ть буду!

Кто-то закатисто, дуриком, засмеялся. Филёный, привлекая к себе внимание Нинель, сказал: — Не сметь, да? — и, когда она взглянула ему в глаза, воскликнул с горчайшим надрывом: — А если кто-то уже посмел?!

Подойдя ко мне, он с видом милостивого принца взял меня за предплечье и кисть, подвёл к Старкову, ткнул пальцем в мою опухшую скулу:

— За что ударил его?

Я не мог мяться побито-несчастным и, со своей стороны, сделал выпад:

— Хо-хо! Он женщин менял, как перчатки!

Альбертыч, стоя на площадке в свете плафонов, предупредил повышенным тоном:

— Я — свидетель и иду звонить! Моя милиция меня бережёт!

Старков расставил ноги носками врозь — самоуверенный в высшей степени мужчина:

— Лично я иду с девушкой. А ну отбежали!

Я должен был возразить и возразил:

— Чего-оо?! Раньше ты — знаешь — куда пойдёшь?

Нинель, скакнув ко мне, не давала шагнуть, тогда как он пустил в меня словесный плевок:

— Щенок мокрогубый!

Филёный хотел подойти к нему сбоку, но один из курортных принял перед Генкой боксёрскую стойку. Некоторые наши тут же встали в ту же позицию против мужиков.

Нинель металась от Старкова к Генке, ко мне:

— Бросьте! Не надо!

Она вдруг схватила меня за плечо обеими руками, озираясь, как загнанная:

— Он проводит меня домой!

Старков аж заикнулся от злобы:

— Н-не понял?

Наши загорланили наперебой: с ушами плохо? прозвякать по перепонкам?

Нинель вся подтянулась перед ним, простодушно провела рукой по лицу, не скрывая, что извелась из-за происходящего:

— Олег, вы же взрослый! Что вы хотите доказать?

Он хотел бы измолотить меня кулаками, но губы его улыбнулись.

— Суматоха... — сказал ей снисходительно, давая понять, что, смиряясь, делает ей одолжение. Прибавил: — До завтра.

Она повернулась ко мне:

— Ты идёшь?

Ночь ещё не стряхнула дневного пыла, тихая и парная. Мы вдвоём шли к дому Надежды Гавриловны — я, бесподобно балдея, держал Нинель за руку. Небо было светловато-серое от взошедшей луны, её заслоняли деревья, что стояли в ряд перед заборами, в листве кое-где сквозили просветы.

— Как ты не видишь, — сказал я, всматриваясь в них и терзаясь тем, что претерпел от Старкова, — не видишь... он строит из себя, а сам — дешёвка! Знаешь, сколько у него баб каждое лето?

— Помолчи... Тебя зовут, кажется... — мне предлагали закончить фразу, что я и сделал:

— Валерий.

Если бы можно было выразить ей так, чтобы она остро-остро почувствовала: вся моя жизнь — её, и пусть она поступает с ней, как вздумается!

— Ты меня за плоскодонку извини, — сказал я. — Так вышло...

— Я всё поняла. Я не сержусь.

Я быстро обнял её и поцеловал в губы. Слегка.

— Не надо, а? — осторожно меня отстранила.

— Ты... — сказал я тихо, — ты выходи за меня... Мне в армию только на будущий год осенью. А после службы я по моей специальности запросто устроюсь — в любом городе!

— Тебе и восемнадцати нет?

— Есть. Но у меня отсрочка от призыва — должен окончить техникум.

— Знаешь, на сколько я тебя старше?

— Лет на пять? Ну и что?

Она произнесла, тяготясь необходимостью просить:

— Иди домой. Пожалуйста, а?

Не отпуская её руку, я взял и другую.

— Валерий... — проговорила тоном тоскливого попрёка.

— Ну? — бросил я упрямо и едко.

— Иди.

• Предыдущая
• 9/19
• Следующая