Фаворит. Том 2. Его Таврида - Пикуль Валентин Саввич - Страница 45

• Предыдущая
• 45/149
• Следующая

– Пусть собирают пушки по всей Сибири.

– Там найдешь пушки… времен Ермака да Дежнева.

Екатерина сказала, что слухи из Вены оказались верны: к нам выезжает граф Кобенцль – комедиант…

– Уж мы с тобой посмеемся на славу!

Но скоро ей пришлось плакать: Римский-Корсаков был уличен в том, что изменял ей с графиней Строгановой. Императрица под сильным дождем, без кареты – пешком, дошла до дворца графов Строгановых, занимавшего угол Невского и Мойки. Александр Сергеевич встретил свою царственную подругу одетый по-домашнему, с трубкой в руках, водил ее по своей картинной галерее, просил постоять перед полотнами Тинторетто и Боттичелли. Хотя Екатерине было не до искусства, она восхитилась головой ребенка, написанной кистью Грёза.

– Кто это, Саня? – спросила она.

– Мой сыночек – Попо.

– Саня, – сказала Екатерина, – желаю тебе сохранить мужество, которого мне так не хватает сейчас… Знай, дружок: твоя подлая жена изменила тебе с моим негодяем Корсаковым.

– А я, Като, уже давно знаю об этом…

В бильярдную комнату, завешанную картинами и рыцарскими доспехами, вбежал резвый мальчик с курчавыми волосами, и Екатерина сразу узнала его – по картине Грёза. С большим материнским чувством, всегда любившая детей (только чужих!), императрица подхватила его на руки, расцеловала, заплакала.

– Милый Попо, – ласкала она ребенка. – Попо!

Пройдет срок, и этот мальчик во фригийском колпаке будет штурмовать Бастилию, а она (именно она) и сошлет его.

Дикими красками пишется иногда жизнь человеческая!

Людвигу фон Кобенцлю суждено ехать в Россию – посланником. Внешний облик этого молодца заставлял всех радоваться, что у него нет потомства, но именно благодаря безобразию Кобенцль делал успешную карьеру, ибо скверная наружность не внушала соперникам опасений. Был он рыжий, толстый, подслеповатый, мнил себя гениальным трагиком и комиком, под стать ему была и жена Тереза… Кауниц принял Кобенцля в своем затхлом кабинете – на даче, в зелени Пратера.

– Итак, вы на переговорах в этом Тешене…

– Я никогда не был в Тешене! – сказал Кобенцль. – Переговоры с князем Репниным вел мой кузен Филипп фон Кобенцль.

– Не перебивайте старших. Не все ли равно, вы или ваш кузен болтали там в Тешене! Важно другое: переговоры ни к чему не привели. Австрия унижена. Я вспоминаю, что вчера, когда знаменитая и прославленная Франческа Габриэлли начала перед императрицей вести божественную любовную арию…

– Это я вел арию! Мария-Терезия обожает, когда я, переодетый в женское платье, подражаю знаменитым певицам.

– Опять вы перебили меня, – возмутился канцлер. – Не все ли равно, кто пел эту арию. Важно другое, что ария была гадкой, мерзкой, отвратительной, безнравственной, гнусной. Я не понимаю, за что платят деньги молодым дипломатам!

Кауниц изверг из себя тираду и потух. Усыпающим взором он обвел ряды окон, наглухо запечатанных, с ужасом подумав, что, если бы не Тешенский мир, сюда бы ворвалась пьяная прусская орда, а король Фридрих наверняка бы велел разбить стекла…

– Ну ладно, – сказал Кауниц, возвращая себе бодрость. – Я посылаю вас в Петербург, самое страшное место на всей планете, где с женщинами надо беседовать только на расстоянии, ибо все они болеют ужасными болезнями, проистекающими от грубого азиатского разврата. Россия ужасна: там царят голод, свирепость нравов, чума и холера, трахома и оспа, а все русские бояре – подлецы, взяточники, воры и негодяи.

К счастью, Кобенцль не смотрел на Россию глазами своего канцлера, веря, что судьба Германии всегда будет переплетаться с судьбою русского народа. Он сказал:

– Если в России все именно так, как ваше сиятельство утверждает, не лучше ли послать в Петербург не меня, а сторожа канцелярии, которому все равно от чего помирать, лишь бы ему на закате дней было приятно и весело.

– Вы опять, Кобенцль, не дослушали меня… Я желаю наставить вас в политике, какой вы обязаны придерживаться. Союз Фридриха и Екатерины не вечен. Мы теперь не в силах привлечь Россию к своим планам. Значит, мы должны примкнуть к планам России! Сейчас крепнут слухи о «Греческом проекте»; если они справедливы, пусть Потемкин наслаждается войною с турками за Грецию и ее свободу, Австрия тем временем будет проникать на Балканы, покоряя там дикие племена южных славян… В Петербурге старайтесь не касаться «Греческого проекта», но всюду напоминайте о выгодах дружбы между нашими дворами. Конечно, Мария-Терезия уже стара, и в ее годы невозможно оторваться от гробов, в которых усопли ее достославные предки. Зато наш император Иосиф еще бодр, храбр, красив, настойчив, и Екатерина не устоит перед ним, когда он явится перед нею под загадочным именем «графа Фалькенштейна»…

Кобенцль велел жене собираться в дорогу:

– Мы везем в Петербург много денег, табакерки для Потемкина и Безбородко, пора укладывать багаж – мой грим, мои красные и синие парики, театральные костюмы и ноты…

Гаррис немедленно известил Лондон: «Кобенцль, должный прибыть из Вены, отличается редким умом и большой деятельностью; назначение его сюда будет крайне неприятно прусскому королю». Фридрих вызвал наследника – Фридриха-Вильгельма.

– Мне очень неприятно, – сказал он, – назначение этого комедианта в русскую столицу… Слушай, кретин! – произнес король в том обычном тоне, в каком привык разговаривать со всеми родственниками – Гогенцоллернами. – Надеюсь, ты еще не забыл клятвы, данной при русском наследнике Павле?

– Никак нет, ваше королевское величество.

– Боюсь, как бы эту клятву не забыл Павел… Молодым людям иногда следует напоминать, что они наболтали в пьяном виде. Значит, тебе предстоит съездить в Петербург, и будь любезен со всеми, начиная от швейцара и кончая самой русской императрицей. Пруссия не потерпит, если венское влияние в Петербурге пересилит влияние берлинское…

…Вместе с послом Кобенцлем приехала и его сестра, графиня Румбек, умевшая произносить одно краткое русское слово.

– Но русский посол в Вене, князь Голицын, – говорила она, – рассказывал мне, что извозчики и дровосеки Петербурга обладают очень выразительным лексиконом, которым мне и желательно постичь в совершенстве.

У людей, которые с жиру бесятся, разные бывают фантазии. Но Екатерина, недоверчивая, через полицию велела установить за любительницей матерщины негласное наблюдение.

Внуков своих, Александра и Константина, бабушка отняла у родителей, сама нянчилась, сочиняла для них детские сказки. Ни Павел, ни жена его не смели подступиться к детям без разрешения бабки. Осужденная только рожать, великая княгиня была лишена счастья материнства и часто плакала.

Екатерина женским слезам никогда не верила. Речь ее была проста:

– Сегодня хорошее утро, не погулять ли нам?

Мария Федоровна откликалась:

– Вся природа распустила свои красоты ради этого волшебного дня, и душа моя стремится окунуться в блаженство, осеняющее меня своим ароматным дыханием.

Выспренний пафос невестки коробил Екатерину, но она знала, что это – наследие затхлой германской провинции. Екатерина не верила в искренность чувств невестки, догадываясь, что за приторной слезливостью эта алчная бабенка скрывает непомерную жажду коронной власти и огорченное честолюбие…

В награду за рождение первенца Екатерина одарила ее обширным лесным урочищем за деревней Тярлево; на берегу тихой Славянки с обрывистыми берегами возникла деревянная ферма «Паульлуст» (Павлова утеха); стараниями искусных садоводов лес постепенно обретал прелесть волшебного парка. Желая иметь сына подальше от себя, Екатерина поощряла планы создания здесь большого дворца, предложив Павлу своего архитектора Чарльза Камерона. Однажды посетив «Паульлуст», она обошла скромные комнаты, поела с тарелки лесной земляники, спустилась в парк. Трость ее уперлась в обнаженную статую.

– А это еще кто? – спросила она невестку.

– Флора, собирающая цветы.

• Предыдущая
• 45/149
• Следующая